NYSMAW

      Она никак не могла понять, в какой же момент всё пошло не по плану. С момента встречи, когда её направили на очень-очень-очень длинную командировку, чтобы изгнать какую-то весьма сильную хрень? Или это была дурацкая платформа со скользким полом, разогнавшим её до первой космической и заставившей влететь в поезд и отдавить всем в радиусе пяти метров ноги? Она закрывает глаза, пытаясь перевести дыхание и выбросить всю ерунду из головы, но болезненный укус не даёт ей этого сделать, поэтому Нобара превращается в повествование, один сплошной глагол без единого статичного момента: она кусается в ответ, тянет на себя, сжимает, вдавливается и продолжает думать. Она всегда гордилась своей многозадачностью, поэтому пока в одной вкладке тщательно регистрируются секунды, которые она как будто проводит под водой, задыхаясь; во второй перелистываются картинки, как папки каталога, в попытках докопаться до причины.       Это всё тот идиотский мужик со своим идиотским предложением. Всё случилось именно из-за него, и если она права, — накрыть, обвести, облизнуть, всосать, — то вся вина будет лежать на ней.       Ха. Как будто она кого-то убила, — пуговицы на жакете по всем законам жанра должны трещать и отваливаться в качестве напоминания, что искусство копирует жизнь, если бульварные романы можно считать достоянием культуры, но пока её губы горят и пульсируют, а она сама жадно вздыхает, ловя момент, чтобы отдышаться, длинные узловатые пальцы с медленной тщательностью аккуратно расстёгивают одежду на груди. Нобара быстро передумывает — ещё чуть-чуть, и она сама достанет молоток и пойдёт убивать, но беглый взгляд — блик в очках, закрывающий глаза напротив, — говорит ей, что лучше не мешать. «Последствия могут быть необратимы».       Нанами говорит так всегда, предлагая сначала подумать, а потом делать, но Нобара считает, что может делать два дела сразу, поэтому соглашается на аферу со съёмками, наблюдает из-под прищура, как толпа девиц прыгают вокруг невозмутимой каланчи ростом в метр восемьдесят с хвостиком, и нутром предчувствует, что, скорее всего, он был прав.       С Нанами снимают очки, — она подцепляет пальцем оправу, но он сразу перехватывает её за запястье с характерным звуком, как в слоумо в фильмах, — Нанами растрёпывают его привычную укладку, — вторая свободная рука тянется к затылку и проводит против шерсти — волосы после сотен мельчайших капелек каких-то лаков и мистов жёсткие и пахнут сладковатой химией, — Нанами превращается в абсолютно другого человека, и Нобара не желает перелистывать эту картинку, которая навечно отпечатается на обложках журнала этого идиотского мужика и у неё в голове. Она пожирает её сначала глазами с экрана монитора фотографа, потом, спустя какое-то время, которое не вместится даже в неделю, теперь в самом прямом смысле — и с аперитивом она, пожалуй, уже заканчивает.       — Я привыкла смотреть людям в глаза, — Нобара проводит большим пальцем по его покрасневшим губам, обводит маленькую впадинку под нижней губой, угадывая в ней след от своих зубов. Нанами вздёргивает голову, но не настолько, чтобы стряхнуть её руку.       — А я привык, что обычно такое со мной не происходит, — палец скользит вниз и с большей силой сжимает подбородок; Нобара сквозь стёкла различает тёмные кружки зрачков, широких-широких, как будто они все здесь накурились травы, хотя по тому, как браузер в голове начинает подлагивать, а ноги постепенно становятся ватными, что-то такое, хоть в хронологии не было ни условий, ни предпосылок, всё-таки произошло.       — Обычно ты не спишь со своими учениками?       — Ты не моя ученица.       — Значит, обычно ты не спишь с условными Юдзи Итадори.       Ей нравится его дразнить — низкий голос, тот, за который бы дрались на центральном телевидении без правил минимум сотня сейю, стягивает внутренности в угрожающую развернуться в любой момент спираль, что разорвёт её на части.       — Точно так же, как ты не смотришь в глаза условному Сатору Годзё.       Нобара расплывается в улыбке и требовательно подаётся грудью вперёд — эффект такой же, как если бы она врезалась в тонну кирпичей, но Нанами верно понимает намёк и делает шаг назад, пока не упирается в стену.       — Как удачно, что в этих обстоятельствах очутились только мы вместе, верно? — она шевелит бровями и бросает наживку, наблюдая, как он едва заметно из-за бликов закатывает глаза. Она забирается руками к нему под пиджак — лямки подтяжек натянуты туго, как струны, — и долю секунды борется с желанием подцепить, натянуть и отпустить, но проигрывает.       После характерного звука Нанами даже не морщится — просто смотрит на неё из-за стёкол, будто позволяя ей делать всё, что вздумается. Тестирование границ становится абсолютно бесполезным занятием, учитывая, что последний час вбирает в себя всё то, к чему некоторые идут годами.       Нобара тоже шла, но она всегда быстро учится — всегда знает, когда нужно перелистнуть скучное предисловие и перейти к самой сути, поэтому проводит руками по прежде безупречно выглаженной рубашке, как будто прочерчивая на контурной карте все важные географические объекты на твёрдом плоском животе и рельефной даже под плотной тканью груди.       Голод снова поднимает свою голову — кислорода становится слишком много, поэтому она почти уже стаскивает с него надоевший пиджак, готовясь позволить ему бессовестно упасть на пыльный пол коридора, но потом передумывает, поднимается на цыпочки и снова притягивает его ближе за голову. Проводит языком по уже исчезнувшим ямочкам от укуса и оставляет новые, легко целуя их в извинение — в его груди зарождается утробный звук, и, не успев моргнуть, она успевает понять только то, как её грубо подхватывают под руки и разворачивают на сто восемьдесят так, что теперь уже она зажата в сэндвиче между ним и стеной.       Нобара смеётся ему в губы — звук вылетает хныкающим стоном, когда она оборачивает правила игры против неё самой и, подпрыгнув, обхватывает ногами его талию. Туфля угрожает свалиться, но она нетерпеливо качает ступнёй и тянется теперь уже к его рубашке.       — Сколько стоит? — шепчет она, обводя кончиком пальца блестящую пуговицу на тёмно-синем воротнике. В голове сразу всплывает, как они случайно испортили запасную сорочку Годзё и расплатились за это сполна тысячей и одним поручением и стольким же количеством йеновых купюр. Повторять ошибки прошлого не особо хочется, но злая порочная мысль, что именно с ней могут сделать, если порвётся хоть одна драгоценная нитка, сводит судорогой предвкушения низ живота.       — Достаточно.       — Неужели это та самая рубашка, которую тебе разрешили забрать со съёмок, — Нобара смахивает невидимые пылинки и впивается взглядом в полупрозрачные линзы. Он держит её под бёдра — вряд ли отпустит, это же Нанами, — поэтому она даже не рискует, когда аккуратно цепляет его очки за переносицу и снимает их.       На неё из-под полуприкрытых глаз смотрит Нанами-с-обложки, на которого будут смотреть в скором времени все, но именно она вырывает себе привилегию бесцеремонно задвинуть очки себе на макушку и в порыве чувств поцеловать его в челюсть.       — Она самая, — он наклоняет голову, и Нобара спускается ниже, проводя губами по теплой шее. «Так вот почему у вампиров такой пунктик», проносится у неё в голове, когда она прижимается к месту, где пульсирует артерия.       — Тогда не возражаешь, если твой баланс рубашек сегодня будет равен нулю?       — После сегодняшнего мероприятия она дорога мне как память, знаешь ли.       — Тогда я просто добавлю воспоминаний, — под её нетерпеливыми пальцами пуговица воротника сдаётся и срывается с треском, катится куда-то вниз, но ей совсем не до этого, потому что Нобара оттягивает ткань и с чистой совестью впивается в место чуть пониже ключиц — туда, где никто под скромностью и интеллигентностью ничего не увидит. Очередная «добродетель» оставляет после себя ещё одно круглое тёмнеющее пятно — Нобара расплывается в довольной ухмылке, оценивая свою работу. Продолжить ей не дают: перехватывая очередь, Нанами вжимает её собой в стену до боли в рёбрах, впивается пальцами в бёдра так, что на утро точно будут синяки. Дыхание резко перехватывает, и она рефлексивно ловит воздух как перед погружением, прежде чем снова его губы накрывают её.       Его хватка балансирует на грани с болью — Нобара ерзаёт и сжимает кольцо своих ног ещё больше, превращая поцелуй в соревнование, кто дольше всего продержится без единого вздоха. В глазах темнеет, но победа становится делом принципа: когда Нанами всё-таки отрывается от неё, Нобара хватает его лицо и напоследок, случайно стукнувшись зубами, прижимается к его рту так крепко, как только может.       Тяжёлое дыхание умножается на два спустя какую-то долю секунды: убедившись, что она не соскользнёт, Нанами утыкается ей в шею и вдыхает так глубоко, насколько позволяют лёгкие — она чувствует это по тому, насколько становится ей некомфортно и тесно в таких «тисках», которыми стали для неё он и стена за спиной.       — У тебя осталась последняя попытка уйти, — предупреждает он, проводя носом по её разгорячённой коже, и по её спине пробегают мурашки.       «Последствия могут быть необратимы», повисает в воздухе несказанным предостережением. Нобара рассеянно царапает ему затылок ногтями — как жаль, что для неё это звучит больше как обещание.       Она молчит, поэтому Нанами убирает из-под её бедёр руки и разводит их в стороны ещё одним приглашением. Хочешь — спускайся, отталкивай и беги прочь, хочешь — просто уходи: тысяча способов оставить это недоразумение россыпью картинок, чтобы запихнуть их куда-нибудь под кровать и оставить в прошлом; но когда он, даже отдышавшись, продолжает сопеть ей в шею, иного выбора, кроме как крепче схватиться и не отпускать, просто не видится.       Нобара обвивает его плечи:       — После такого? Я лучше потрачу её на эту дверь, — на кивок головой влево ответом становится едва различимый смешок.       — Моя справа.       — Вот видишь. А ты ещё предлагаешь смотать удочки раньше времени. Сейчас я совсем не против забыть квадратный корень из четырёх.       — Два.       — Спойлеры — это плохо, — она легонько пинает его пяткой, — даже ты должен знать.       Как бы она не хотела, но он всё-таки отстраняется. Слегка приподнимает брови — как будто удивлённо открывает для себя целый новый мир, — и смотрит так, что Нобара чувствует, как щёки начинают гореть. Она неуютно шевелит всё ещё скрещенными ногами, проклиная себя за слишком быструю капитуляцию именно в самый невинный момент.       — Хорошо, — говорит он. — Можешь сделать меня своим злодеем, раз тебе...       Вдалеке слышен какой-то шум: скрипит открывающаяся на этаже дверь, и раздаются чужие голоса. Ещё буквально минута — и появятся свидетели, которых всем очень хотелось бы избежать, учитывая великолепие сцены в пустынном коридоре, но странное возбуждение заставляет её прильнуть к нему новым поцелуем, скользнув языком к нему в рот. Нанами раздражённо мычит, явно не успев закончить фразу, но не уступает в напоре: сделав резкий шаг назад, он опять подхватывает её под ягодицы — Нобара с непривычки теряет равновесие, и туфля с её ноги всё же сваливается, — и несёт её к нужной двери.       — Правый карман пиджака, — мгновенно понятый намёк помогает найти нужную карту-ключ. Зажав его в руке, она пытается нашарить замок, но шипит от боли, вдруг ударившись спиной об угол косяка — Нанами нетерпеливо пытается откалибровать её положение, но больше мешает, чем помогает. Она ещё раз пинает его пяткой — голоса становятся ещё ближе, и в самый последний момент замок приветливо пищит — дверь распахивается и они вваливаются в прохладный полумрак.       Шутка про злодеев-вуайеристов так и не появляется на свет — дойдя до конца комнаты, Нанами бесцеремонно отпускает её вниз: охнув, она вцепляется в уже донельзя смятую рубашку ещё сильнее, но из миллиона реакций получает только тихий вздох.       — Не бойся, — говорит он, и она ему верит, осторожно расслабляя руки и ноги и сваливаясь на мягкий матрас. Онемение сменяется мгновенно возросшей чувствительностью: мурашки заполняют белым шумом все конечности — Нобара раскидывается на кровати морской звездой, занимая всё свободное пространство.       — Значит, правило такое, — говорит он, поводя плечами и стряхивая часы на запястье. Что-то на циферблате заставляет его покачать готовой и цокнуть языком — как на картинках-референсах для художников Нанами начинает медленно расстёгивать пуговицы на манжетах, смотря на неё сверху вниз. Один вид этого простого действия, непроизвольно заставляющего приподняться на локтях и сожрать взглядом эти длинные-длинные пальцы пианиста с аккуратными овальными ногтями, заставляет её судорожно вздохнуть и стиснуть коленки. — Если что-то тебе не нравится, ты говоришь, встаёшь и уходишь. Насиловать я никого не собираюсь, но обещать, что тебе всё может понравиться, не могу.       Он расслабляет галстук уверенным заученным движением, и Нобара закусывает и без того ноющую губу так сильно, что ещё чуть-чуть, и сможет, мазнув по ней, расписаться кровью на всех соглашениях, которые ему были нужны.       — Договорились, — соглашается она. Нанами говорит что-то ещё, подворачивая второй рукав, но она этого уже не слышит: машинально тянется босой ступнёй, не считая чулка, к его бедру, и скользит по штанине вверх, не дотягиваясь до линии кармана совсем немного.       Чёрт бы побрал такой высокий рост.       Он замечает её попытку диверсии и только приподнимает бровь, затем поправляет воротник рубашки, и, не обнаружив той самой безвременно почившей пуговицы, застывает и смотрит на неё сверху вниз.       — Я, кажется, говорил, что она для меня будет дорога, как память.       — О, отец, — Нобара откидывается назад и поднимает ногу, указывая ему на место, откуда немного торчали нитки, — простите меня, ибо я согрешила.       Она снова тянется вперёд, но дотягивается только кончиками пальцев — Нанами делает небольшой шаг навстречу, и Нобара, пользуясь возможностью, проводит по его бедру снизу вверх; прищуривает глаза, будто прицеливаясь, и сдвигается в сторону, теперь совершенно бесстыдно кружа о пах. Реакция ощущается быстрее, чем слышится: он выдаёт своё возбуждение свистящим глубоким вдохом, но она не думает останавливаться, очерчивая становящийся всё более выпирающим сквозь ткань штанов член. Образец стойкости и выдержки, буквально пять минут назад вжимавший её в стену и целовавшийся взасос безо всякого намёка на естественный в такой ситуации стояк, сдаётся самому простому закону трения.       Нобара ухмыляется, продолжая его дразнить, но, кажется, Нанами становится этого недостаточно: она ойкает, когда он сжимает её лодыжку и резко подтягивает всё её тело к себе. Юбка задирается, обнажая резинку чулок, и он поднимает её ногу выше, закидывая её к себе на плечо. Пальцы скользят по тёмному капрону — колючая дрожь пробивает насквозь вне её желания, когда расчётливые прикосновения находят особо уязвимую точку под коленом:       — Нашёл, — хмыкает он, прочерчивая прямую линию по внутренней стороне бедра и разделяя её невидимыми «стежками»-отрезками. Как только он надавливает на один из них, ногу сводит судорогой, и Нобара, тихо выругавшись, чуть не заезжает ему в ухо.       — Это, — морщится она, сжимая в ладонях сбившееся одеяло, — было очень нечестно.       — На войне все средства хороши, — мурлычет он, поддевая пальцем толстую резинку, будто сомневаясь, но потом гладит её, явно передумав избавляться от чулка.       — Ах, значит война, — дыхание сбивается то ли у неё, то ли у него, когда ответом становится кивок и звонкий шлепок по бедру. С губ срывается вздох: то ли от жалящего отпечатка ладони, всё ещё ощутимого на коже, то ли от того, с каким спокойствием он не отрывает взгляда от неё, уже нетерпеливо ёрзающей и тяжело дышащей. Новой атакой свободная нога так же упирается ему в пах, но Нанами уже умеет отражать подобный манёвр: наклоняется вперёд, и смахивает её, разводя колени — Нобара подчиняется его напору и с готовностью ловит его сухие поцелуи.       «Ну уж нет», формулируется предельно краткая мысль, и она обнимает его лицо, с силой притягивая ближе: кусает его за нижнюю губу, слегка оттягивая её на себя, и Нанами, прежде уперевшись ладонями по обе её стороны, теперь падает на локти и вдавливает её в матрас, толкаясь своей эрекцией ей в промежность.       Ещё немного — и Нобара всхлипывает, подаваясь навстречу, её руки тянутся к его рубашке, уже совсем не переживая, сколько ещё пуговиц она сможет сейчас оторвать в таком состоянии, когда в голову ударяет кровь и становится просто жизненно необходимо избавиться от всего, что хоть как-то напоминает ей о Нанами-с-обложки, таком далёком и недоступном, но когда между ними просачивается треск капитулирующей перед Нобарой ткани, то его будто отрезвляет. Нанами резко отодвигается, ощутимо хлопая её по рукам, и забирает свалившиеся с её макушки очки.       — Ну раз она так тебе дорога, то сам и снимай, — хрипит она, в утешение дуя на саднящее место на кисти. Губы пульсируют будто метрономом — она пропускает момент, когда неосознанно облизывает их, но ловит на себе как следствие его тяжёлый испытующий взгляд.       Нанами ничего не говорит. Нанами, поправив на переносице оправу, наклоняет голову и так же красиво, как в рекламном ролике дорогущего парфюма, снимает с себя пиджак. Нобара устало закатывает глаза, когда он аккуратно складывает его и кладёт на спинку стула — даже сейчас не перестаёт быть собой, — но то, как вырисовывается на его рубашке чёрная портупея, обнимающая его со спины, заставляет тщательно рассматривать каждый сантиметр всё ещё скрытого под одеждой тела. Пожалуй, на такое можно посмотреть и подольше — она тянется к своей блузке, занимая руки хоть чем-нибудь, только не попыткой проскользнуть в уже давно влажные трусы и подтолкнуть себя ещё на шаг ближе к разрядке.       Нанами не отрывает от неё взгляда, не глядя отстёгивает прищепки от брюк и стягивает ремни с себя; Нобара расстёгивает до конца свои пуговицы и обнажает утянутую в бюстгальтер грудь. Внезапно она понимает его пунктик, пробегая пальцами по шелковистой лямке — если бы он попробовал с этой её недавней покупкой, на которую она отвалила кучу денег, сделать хоть что-нибудь не то, то одними предупреждающими манёврами бы не обошлось. Дёрнув уголком рта, она дразняще очерчивает кромку белья — Нанами медленно наклоняется, приставляя к кровати затянутое в пятнистую ткань мачете, — затем её пальцы спускаются вниз к плоскому подтянутому животу, кружа вокруг мелких немногочисленых родинок на молочно-белой коже, — Нанами плавно стаскивает с шеи галстук и, не отпуская его, заканчивает начатое ей дело, распахивая полы рубашки, под которыми бугрится бессовестно накачанный пресс.       Раз уж в эту игру они играют синхронно, то она будет следовать её правилам — качнувшись, Нобара поднимается и стряхивает с себя пиджак вместе с блузкой, на контрасте бесцеремонно смахивая их ногой на пол. Забирается под край юбки большими пальцами — Нанами делает шаг ближе и выдёргивает из шлеек конец ремня: напряжение между ними, отражающееся на его нахмуренном лице, уже можно резать тупым ножом, поэтому она избавляется от кнопок-застёжек и позволяет юбке упасть к её ногам зыбкой тёмной лужицей.       Спусковой крючок нащупывается поддеванием резинок чулок, и Нанами наконец сдаётся, на выдохе чуть ли не выдёргивая ремень совсем:       — Оставь это. Всё.       — Что? — спрашивает она, с притворным изумлением косясь вниз. Отставляет вбок тонкую ногу, удовлетворённо наблюдая, как он забывает про свои брюки и вместо этого практически осязаемо гладит её взглядом: снизу вверх, от лодыжки к колену и далее вверх к бедру, а потом ещё чуть выше — Нобара упирает одну ладонь в бок, а второй манит к себе. — Тогда заставь меня.       — Обязательно, — отвечает он и отворачивается к комоду у противоположной стены. Пока содержимое строгого офисного портфеля привлекает его большее внимание, чем полураздетая девушка, раздражённая Нобара решает сбросить бомбу: отточенным движением расстёгиваются крючки позади, и когда Нанами наконец поворачивается к ней, держа что-то в руках, бюстгальтер, потеряв всю свою прежде лелеемую святость, просто летит вниз.       — Искусительница, — бормочет он, когда она откидывает волосы назад, выставляя вперёд обнажённую грудь; в два шага оказывается рядом, забивая на своё правило насчёт рубашки, которая комком летит куда-то в изголовье кровати.       Она тянется к нему в поцелуе, но, сухо мазнув губами по её щеке, Нанами разворачивает её и прижимается к спине — Нобара не может сдержать сдавленного стона, когда его шершавые большие ладони почти полностью накрывают её живот, в котором словно оживают американские горки, решающие в один момент прокатить её по всем мёртвым петлям мира. Она рефлексивно вздрагивает, но Нанами не отпускает её, скользит вверх, сжимая одной рукой грудь и проводя большим пальцем по уже затвердевшему соску. Слепая попытка схватиться сзади хоть за что-то заставляет откинуть голову ему на плечо, когда он запускает руку в её бельё и начинает кружить по клитору: он удовлетворённо хмыкает, когда Нобара трётся задницей о его пах и накрывает его полускрытую под тканью ладонь своей.       — Ещё, — шепчет она, нетерпеливо качая бёдрами, но у него уже был свой темп и своё представление: теперь была его очередь дразнить, и после пары всё более ускоряющихся движений, заставляющих её чуть ли не заскулить, Нанами останавливается и целует её во влажную от пота шею. Она похлопывает его по руке, призывая продолжить, но тот и не думает, прикусывая кожу там, где уже начинается плечо — соль на языке становится острее, когда извинением он слегка всасывает краснеющий след; Нобара поворачивает голову, и в секунду, когда она прикрывает глаза и совсем этого не ожидает, его скользкий от смазки палец входит глубже.       Ахнув, она нажимает на его руку сильнее, когда внутри неё оказываются уже два пальца, жадно пытаясь насадиться ещё, но какой бы огромной не была его собственная выносливость, стремительно исчезающая под каждым её неосознанным толчком назад, Нанами подталкивает её вперед, не убирая всё ещё движущиеся в ней пальцы, Нобара горбит спину, задерживает дыхание, всячески оттягивая момент разрядки, и концентрируется на том, как он зарывается носом в её волосы и делает глубокий вдох. Помогает только отчасти, судя по тому, что её начинают предавать трясущиеся колени; сдавленно простонав, она бессильно обмякает и утыкается всем лицом в подушку, предчувствуя, что вместе с тем, как у неё закончится воздух, она наконец-то кончит.       Из томного ожидания оргазма её выдёргивает сочный звук шлепка и вспыхнувший отпечаток его тяжёлой ладони на ягодице — вздрогнув, Нобара разочарованно хрипит и не может удержаться от того, чтобы не показать ему средний палец.       — Как же грубо, — отвечает он, пробегая пальцами по бусинкам её позвоночника. Нобара не убирает неприличный жест даже после того, как сзади его тепло исчезает: если это такой способ поставить её на место, то он крайне жесток, и виновник заслуживает лишиться самого ценного, что у него есть, но чуткий слух, улавливающий шуршащий звук, заставляет спешно стереть из памяти все несказанные слова.       Краем глаза она улавливает, как он быстро стягивает брюки и бельё — то, как слегка дёргается его член, значительно выделяющийся между светлых волос, заставляет её сглотнуть, — он шарит руками по скомкавшемуся одеялу и находит то, что искал ранее. Надорвав зубами фольгу, он достаёт презерватив и расправляет его по члену, не удерживаясь от того, чтобы толкнуться пару раз в сжатой вокруг ладони.       — Как же долго, — Нобара облизывает пересохшие губы и нарочито громко вздыхает, — просто трахни меня уже, господи.       — Не богохульствуй, — предостерегает он, пристраиваясь ближе и проводя головкой вверх-вниз по сочащейся из неё смазке. — И как же ты хочешь, чтобы я тебя трахнул?       Великолепный вопрос. Эти напускные спокойствие и медлительность заставят скоро взвыть — как будто она не чувствует, с какой силой впиваются его пальцы ей в талию, как будто она не знает, что ещё чуть-чуть, и он сам не выдержит:       — Хотя бы так, чтобы такая тщательная, — она делает особое ударение, — подготовка не пропала даром. Не хочу завтра находиться в стоячем положении.       — Тогда скажу больше, ты и сидеть не сможешь, — обещание подкрепляется ещё одним жгучим ударом по ягодице, приносящим больше мазохистическое удовольствие, чем боль. Нобара ахает, подаваясь ему навстречу и с замирающим сердцем ощущает, как головка его члена проникает чуть глубже:       — Спойлеры... это плохо.       — Раскрытие детали всегда повышает эффективность техники. Не знала?       — Что ты... — договорить она не успевает — Нанами резко входит в неё целиком, и Нобара ругается про себя, кусая подушку и пытаясь привыкнуть к обжигающему распиранию изнутри. Тянет к нему назад руки, слабо царапая по торсу — намёк понимается без слов, когда он даёт ей привыкнуть, мягко поглаживая раскрасневшуюся кожу, ставшую слишком чувствительной под его мозолистыми руками.       «Слишком много», предельно простая мысль формулируется с превеликим трудом, и когда она снова загибает пальцы, чтобы показать из них только средний, Нанами собирает в одной своей ладони оба её запястья, и, вжимая их в её спину наручниками, делает сильный толчок, сдерживая своё обещание не быть нежным. Пробивающая насквозь волна наслаждения, когда он учащает свой темп и задевает особую точку внутри неё, заставляет сжать мышцы сильнее — почувствовав сопротивление, Нанами гортанно рычит и вбивается так глубоко, как только может, ударяясь своими бёдрами о её с такой силой, что точно оставит следы назавтра.       Неразборчивое мычание в прижатую подушку становится громче — только после того, как она шумно глотает воздух и выдыхает неясной скороговоркой его имя, он чувствует, как внутри неё пульсирует его член, поэтому выбирает другой угол, который ещё сильнее задевает чувствительные места:       — И как долго ты этого хотела?       — Когда ты, — Нобара бормочет, приподнимая голову и подаваясь навстречу, — врезал тому ублюдку- «рукомечнику». Нет... галстук. Когда на фото ты был... без галстука.       Нанами фыркает, когда она сжимается на его члене ещё сильнее — выпускает из своей хватки её руки, скользя по бёдру вниз к её болезненно набухшему клитору. Под его прикосновениями она начинает извиваться от чрезмерной стимуляции, и это всё, что ей требуется для оргазма: внутри что-то обрывается в ослепительной вспышке — бьющая дрожь облачается на языке в сдавленный крик, когда Нобара наконец вздрагивает всем телом и кончает. То, как она ёрзает под ним, туманит Нанами голову, заставляя вцепиться сильнее и замедлить темп, легко скользя туда-обратно.       — Ты же не думала, что это всё, — замечает он с поразительной на этом фоне невозмутимостью, ласково поглаживая её талию, пока она успокаивается. С неожиданной яростью Нобара неожиданно толкает его назад: Нанами теряется буквально на мгновение, но ей этого хватает, чтобы, качаясь, подняться на колени, голодно впиться в его губы и потянуть на себя. Всё происходит за пару каких-то секунд: теперь она опрокидывает его на спину и залезает сверху.       — Моя очередь, — пьяно улыбается она, хоть и не выпила ни капли спиртного; потирает колющие от застоявшейся крови запястья и со злорадством наблюдает за тем, как неуютно ему становится от её виляющих движений — у неё есть рекорд по своей «чёрной молнии», — но решает больше не мучить и, помогая себе рукой, с тихим вздохом опускается на его член: Нанами безжалостно подаётся вперёд бёдрами, хватаясь за её талию.       