Наказание

Мадара вязнет в черноте, неловко ворочается, силится уцепиться за что-то, но вокруг все сырое, холодное, бесплотное. Он не видит ничего и никого кроме Изуны — его погребальный саван белым пятном висит в этой тьме. Это конечно сон. Изуна никогда не приходит к нему во сне живым, только в облике покойника. Каждый раз словно в издевку напоминая — я мертв, брат. Он и при жизни был чудовищно упертым, неудивительно, что в подсознании Мадары он таким же и остался — непримиримым, несгибаемым. Если мертв — таким и придет. Мадара с трудом дышит, в груди сдавливает. Воздух, ледяной и густой, только кружит голову. Он разлепляет губы, шепчет: «Здравствуй» в бессмысленной попытке завязать разговор. Изуна, сидящий у него в ногах, не разворачивается, не шевелится, не произносит ни звука. Эти молчаливые кошмары — самые жестокие. Лучше бы Изуна, как иногда, говорил, злился, спорил, смеялся. Что угодно кроме этой тишины, рыболовными крюками раздирающей Мадару изнутри. Как же холодно. Мадара пытается пошевелиться, но его личная могила не отпускает, подступая все ближе, сдавливая запястья и щиколотки осклизлыми…пальцами. Нет, это пальцы Изуны сжимают ногу. Мадара разлепляет пересохшие губы, шепчет снова, зовет его, пытается вывернуться. Но все тщетно. Эти молчаливые кошмары — самые жестокие. Потому что он знает, о чем молчит Изуна такими ночами. Эти сны всегда, всегда, случаются когда Мадара ночует у Хаширамы. Всякий раз когда поддается на его умоляющие «ну хотя бы сегодня», всякий раз все заканчивается пыткой в тишине. Мадара знает, о чем молчит Изуна. Это молчание — оно красноречивее всех возможных слов на самом деле. Как ты смеешь Ты предатель Ты все забыл ты сдался ты не имеешь права Тишина взрезает ножом грудь Мадары, вскрывает, тянет наружу все самые затаенные, тщательно спрятанные страхи и сомнения. Тащит как голодный зверь кишки из живота. Посмотри, брат. Посмотри на это. Что тут у тебя? Что пульсирует в тебе сейчас? Мадара ненавидит это больше всего. Ненавидит и боится одновременно. Внутри него раскаленным свинцом растекается вина. За все это. За Хашираму, за их связь, за их ночи. За те взгляды глазами Изуны, которые он дарит Хашираме, за все это он расплачивается полночными пытками. Иногда Мадаре кажется, что ослепнуть — не такой уж плохой выход. Может быть тогда Изуна оставит его в покое, может быть тогда глаза перестанут так болеть во сне будто их кунаем пронзают. От холода сводит затекшие онемевшие мышцы, дышать тяжело. Изуна движется, и Мадара смотрит на него пристально, напряженно. Изуна поворачивает к нему голову — худое лицо, черные провалы глазниц, тонкие поджатые губы. Наклоняется резко, обдает ледяным тленным смрадом. Изуна взбирается на его ноги — тяжелый невыносимо, движения плавные, осторожные, но неестественные, пугающие. Он как паук, ползущий к своей жертве в паутине. Изуна приближается, а Мадару от омерзения передергивает — он такой холодный и мягкий, как покойник разлагающийся. Мадара зажмуривается, силится проснуться, выдернуть себя из сна. Иногда ему кажется, что он и вправду заслуживает этих наказаний. Может Изуна прав, и эта связь с Хаширамой — настоящее предательство? Может если разорвать эту связь, то Изуна оставит его в покое?.. Перестанет его наказывать. Изуна совсем рядом, у его лица. Тошнотворное зловоние забивает нос, чудовищная тяжесть вот-вот раздавит грудь. Влажные холодные пальцы скользят по лицу, оттягивают кожу век в стороны. Нетнетнетнет п о ж а л у й с т а нет Тишина шепчет: «Загляни в глаза своей вине» Тишина требует: «Не смей отворачиваться» Тишина кричит: «ПРЕДАТЕЛЬ!» Мадара открывает