Суббота

Знакомый до последней щербинки на лестнице Юлин подъезд молчал сегодня как-то неуютно. Светло-голубые стены окружали, нависая, даже из тридцать седьмой квартиры не доносилось ни звука, а лифт гудел особенно зловеще. Костя примчался сюда, с трудом дождавшись конца смены. Один мрачный жест Субботина, вернувшегося с Юлей из Циолковска, дал ему понять, что дело плохо. Оба понимали, знай девушка об этих молчаливых разговорах, не поздоровилось бы ни одному из них, но мужская солидарность в заботе о женщине, не позволяющей о себе заботиться, не знала сбоев. На нужной лестничной площадке майор замер в растерянности. Перед ним была обшарпанная, потрескавшаяся коричневая дверь, чуть выше уровня глаз к звонку тянулись старые ждущие ремонта провода, а невзрачная замочная скважина, скрывавшая за собой отличный сувальдный замок, ставила своим видом вопрос. У него были ключи, но когда-то давно он пообещал Соколовой, чуть ли не превыше всего ценившей собственную независимость, пользоваться ими только в самых крайних случаях. Судя по тому, каким хмурым был сегодня старлей, случилось что-то ужасное, хотя парень, всегда смотревший на Юлю излишне восторженным взглядом, мог преувеличить масштаб ситуации. Неожиданно дверь тихо открылась. Внутри стояла Оксана, непроницаемо глядя на него. Лисицын никогда не понимал их отношений. Казалось, что Соколова, что Амелина всегда готовы из кожи вон вылезти, чтобы сделать друг другу какую-нибудь гадость, но стоило одной попасть в беду, вторая тут же летела ей на помощь. Костя припомнил, стоящая перед ним девушка сегодня не дежурила в лаборатории, значит, она даже не приехала сюда с Юлей из конторы, а пересекла практически весь город, чтобы побыть сейчас с подругой. Кажется, в этот раз Субботин мог и вовсе недооценить произошедшее. Соколова всё-таки плохо воспринимала сочувствие и терпеть не могла звать на помощь. — Хорошо же Юля тебя знает, — задумчиво сказала старший лейтенант. — Сорок минут после конца смены, и ты тут как тут, — пояснила она, пропуская его в квартиру. — Что случилось? — негромко спросил Костя, аккуратно расправляя своё пальто на вешалке в прихожей. Из коридора тянулся запах еды, которую Юля точно не готовила. Присутствие Амелиной только нагнетало тревогу, и так стоявшую в воздухе колышащимся киселём. Оксана отвела глаза. — Это тебе она сама должна рассказать, — грустно, но уверенно ответила девушка. Проходя мимо ванной комнаты, из-за двери которой доносился шум льющейся воды, старший лейтенант на секунду замерла, громко постучала в дверь и крикнула: — Лисицын приехал! — затем приложила ухо к двери, видимо, слушая ответ, кивнула и пошла дальше. Майору показалось, что она даже будто избегает смотреть на него, что и вовсе было невероятным. Уверенной рукой девушка налила ему чашку крепкого чая и помешала что-то очень аппетитно пахнущее в сковородке. Внезапно Костя почувствовал себя неуютно. Место, куда он так часто приходил, где чувствовал себя почти как дома, вдруг стало очень чужим. — Она там уже третий час, — кивнула Амелина в сторону ванной. — Я и мясо приготовила, и картошечку вот, пыталась разговорить или поесть заставить, а она ни в какую! Что за манера такая, чуть что себя голодом морить, можешь ты мне сказать? Собиравшийся ответить мужчина промолчал, услышав, как стихла вода за стенкой. Коллеги сидели в полной тишине, дожидаясь хозяйку дома. Лисицын размешивал последнюю ложку сахара в чае, чувствуя, что сладкое ему ещё понадобится, Оксана смотрела в окно. На кухню Юля, которой всегда было жарко, вошла одетая в несколько слоёв, застёгнутая до горла, укутанная в одеяло. Тихо, медленно, как собственная тень вдоль стенки. Костя чётко осознал, что только здесь, дома, с ними она позволила себе так сдуться, выпустить воздух, снять маску своего звания и репутации. Страх сковал оперативника. Это, определённо, был самый колкий приём пищи в его жизни. Ни траурная атмосфера дома, когда он сказал матери, что отправляется на войну, ни неловкие дни, когда он только оттуда вернулся и не мог понять, как жить в этом незнакомом мире, полному ненужной тогда свободы, не могли с этим сравниться. Оксана пыталась что-то говорить, то ему, то Юле, он как-то неловко и невпопад отвечал иногда. Юля молчала и почти ничего не ела. Призрак невысказанного ужаса оседал, как туман. — Мы были в Циолковске, — начала Юля рассказывать своей чашке, держа руки на скатерти по обе стороны от неё, — там нашли мёртвыми двоих детей. Во дворе, где я сама когда-то жила, пока папа там работал. Сын моей одноклассницы пропал. Мы когда-то дружили, я даже не хотела уезжать из города, когда отца снова перевели, хотя сейчас осознаю, что задохнулась бы в том обывательском болоте. А под Надиными окнами, зная, что я там, крутился мой бывший, старательно меня выглядывал. Костя сидел, не двигаясь, и слушал. По кратким Юлиным рассказам он знал, что с Циолковском у девушки связано много счастливых воспоминаний, но понимал, что не приступ ностальгии по школьным дням довёл девушку до такого состояния. Тихо и незаметно из кухни растворилась Амелина, предоставляя им возможность поговорить наедине. — Он.., — Соколова склонилась над столом, будто хотела свернуться клубочком, и, наконец, впервые за вечер, посмотрела ему в глаза. Костя не смог сдержать резкого вздоха: такого отчаянного взгляда птицы со сломанными крыльями он никогда у неё не видел. Ни после Востока, откуда Юля вернулась с жуткими кошмарами, ни после того, как ей чуть было не пришлось убить ту девушку в клетке. Молчание тянулось. Оксана не спешила возвращаться, а сам он замер, задержав дыхание. В голове билась дурацкая мысль: они были похожи на хрустальную диораму перед тем, как кто-то бросил в неё камнем. Его майор смотрела на него, но видела что-то страшное, то, что она никак не могла заставить себя произнести. Ведь как только выпустишь эти слова наружу, больше невозможно мысленно притвориться, что это произошло не с тобой, — Он стоял за похищением Мити и убийством двух других подростков. Достаточно зная о ФЭС, он накачал меня наркотиками, снял видео, но этого ему показалось мало, — в ужасе догадываясь, что он сейчас услышит, Лисицын медленно протянул свою руку вперёд по столу, чтобы накрыть ладонь Юли своей. Заметив его движение, девушка вздрогнула, словно только увидела его перед собой, и чуть отодвинулась, убирая руки под стол. Настолько очевидная реакция только подтвердила страшную догадку оперативника. — Он меня изнасиловал, — шёпотом, но твёрдо сказала Юля, как отрезала. Как будто созналась в тщательно скрываемой от себя же правде. И замолчала надолго, больше не глядя на него. Костя не знал, что сказать. Не знал, что делать, не понимал, что он вообще тут мог сделать. Прежде он сталкивался с таким только в качестве полицейского, расследующего преступление, сейчас же был семьёй пострадавшей. И это было больно, невероятно больно. За неё, потому что такого не должно было происходить, только не с ней, не с его сильной и яркой Соколовой, казавшейся сейчас такой потухшей. В то же время он понимал, не стоит показывать свои чувства, шумно возмущаться или громко переживать. Юле точно не до этого. И именно поэтому завтра, проходя мимо камеры, где в ожидании перевода в СИЗО всё ещё будет сидеть этот ублюдок, майор, как бы ему ни хотелось размозжить эту проклятую голову о каменную стену, ничего не сделает. Ведь она бы этого не одобрила. — Я догадывалась, что ничего хорошего от него ждать не стоит, но даже не думала, что он опустится до такого. Когда-то я его очень любила и думаю, что до наркотиков он меня тоже любил, — разбитым голосом обращалась она словно к своим пальцам, теперь крепко сжимающим чашку с давно остывшим чаем. — Уйди, пожалуйста. Всего слишком много, я... пока не могу, когда ты тут. Юля медленно встала и, шаркая, пошла к спальне. Заглянувшая на минуту в кухню Оксана, кажется, сразу всё поняла и поспешила уйти за Соколовой. Костя тяжело поднялся. Ему было больно и за себя тоже. По долгу службы нередко сталкиваясь с людьми, пережившими изнасилование, он как никто другой знал: многие так и не приходят в себя. И больше всего на свете боялся, что это случится и с его девушкой. Боялся потерять то прекрасное и светлое, что давно и прочно их связывало, придавая жизни смысл и яркие краски. Никто из них не был его железным майором, конечно. Если кто и сможет такое пережить, это она. Мысль о том, что даже сейчас Юля ему доверяла, раз повернулась спиной, зная, что он послушно уйдёт, давала слабую надежду, что когда-нибудь всё снова будет хорошо.