Её пальцы пробегают по мускулистым предплечьям с будто нарисованными на них надувшимися венами — в голове всплывает картинка, как он обычно любит перед очередной дракой закатывать рукава, обнажая их, и мысленно себе помечает, что, может быть, это было тем-самым-моментом, когда в ней что-то щёлкнуло.       Она тянется к брошенному где-то в изголовье галстуку, чудом не ударившись о него головой от очередного небрежного толчка, и снова забирает у него очки. Пятнистая лента приятно холодит горячие ладони — Нобара закрывает глаза, освежая в памяти тот момент, когда он медленно наматывает её на ребро ладони. На галстуке ещё хранятся тяжелые ноты его одеколона — глубоко вдохнув, она слегка приподнимается и вновь опускается вниз, выстраивая удобный для себя ритм.       Его руки скользят по её груди, на которой к утру не останется ни единого живого места — на молочно-белой коже уже начинают проступать тёмно-красные пятна и синеватые отпечатки пальцев. Скорее всего, она не сможет надевать бюстгальтер ещё несколько дней — будто читая её мысли, Нанами щипает её за соски, и Нобара ахает, с силой сжимая внутренние мышцы во время очередного толчка. Ухмыляется, когда между его бровей пролегает морщинка — она заслужила себе право установить свои правила игры, поэтому после заметной паузы расслабляется и качает бёдрами вперёд, стряхивает его руки, когда он снова тянется к её груди, и наклоняется ниже, мягко целуя во влажный от пота лоб.       — Прости, — шепчет она, продевая под ним ленту, и начинает её накручивать на кулак. Он смотрит на неё широко раскрытыми глазами, и Нобара замирает буквально на один удар сердца, — но я не насмотрелась.       Транс заканчивается, когда Нанами тяжело дышит и краснеет, ухватившись за её зад и насаживая её на свой член ещё сильнее — подпрыгивая от порывистых толчков, она затягивает на его шее галстук, чувствуя, как от ощущения полного контроля внизу живота снова вспыхивает ослепительный жар. Его дыхание окончательно сбивается, когда она с силой замедляется, крепче накручивая ленту будто поводок на руку, но вот она снова шепчет на выдохе его имя, и жесткие движения теряют всякую размеренность: громко простонав, он наконец замирает, с силой притягивая её на себя в тот же момент, как она, кончив во второй раз, обессиленно обмякает и выпускает галстук из рук.       Лениво проведя по её плечу губами, он шумно вздыхает и делает ещё два толчка, затем, не выпуская из объятий, перекатывается на бок и выскальзывает из неё: Нобара ждёт, пока он закончит избавляться от презерватива, и бесцеремонно закидывает на него ногу.       — Завтра меня ни для кого нет, — довольно объявляет она, устраиваясь щекой на подушке — двигаться сил нет совершенно, поэтому она где-то на подвисшей сто пятьдесятой фоновой вкладке своего браузера устало отмечает, как Нанами хмыкает, — «Даже для меня?», — мягко спихивает её с себя и встаёт, явно направляясь в ванную.       Полуприщуренными глазами она наблюдает за его крепкой задницей, отчаянно стараясь не уснуть — усталость после и без того сложного дня умножается ночью в несколько раз, но к тому времени, как он вернётся, она уже во всю будет сопеть, распластавшись на кровати в одних только съехавших чулках, оставляющих вдавленные полоски на и без того измученной коже.

***

      На следующее утро она проснётся в одиночестве, полностью закутанной в одеяло: аккуратно сложенная одежда будет ждать её на стуле, обе туфли — стоять у кровати, и она, с улыбкой набрасывая на голое тело всё же оставленную им рубашку с оторванной на воротнике пуговицей и успевшей впитать запах его одеколона, никогда не узнает, с каким невозмутимым лицом безупречно уложенный и одновременно помятый Нанами забирал на ресепшене её пропажу, заботливо принесённую теми самыми людьми, что зашли после них в коридор.