глаза и задыхается: лицо Изуны совсем близко, а в его глазницах ворочаются тельца, синие всполохи, взмахи… И сразу дурно становится. Он уже знает, что это. Бабочки. Он их никогда не любил. Противные создания — эти мохнатые тельца, колючие лапки, они всегда вызывали у него внутреннее содрогание. Глупо конечно, чем эти твари могут навредить? Но Мадара не переносил, и поделать с этим ничего не мог. Изуна еще смеялся всегда, называл это «слабым местом непобедимого Учихи Мадары», шутил, что его можно вывести из строя, просто натравив в гендзюцу стаю бабочек. Вот и сейчас Мадара словно в невыносимом гендзюцу, которое даже развеять не в состоянии. Только и может, что смотреть на этих бабочек в глазницах Изуны. Копошатся, крыльями дергают, вгрызаются в края ран, подъедают мягкую податливую плоть. Теснятся там, внутри, а за тельцами видны еще тельца, крылья, толстые коконы. Так много… им уже тесно, кожа у глаз то и дело вспучивается, идет рябью, набухает все новыми тварями. Мадару тошнит. Он шепчет умоляюще — прости, прости меня, я все прекращу, я уйду, я обещаю, только отпусти с е й ч а с. хватит пожалуйста Бабочки вспархивают, садятся на его лицо, щекочут кожу, перебирают мерзкими своими лапками, ползают по плотно сжатым губам, подбираются к глазам. Мадара дергается и мычит, он кажется готов сдаться и позорно заплакать как ребенок. Говорят нужно закричать и тогда кошмар развеется, а ты проснешься. Если он закричит, бабочки набьются ему в рот, заполнят глотку, не дадут вдохнуть. Но лучше так, лучше на секунду в ад — но проснуться. Мадара кричит. И просыпается, хвала богам, он просыпается, но бабочки!.. Они здесь?! Щекочут?.. Мадара резко отмахивается, разлепляя глаза и выдавливая стон из пересохшего горла. Да что это такое мерзкое на лице? — Эй, эй, полегче, — в голосе Хаширамы улыбка. Он мягко ловит его за руку, отводит в сторону. Мадара моргает, все еще в полусне, отворачивается — это волосы Хаширамы по его лицу скользят. Морщится, отодвигается — тот на него еще и прилег. Понятно почему так тяжело было. — Снова кошмар? — он такой сочувствующий всегда, этот Хаширама, он и не знает, о чем эти кошмары. Мадара кивает, избегая смотреть на него, но ладонь снова касается его лица, от чего внутри все передергивается — еще свежо воспоминание о пальцах Изуны. — Эй, ну посмотри на меня, — его голос такой теплый и мягкий, как нагретый солнцем мед, и сопротивляться ему нет никаких сил. Мадара смотрит в его глаза: взгляд Хаширамы обеспокоенный, но здесь не о чем волноваться. Это же всего лишь дурной сон. Нет в мире ни одного шиноби, которого не терзали бы по ночам личные мертвецы. — Поделишься? — Хаширама ободряюще улыбается, поглаживая его по щеке, но взгляд его становится тверже. Он ждет. Мадара молчит. Хаширама тоже. Конечно он о чем-то догадывается и его это волнует, Мадара знает это, но… Он не расскажет. Не сможет. В очередной раз замкнется, отделается парой фраз, утаит терзающую боль, запрёт глубоко скребущую ребра тоску. Снова. — Ты знаешь, что всегда можешь рассказать, — Хаширама забирается пальцами в его волосы, пододвигается поближе, смотрит внимательно и спокойно. Да, Мадара знает. Но никогда не скажет. Он тянется к его лицу, прихватывает за затылок и подтягивает к себе, заставляя наклониться низко и столкнуться лбами. Один поцелуй «доброе утро». Еще один «забыть кошмар». И еще — чтобы переключиться. Завалить на подушку, нависнуть сверху, сжать в сильном объятье — и забыться окончательно. Еще на один день забыться. Однажды Мадара уйдет и он знает это. Но не сегодня. Ему нужен еще один день с Хаширамой. еще один день пожалуйста