***

Солнечный свет прокрался сквозь узкую щель в обычно распахнутых шторах и упал на щёку лежавшей на кровати девушки. Юля поморщилась. Сейчас, без движения пролежав всю ночь не сомкнув глаз, она с трудом могла поверить, что когда-то специально выбирала квартиру с окнами на восток и любила, просыпаясь, смотреть в небо. Когда Оксана, наконец, ушла, майор задвинула все шторы и, достав ещё одно одеяло с антресолей, легла в кровать, не в силах унять дрожь. Сон не шёл. Ничего не помогало. Ещё с учёбы в юридическом и позже со службы в местах, где спокойные и безопасные часы часто были роскошью, Юля привыкла мгновенно засыпать, как только была такая возможность. Только не сегодня. Ледяной страх сжимал сердце стальным кулаком, не отпуская ни на минуту, заставляя прислушиваться к каждому шороху ночной квартиры. Впервые в жизни оперативница не находила в себе сил спустить ноги с кровати на холодный пол. В ушах до сих пор стоял беззвучный крик, вырывавшийся из неё под шум обжигающе-горячего душа, струями которого она надеялась смыть с себя память о его прикосновениях. Не помогло. Только увидев, что кожа стала красной от слишком яростных движений мочалки, Соколова смогла остановиться. Нужно было ещё раз собраться с силами. Рассказать всё Косте и выставить их обоих прочь, сама мысль о том, что они будут её жалеть, заставляла желать одиночества. Иногда происходящее вокруг только отдавалось в голове бесполезным гулом. Время то замедлялось, то возвращалось к нормальной скорости. Тахифрения. Это было знакомо. Соколова надеялась, никто никогда не узнает, каких трудов ей стоило просто поддерживать нормальную беседу в лаборатории, пока Артём брал у неё кровь. Подчас чтобы ответить, она практически читала по губам, собирая обрывки звуков и слов из мучительной какофонии, плясавшей вокруг неё. Стены морга поочерёдно отдалялись и приближались, железным усилием воли майор не давала панике прорваться наружу. Всё только дома, мысленно обещала себе она, улыбаясь Лёне. Он же такой молодец, не стоит ему знать, как всё плохо, не дай бог начнёт себя винить. Дома, отдавалось в голове, как обещание, пока она просила Андрея удалить видео, а Субботин настаивал на выполнении просьбы с её металлом в голосе. Действительно, улик против него хватает. Имя произносить не хотелось даже мысленно. Вот только дома лучше не стало. День за днём майор уговаривала себя, что завтра она сможет собраться с духом, перестать вздрагивать от громких звуков, наконец сможет спокойно заснуть, но этого так и не происходило. Ночами она смотрела в потолок, отсчитывая часы отсветом фар проезжающих машин. Сил не было. Её самой будто больше не было. Редкие прерывистые часы выпадения из реальности не приносили покоя, жуткие сновидения снова прочно поселились в квартире, находя её и в спальне, и в гостиной, и в ванной, где она случайно отключилась от усталости, просто провалилась в беспросветную темноту пугающей бездны, только чтобы вскоре вновь проснуться, сдерживая крик. Оксана, Лёня и Костя звонили и писали, и, хотя трубку она и не брала, на сообщения исправно отвечала, понимая, что обеспокоенные друзья могут и приехать, если не дождутся вестей. К счастью, ФЭС привлекли к расследованию какого-то крупного засекреченного дела. Амелина наверняка ночевала в лаборатории на пару с Тихоновым, отсутствие же оперативников, ломящихся в её двери, говорило девушке о том, что расследование ведётся где-то хорошо за пределами Московской области. Костя. Всё, что она могла для него сделать – показать, что по-прежнему доверяет, зная, что он обязательно её поймёт. Ничто на свете не могло заставить её усомниться в своих братьях и сёстрах по оружию. Любому из них она без доли сомнения всегда могла доверить свою жизнь, но Лисицын, как и всегда, как с самого первого дня её работы стоял в отдельной, своей собственной категории. Мысль о его возможном присутствии не приносила сейчас ничего кроме боли. Потому что обратно пропорционально ничуть не пошатнувшемуся огромному доверию лежала её уверенность в том, что личные отношения когда-нибудь перестанут доводить её до паники, как это происходило сейчас. Их роман, такой тёплый, согревающий, как убежище, вера в то, что они всегда будут смотреть в одну сторону и идти в одном направлении, лямка тяжёлого рюкзака жизни, которую тебе помогают тянуть, был слишком дорог. То, что у них было, не должно касаться такой грязи, ему не следует приближаться к ней – такой. Мерзко, больно, противно. Такое липкое чувство, от которого она так и не смогла отмыться, хоть и извела за последнюю неделю почти месячный объём шампуня и геля для душа. Стоило Юле закрыть глаза, она снова оказывалась в той машине. Снова чувствовала его руки на своём теле и голову на плече, тогда, утром. Утром. Когда она проснулась и сразу поняла, что произошло. Места его прикосновений до сих пор горели огнём, и Соколова понимала, что память о них осталась с ней навсегда. Горькая пустота зияла внутри чёрной дырой, и с каждым шагом по грани она боялась, что упадёт вовнутрь и никогда больше не сможет подняться. Воспоминания о наркотическом шуме в голове отдавались тошнотой. Юля не могла забыть, как будто плыла в пространстве, не в силах контролировать свои действия и не испытывая желания их контролировать, и ещё никогда не чувствовала себя такой беспомощной. К третьему вечеру дома майор ненавидела свои стены. От единственной скрипучей полоски ламината в коридоре до неимоверного количества еды, оставленного заботливой Оксаной. Наличие избыточных запасов отбивало необходимость выхода из дома, а покидать предсказуемость квартиры без веской на то причины девушке совсем не хотелось. К концу недели Юля почувствовала, будто разучилась разговаривать, и заставила себя выйти из дома, просто чтобы самой убедиться, что всё ещё может. В первый раз она с трудом дошла до ближайшей станции метро, чуть ли не сбежав оттуда считанные минуты спустя. Неожиданно для себя Соколова оказалась в плотном потоке возвращающихся с работы людей. Они толкались, кто-то что-то оживлённо обсуждал, размахивая руками, кажется, радуясь победе любимой команды, судача о коллегах и начальниках, а она стояла неподвижно, сжимая руки в кулаки, только чтобы не исчезнуть оттуда прямо сейчас. Она не понимала, что с ней творится. По работе сталкиваясь с женщинами, абсолютно разбитыми после того, что сейчас с ней произошло, майор и представить себе не могла, что когда-то и ей придётся это пережить. У девушки оставалось совсем немного времени, чтобы привести себя в рабочее состояние. Иррациональный страх потерять работу затмевал почти все другие чувства. Юля понимала, пришло время снова становиться собой, майором полиции. К ежедневной отработке приёмов на груше добавились походы в дальний неудобный яркий и шумный гипермаркет вместо привычного и безопасного универсама за углом. Это было вызовом самой себе. Отпуск уже заканчивался, а самоконтроль всё ещё трещал по швам. Резкое погружение в контролируемую, хоть и некомфортную среду должно помочь склеить обратно остатки прежней себя. Не может не помочь.

***

Костя совсем отвык спать один. Не то, чтобы они проводили каждую ночь вместе, конечно. Иногда Юля на что-то обижалась, а бывало, кому-то просто хотелось побыть одному, но всё же. Практически с самого её возвращения они не расставались так надолго. Теперь же за одну ночь стали будто чужими людьми. Соколова была его недостающим кусочком мозаики. До встречи с ней он чаще проводил время с прелестными, милыми девушками. Они не лезли в душу, незаметно появлялись в его жизни и так же быстро исчезали, теряя свою привлекательность, становясь бледными страницами журналов истории. Красота в глазах смотрящего. Соколова же... Тогда ещё немного зелёный, но уже прекрасно-яростный капитан изобретательно отшивала его раз за разом, но в то же время словно понимала всё про него с первого взгляда. Её он был готов ждать, сколько потребуется, не привязываясь ни к кому целых семь лет. Лисицын просто знал: этот огонь он всегда будет поддерживать. Они всегда будут. Во всяком случае, собирались. Майор ничуть не удивился, когда всего через две недели девушка появилась в конторе. Они с Субботиным едва вернулись из Астрахани, где помогали местным отлавливать религиозного маньяка. По сложившейся традиции Юлю встретили аплодисментами на утренней планёрке и больше об её отсутствии не упоминали и словом. Лисицын догадывался, немногие знали, что на самом деле случилось. Впрочем, всем в конторе было ясно: если уж упрямая Соколова сидит дома весь больничный – он ей действительно нужен. Эта сумасшедшая ведь, даже когда пулю поймала, и двух дней в больнице не выдержала. Как Рогозина тогда ругалась, любо дорого вспомнить. И если поначалу её возвращение казалось хорошим знаком, совсем скоро он отнюдь не был в этом уверен. Девушка внутри словно перестала быть той Юлей. Она говорила как обычно, смеялась тоже как раньше, по-прежнему могла уделать практически любого на тренировочных матах, и, кажется, никто не замечал, что Соколова не была собой. Только зайдя в любое помещение, майор машинально обводила взглядом всех присутствующих, старалась встать так, чтобы никто не мог подкрасться к ней со спины и постоянно держала выход в поле зрения. Лисицын был уверен, девушка даже не осознавала своих действий. Она боялась. Всё это напоминало ПТСР, но в таком состоянии Юля точно не сможет это услышать. Это так несправедливо, зло думал про себя майор, стараясь не смотреть на девушку слишком пристально. Она прошла сквозь свой личный ужасный засекреченный ад на Ближнем Востоке, всего пару лет назад смогла, наконец, окончательно оправиться, и теперь должна переживать такое. В погоне и на засадах, допрашивая подозреваемых и получая необходимую информацию от экспертов, старательно концентрируясь на деле, Костя постоянно думал о Соколовой. Майор не привык чувствовать себя настолько беспомощным. Особенно, когда его близким была нужна помощь, которую он не мог оказать. Игорь, знавший его лучше всех, всё пытался вызвать майора на разговор. Не раз в эти недели они выпивали, чаще просто вместе сидели, молчали каждый о своём – майор зачастил к другу в гости, что угодно, лишь бы не слышать оглушающее одиночество своей пустой квартиры, но о Соколовой молчал. Любой, даже самый маленький намёк расскажет Шустову, что случилось. Лисицын ни за что бы не предал Юлино доверие, особенно ценное сейчас, когда, кажется, только доверие от их отношений и осталось. Было тяжело. День за днём, смена за сменой — всегда одно и то же. Юля бегала от него, оставляя только горечь своего отсутствия. Старательно уклонялась от всех его попыток остаться наедине и поговорить и чуть ли не отшатывалась, стоило ему случайно оказаться в её личном пространстве. — Я в порядке, — снова и снова повторяла она. — Всё хорошо, Кость, мне просто нужно время, — продолжала отталкивать майора девушка, а Лисицын каждый раз грустно глазами спрашивал её, кого она в этом хочет убедить, его или себя. Скорее всё-таки себя. Собираясь уйти домой с ночной смены, Костя увидел сцену, окончательно убедившую его в том, что Юле необходима помощь. Нетерпеливый гражданин, стоящий позади только что пришедшей Соколовой на проходной, положил руку на плечо расписывающейся в журнале девушке. В следующее мгновение майор, на автомате выполнив образцовый бросок через плечо, отшатнулась к стене с широко распахнутыми глазами. Поднимать с пола и успокаивать мужчину, даже не понявшего, что произошло, осталось прибежавшим на шум Ване с Оксаной. Сам Лисицын медленно подошёл к Юле. Он протянул к ней руки, предлагая всю свою поддержку. К его удивлению, девушка, всегда сильно возражающая против любых проявлений чувств на службе, прижалась всем телом к нему, как с головой окунулась в его объятие, только чтобы в следующую секунду молниеносно убежать в сторону женской уборной. Дальше так продолжаться не могло. Понимая, что девушка может возненавидеть его за это, оперативник уверенным шагом направился к, пожалуй, единственному человеку, способному сейчас достучаться до Соколовой.

***

Люди продолжали спрашивать, как у неё дела. Не только те, кто знал, что произошло на самом деле. Подробности инцидента, конечно, не распространились по всей конторе. Официальной причиной её отсутствия на службе послужили наркотики, которыми её накачали, и если у кого и возникли вопросы по поводу длины больничного, дураков её расспрашивать не нашлось. В курсе были только непосредственно причастные к расследованию и Костя с Оксаной. В первую смену после возвращения она перемолвилась парой слов с Майским, посетовав, мол, давно вместе не работали, и тот, согласившись, разумеется, потому что и правда – давно, сам поговорил с Рогозиной. Галина Николаевна ничего не сказала, только посмотрела очень понимающе и перераспределила большую часть её смен в пользу первой оперативной группы. Продолжать работать, как ни в чём не бывало, постоянно выезжая на вызовы с Лёней и Костей было выше её сил. Почти все они уходили на успешное поддержание здорового фасада. Во взглядах коллег Соколова видела, что они не знали. Но всё продолжали спрашивать. И этот вопрос раз за разом оставлял её злиться в тупике, потому что Юля понятия не имела, как себя чувствовала. Как можно описать вихрь тянущих её в разные стороны чувств односложным ответом на дежурный вопрос? Как она должна себя чувствовать? Что люди вообще ожидают услышать, задавая из раза в раз этот абсолютно дурацкий вопрос? Иногда дни, и даже целые недели пролетали спокойно, словно ничего и не было, словно она была прежней, целой. Но потом какая-то случайная деталь могла абсолютно вывести её из равновесия. Опрашивая бомжа на заброшенной стройке три дня назад, Юля оглянулась на какой-то шум, увидела край неба, торчащий из-за бетонного перекрытия, и вдруг снова оказалась утром в той машине, как наяву почувствовала его руки на себе и начала задыхаться. Скомкано закончив интервью двумя минутами позже, Соколова уже выбегала из здания. Не желающий давать свидетельские показания гражданин только рад был исчезнуть. Майор, впрочем, выследила его часом позже, найдя при задержании улики, развернувшие расследование в правильном направлении. И это было хорошо, если не задумываться о том, почему ей пришлось его разыскивать. Кошмары, хоть и стали чем-то привычным, не потеряли своего ужаса. Особенно если ей случалось заснуть в машине, чего теперь оперативница старательно избегала, каждый раз собирая в дорогу значительный запас кофе. Только благодаря дыхательным упражнениям и постоянному контролю окружающей обстановки получалось практически избегать повторения "инцидента в приёмной", которым Соколову справедливо поддразнивала почти вся контора. Это было почти приятно – знать, что значительная часть близких людей не замечала изменений, как раньше уклоняясь от тычка или удара после каждой такой шутки. В бессильной ярости, охватившей её после панической атаки несколько недель назад она расколотила почти всю посуду в доме и порезалась. Страх парализовывал, и это пугало Соколову больше всего. Тарелки, привезённые матерью из самой первой её поездки в Китай, Юле было особенно жалко. Как будто ещё одна семейная традиция умерла прямо у неё на глазах. Покрытые узорчатыми концентрическими кругами острые осколки разлетелись по полу и рябили в глазах. Хотелось сесть на пол и заплакать, прямо среди этой грязи и медленно текущей из руки крови. Но оперативница знала, что не могла себе этого позволить. Это была новая реальность, её нужно было просто принять такой, какая она есть. Даже если воздух часто кажется отравой, а работа единственной отдушиной. Даже если стычки с подозреваемыми стали приносить гораздо больше удовольствия, чем следовало бы. Как и погони, да и вообще все физические стороны работы. Труднее всего было продолжать видеть в преступниках людей. Сохранить беспристрастность, отстраняться от дел, не пропуская каждое расследование через себя. Не начинать жалеть жертв. Жалость – абсолютно бессмысленное, бездейственное чувство, мешающее оперативникам выполнять свою работу. Её следовало искоренять, заменяя деятельным сочувствием. Иногда майору было сложно продолжать воспринимать себя посредником торжества закона. Она чувствовала странную связь с пострадавшими, видя в их глазах отражение собственной боли. И понятия не имела, как с этим бороться. Какие-то самые глупые и незначительные вещи внезапно приобрели странную власть над её эмоциями. Обходя столпотворения в рядах с акционной бытовой химией через сельскохозяйственный отдел в по-прежнему слишком ярком и шумном гипермаркете, Юля вдруг замерла, случайно краем глаза увидев умирающий цветок в горшке в глубине полки. Весь мир будто сосредоточился на тёмно-зелёных чахлых побегах, и майор отстранённо подумала, что она и сама как этот цветок, постепенно умирает изнутри. Всего двадцать две минуты спустя она уже выходила из магазина, крепко прижимая к себе этот огромный, нелепо-яркий малиновый горшок. Соколова сама не понимала, зачем его купила. Возня с землёй и вечно роящиеся вокруг растений мошки никогда её не привлекали, но эти нарциссы почему-то стало жалко. Они же вообще красивые. Может, из них двоих хотя бы эти цветы ещё можно спасти.

***

Юля не справлялась. Кажется, почти никто больше этого не видел, но для Оксаны это было очевидно. Она молчала, потому что понимала: Соколова должна сама осознать, что ей нужна помощь. Невозможно помочь тому, кто отрицает существование проблемы. Амелина могла понять, почему. Прямо сейчас майор со своей обычной энергией, на редкость в компании Субботина, опрашивала сотрудников банка, трёх клиентов которого ограбили пока неизвестным следствию способом. Что-то, а держать лицо оперативница умела получше прочих, точно гораздо лучше самой Оксаны когда-то. Сама старший лейтенант сидела с Тихоновым в лаборатории, привычно переругиваясь с компьютерным гением. Ваня был... Ваней. Его нелепая улыбка и бесконечные приколы не давали шанса скуке, часто застававшей невыездных сотрудников. Оксана была счастлива, проводя свои дни в лаборатории, в конце концов, оперативники без них были бы совсем беспомощны, но иногда воспоминания о безумных выбросах адреналина в кровь заставляли сердце тосковать по работе в поле. В такие моменты наличие рядом Тихонова помогало больше, чем она была готова когда-либо признать. Экран девушки ожил, высвечивая сообщение с информацией от Субботина. Беседы с сотрудниками банка только больше запутали дело, как и просмотр записей с камер видеонаблюдения. По всему выходило, что деньги люди снимают сами. Только вот у троих из семи написавших заявления на момент посещения банка было железное алиби, а это означало, что с этим делом они ещё долго будут возиться. Соколова влетела в лабораторию. Как часто в последние недели, негатив от неё шёл такой, что стёкла чуть ли не звенели. Ваня тут же метнулся к вешалке за халатом, подал его едва кивнувшей в ответ девушке и, бросив на Оксану грустный взгляд, быстро вышел из лаборатории, сказав только, что ему нужен кофе. Амелина не винила его за это. Ване было сложно видеть практически заменившую ему сестру Юлю в таком отчаянном состоянии. Теперь та реже отвечала на его подколы, практически не язвила сама и как-то раз, Оксана была уверена, чуть не отшатнулась от лохматого гения, когда тот неожиданно появился за спиной. Тихонов чувствовал себя таким же беспомощным, как и Костя, пришедший к ней пару дней назад. Девушка пообещала майору поговорить с Юлей. Он был прав. У неё, действительно, был способ достучаться до Соколовой. Майор раздражённо наматывала круги по лаборатории, медленно выпуская пар и успокаиваясь. Краем глаза заметив замедление движения девушки, Оксана чуть улыбнулась уголком губ. Кажется, каким-то образом она оказывала на Соколову успокаивающее действие, что, учитывая их отношения, казалось довольно странным, хоть и забавным. Соседний стул чуть скрипнул, поворачиваясь. Уткнувшаяся в экран девушка знала, что это значит. Юля была готова её слушать. А Амелиной было что ей показать. Что-то было не так в движениях одной из первой жертв на записях камер. Заметный шрам на щеке пускал какой-то странный блик при каждом повороте головы, и вот уже две девушки склонились над экраном, проигрывая запись в замедленном режиме какое-то бесконечное количество раз. Качество записи сильно оставляло желать лучшего, но,.. — Слушай, это же грим! Одна эта Юлина фраза стала ключом к происходящему. Вместе с вернувшимся в лабораторию Тихоновым они просматривали записи всех инцидентов, с каждым последующим наблюдая значительные улучшения в нанесении грима. На человеке, изображавшем последнюю жертву, нарисованная маска казалась идеальной. Грабителей нужно было срочно остановить. За следующие четыре дня все сотрудники перелопатили невероятное количество информации в поисках людей, имеющих доступ к профессиональной косметике, пока дело, наконец, не вышло на финишную прямую. Предстояло срежессировать очень точный захват. Тактический опыт Майского и Соколовой в такие моменты было сложно переоценить. Сергей был занят, и для составления предварительного плана операции Юля пришла в лабораторию. Оксана знала, что всегда могла положиться на её тактическую подготовку. Экраны перед девушками показывали множество планов и карт, мелькали часами работы и расписанием смен охраны, и достойная кинематографа операция начинала вырисовываться как по маслу. — Как ты вообще поняла, что это грим? — Оксана надеялась увидеть фирменную лукавую "Соколовскую" ухмылку, хорошо известную каждому в конторе. Но на лице рыжей девушки была только бледная тень той улыбки. Всё было в корне неправильно, но Амелина понимала, почему это так. Близилось завершение дела. И пока они не поймают новое, майору будем нечем отвлечь себя от того, что само постоянно о себе напоминало. — Сначала подумала, что это пот так блестит, но было бы странно, в банке вовсе не так жарко, а когда мы беседовали с самим Юрьевым, я не заметила, чтобы он страдал гипергидрозом. Сам он говорил, что был дома один, но казался довольно убедительным, да и прямого мотива снять свои же деньги и заявить в полицию у него нет, — обстоятельно ответила майор, продолжая смотреть в монитор. — Как всегда впечатляет, — протянула Оксана. И приготовилась, потому что дальнейшую реакцию девушки было невозможно предсказать, — Сейчас, пожалуй, впечатляет даже вдвойне, учитывая твоё состояние. Взглядом Соколовой можно было замораживать время. — Какое моё состояние? Её единственный шанс достучаться сейчас до майора – вывести её из рамок и масок, в которые Юля старательно себя загоняла. — Расшатанное, пограничное,.. Мне продолжать? Ты можешь сколько угодно притворяться, что всё под контролем, когда мы обе знаем, что... — Я в порядке! — категорически заявила Соколова и немного нахмурилась. Может, услышала, насколько неправдоподобно звучали её слова? — Юля, ты не в порядке! И не будешь в порядке ещё долго! Я знаю, как ты сейчас себя чувствуешь! — Да? Тебя что, тоже накачал наркотиком и изнасиловал твой бывший? — почему всем, даже непробиваемой Юле, так нравится быть непонятыми? Казаться уникальными даже в страданиях, цепляться за уверенность в том, что никто не может знать, что происходит у тебя в голове, когда каждый день сотни и тысячи людей переживают одинаковые события? — Нет. У меня обошлось без наркотика, — заранее догадываясь, что без этого не обойтись, Амелина тем не менее нервно сглотнула. А потом позволила себе почувствовать долю гордости. В первый раз она смогла произнести это вслух таким спокойным голосом. В первый раз она вообще смогла сказать это, только чтобы помочь кому-то пережить такой же ужас. Из Соколовой будто выпустили воздух. Оксана надеялась, что хотя бы теперь девушка начнёт к ней прислушиваться. — Я отреагировала совсем не так, как ты, а с другой стороны – практически один в один. Так что я действительно понимаю, через что ты сейчас проходишь. Вижу, как каждый день мысленно уговариваешь себя, что всё само наладится,.. — Но чем дальше, тем глубже я погружаюсь в это тёмное место, и лучше не становится совсем, — будто признавая собственное поражение, медленно проговорила Юля. Она сделала три нетвёрдых шага назад, прижалась спиной к стене и сползла вниз, почти утыкаясь носом в колени. Оксана уверенно подошла к ней и опустилась на пол рядом с подругой. Сейчас было её время помочь "Железной Соколовой". Просто потому, что больше некому. И потому, что за последние годы эта невозможная женщина каким-то образом стала одним из самых близких ей людей, — Большую часть времени я могу об этом не думать. Не чувствовать, не помнить даже, но иногда... — Паника возвращается. Я вижу, как тебе больно продолжать всех отталкивать. Прежде чем отказаться, подумай о моём предложении, хорошо? Ты тонешь. Но, честно, ты обязательно с этим справишься! Есть человек, который очень помог мне когда-то. Стрелковский. Я думаю, он мог бы помочь и тебе. Сходи хотя бы на пять сеансов. Дай ему залезть пальцами в самые дальние уголки твоей души. Ты будешь его ненавидеть, но это реально поможет. Только постарайся сдержать вполне понятное желание хорошенько ему врезать, — добавила под конец Оксана, против воли немного смеясь. — Ну и рекомендации у тебя, Амелина, — Юля встала и, конечно, практически сразу собралась, как всегда не позволяя себе долго проявлять чувства на работе. Посмотрев на неё сейчас, никто бы и представить себе не мог, что всего минуту назад майор потерянно прижималась к стене. Девушки помолчали. Обсудили дело – сейчас под подозрением были сотрудники элитного похоронного бюро. Те окольными путями вызнавали пароли и секретные слова людей, похожих на членов банды, гримировались и преспокойно снимали деньги с карт и счетов. Среди жертв обнаружились двое, отдалённо напоминающие Майского, и последние три дня тот с очень важным видом разъезжал в дорогом костюме по крупным банкам города. Сегодня им, наконец, повезло – вернулся домой он уже без паспорта. Задержание надеялись провести в ближайшие дни, Тихонов нашёл некую закономерность, позволяющую определить, в каком отделении банка будет проходить афера. Уже прощаясь, Юля замерла в дверях и тихо сказала, так и не обернувшись: — Пришли мне номер. Я позвоню, — и спустя ещё полминуты выдохнула, а не сказала: — Спасибо. Довольная Оксана спрятала улыбку в уголках губ. Всё-таки Костя был прав.

***

Вопреки царящей на улице грязи, нарцисс, хорошо прижившийся на кухонном подоконнике, кажется, начинал оживать. Требующее ухода существо дома придавало жизни каплю смысла. Рогозина всегда ругалась, если она забывалась и оставалась ночевать в конторе, желание же оживить цветок не давало девушке с головой уйти в работу. Впервые за последние недели появилось что-то кроме работы, способное полностью поглощать её внимание. Каждый день в горшке происходили малейшие, заметные только очень внимательному глазу оперативницы изменения. Иногда Юля могла часами сидеть, просто наблюдая за цветком. Всё её внимание было полностью сосредоточено на происходящем в горшке, она словно медитировала, наслаждаясь отсутствием обычно беспрестанно роящихся навязчивых мыслей. Оживающие побеги приносили частички покоя в её хаотичную жизнь. Оказалось, Оксана вовсе не преувеличивала, когда говорила о желании ударить врача. Ей уже приходилось работать с психологами. После возвращения из затянувшейся командировки Юля много месяцев ходила к работающему с людьми, страдающими ПТСР специалисту. Тогда они медленно двигались в нужном направлении, только ко второму месяцу она смогла рассказать о том, что её по-настоящему тревожило. О событиях, что посещали её в кошмарах, даже днём иногда заставляя руку на автомате тянуться к отсутствующему гартеру с оружием, которого на ней больше не было. Сейчас же руки были готовы тянуться к фантомным ремням только чтобы заткнуть человека, раз за разом выворачивающего её наизнанку. К вящему удивлению майора, за прошедшие четыре встречи они, за исключением самого первого раза, когда Юля рассказывала Стрелковскому, что её к нему привело, не разговаривали о том, что произошло. Сначала долго говорили о её детстве, каким-то образом этот человек переворачивал её воспоминания о родителях и школе. То, что она помнила хорошим, часто становилось плохим, и плохое начинало казаться хорошим, а главное – ко всем умозаключениям она приходила сама, порой против воли выталкивая из себя ответы на невозможные вопросы. В середине четвертой встречи, не дав Юле закончить рассказ о том, как она училась лазать по деревьям, как будто и вовсе не слушающий её мужчина вдруг повернулась к ней и сказал: — Теперь ты понимаешь, зачем пошла работать в полицию? — она замолчала, только чтобы посмотреть на него потрясённо в следующую минуту. Родители задавали ей этот вопрос из года в год, и все пятнадцать лет она только отшучивалась, до этого момента сама не зная правдивого ответа, — хочешь об этом поговорить? Тогда ты, наверное, сможешь стать пианистом, как раньше хотела. Вопрос ненадолго поставил Юлю в тупик. Ещё полгода назад она бы в следующую секунду отказалась бы, теперь же поневоле задумалась. Стоит ли эта служба того? Немалая её часть хотела завести семью, но вместе с тем Соколова понимала, что никогда не решится завести детей, пока работает в поле. Ненормированный график, дежурства, командировки, опасность словить шальную пулю и оставить детей сиротами – не такой матерью она хотела быть. Несколько дней майор провела, пытаясь понять, не пора ли, наконец, покинуть контору. Раз за разом искала и находила веские причины, почему это стоило сделать, и с тем же неутомимым упорством отвергала их, преумаляя значение каждой, пока не поняла, что на самом деле вовсе не хочет уходить. Какой бы сложной, безумной и непредсказуемой ни была бы эта работа, она делала Соколову счастливой. И это было самым главным аргументом. Стрелковский только довольно ухмыльнулся, услышав, что она не собирается менять профессию. По лицу психолога оперативница поняла, что тот заранее знал ответ и только ждал, пока она сама это поймёт. Засранец не представлял себе, каких усилий Юле стоило не разбить его лицо о собственный кулак. — Тогда просто решим некую более насущную проблему, да? Ну, что, работаем? Они говорили. Говорили. Говорили и снова говорили. Он на удивление мягко подводил её к воспоминаниям, постепенно вытягивая то немногое, что она пока помнила, наружу. Предлагал сфокусироваться на размытых маленьких аспектах, помог лучше понять мотивацию некоторых персонажей истории, чья роль в произошедшем до сих пор ей была непонятна, заставил в чём-то сместить точку зрения. Это действительно была работа. Сложная, кропотливая. И как и службе в ФЭС, Юля полностью посвящала себя выполнению стоящей перед ней задачи. Какие-то детали произошедшего, прежде ускользавшие из памяти, начинали постепенно возвращаться. Юля совсем не помнила, как они оказались в машине. Вот она танцует, чувствуя спиной жар огня, и бесконечные веселье и задор, волнами расходящиеся по всему телу. Вот его глаза прямо перед ней, только глаза в памяти и стоят. Соколова видит этот холодный взгляд каждый раз, закрывая свои глаза. А ведь в тот момент ей искренне казалось, будто он влюблённый, а не расчётливый. Придя домой после очередного занятия с психологом, в прихожей майор вдруг остановилась как громом поражённая, внезапно увидев мысленным взглядом, как он открыл ей дверь и подал руку, чтобы помочь сесть в салон. Такое лицемерное рыцарство отозвалось в организме знакомым приступом тошноты, но в первый раз за последние недели это чувство не сопровождалось бессильной яростью, только болью предательства. Болью такой сильной, что ей хотелось плакать, хотелось разделить это чувство и гнетущее одиночество с кем-то кроме стен, видевших, кажется, всё. Рыдание вырвалось наружу каким-то бульканьем. Тело словно вспоминало, как это – так открыто признаваться окружающему миру в собственной беспомощности. Юля плакала прямо там, сидя на коврике в грязи, в противной каше, нанесённой ботинками с начинающих таять улиц. Она не знала, сколько прошло времени, прежде чем она смогла успокоиться. Но поднимаясь, и в последний раз вытерев уже сухие щёки, майор вдруг почувствовала внутреннее спокойствие, по которому так скучала. Поняла, что больше не беспомощна. Страх больше не сковывал. Удушающие когти распахнулись, стоило только перестать с ним бороться и принять, как часть себя. Теперь именно это чувство, так пугающе её прежде, давало силы делать каждый новый шаг. Кажется, она снова может дышать. А пустота внутри начинает уменьшаться, давая надежду.

***

Последние две недели ФЭС существовала на кофе, последние два дня уже только на чистом энтузиазме. Серия преступлений в разных концах Москвы требовала от сотрудников конторы максимальной отдачи. Оперативники сбивались с ног, расследуя убийства и взрывы, для которых ни у кого не было мотивов, у сотрудников лаборатории мониторы, масс-спектрометры и газовые хроматографы двоились перед глазами. Анализы проводились в рекордные сроки, запах некоторых химикатов прочно въелся в память, практически не требуя анализов для опознания. Это был хаос даже по их меркам, свет в коридорах на ночь перестали гасить, мало кто ездил домой даже просто поспать, в основном довольствуясь короткими часами, перехваченными на стульях и диванах прямо в конторе. Случайно брошенное Андреем упоминание головоломок журнала "Мэд" заставило Тихонова пронести бутерброд мимо рта. Компьютерный гений замер. Никто даже не пытался встряхнуть его, узнать о чём думает – сил на лишние движения не было. Только минут десять спустя Иван ожил и, выкрикивая странные обрывки фраз, умчался из кухни в лабораторию, не забыв прихватить остатки сэндвича, только чтобы через час собрать всех и объявить, что расследуют они одно большое дело. Стало легче. Существование системы, пусть пока и непонятной, придавало сил, даже когда хотелось упасть и проспать хотя бы месяц. Хаотичные безуспешные выезды планомерно перерастали в организованные рейды, наконец приносящие информацию вместо разочарования. С лиц оперативников, уступая место уверенности и даже улыбкам, исчезала растерянность. Закрытие дела не сняло груза с плеч. Стало будто ещё тяжелее. За всем этим театром, не меньше, стоял глубоко несчастный человек, перемолотый сумасшедшими родителями, кровавой войной и безжалостной системой. Вынужденный воевать за свою жизнь даже после возвращения из горячих точек. Было горько. Отмечая закрытие дела, все сидели вместе, дружно заполнив всё пространство кухни. Изредка кто-то пытался пошутить или сказать что-то ободряющее, но чай и молчание пользовались большей популярностью. И только спустя часа два напряжённой тишины Стёпа вдруг сказал: — Слушайте, а чего мы домой-то не идём? Как по команде, все повернулись к Данилову. Ещё минуту царила полная тишина. А затем помещение просто взорвалось смехом. — Нет, ты представляешь, — счастливо захлёбываясь, говорила Амелина Тихонову, пока тот убирал их чашки, — я же уже неделю мечтаю попасть домой, а теперь, когда можно с чистой совестью это сделать,.. — Мне даже в голову не пришло, что можно уже просто поехать домой, — вторил ей Лёня, одновременно обращаясь ко всем сразу. — Жена говорит, что уже и забыла, как я выгляжу — стал со смехом зачитывать сообщения Березин. — А я всё думала, когда же кто-нибудь одумается, — перекрыл всех голос Галины Николаевны, что вызвало ещё один приступ всеобщего хохота. Постепенно голоса рассеивались по помещению конторы, многие решили сразу собрать многочисленные вещи, перекочевавшие на работу за эти долгие четырнадцать дней. Только двое оставались сидеть неподвижно. Выходя, Майский хотел было что-то спросить, но Оксана вовремя ткнула его локтём под рёбра, сделала страшные глаза, и майор предпочёл уйти, не задавая лишних вопросов. — Я скучаю, Юль, — тихо выдохнул Костя, когда они остались на кухне одни. Вдалеке, уже у самых лифтов, замолкали каблуки уходящей последней Оксаны, тихо гудела лампочка в абажуре, проливая на стол между ними холодный свет. Лисицын не мог решиться посмотреть на девушку, сидящую перед ним. Их колени под столом почти соприкасались, электризуя воздух, а майор боялся вновь увидеть в её глазах стыд, отторжение и затаённый страх. Впервые за последние месяцы Соколова не сбежала от него с первыми уходящими. Не вцепилась железной хваткой в локоть Оксаны, Майского или Субботина, громко и порой слишком искусственно настаивая, что у них ещё есть какие-то дела, давно откладываемые планы, или отчёты, требующие немедленного заполнения. Наслаждаясь одним её присутствием, он боялся надавить и всё испортить, но просто не мог этого не сказать: — Я скучаю. — Я знаю, — просто ответила майор. Он, наконец, перевёл взгляд на неё. Девушка снова его удивила. Костя сам себе не верил, но Соколова ему улыбалась. А в глазах напротив он снова видел свою прежнюю Юлю. Противореча открытой искренней улыбке, её рука дрожала, когда Соколова медленно оторвала её от чашки и протянула по столу к нему. Как самую большую в мире драгоценность он бережно обхватил её подрагивающие пальчики своей ладонью, понимая, что это только первый, но уверенный шаг к грядущему выздоровлению. Всё будет хорошо.

***

Нарцисс расцвёл.