Новогоднее настроение

На улице шел снег, покрывая ровно и пушисто землю, машины и прохожих, забираясь за шкирку, превращая весь мир в черно-белый снимок. Безмолвный и холодный. А дома было тепло, пахло кофе и мандаринами. Из комнаты в коридор падал теплый жёлтый свет, и Миша не стал включать его в прихожей. Бесшумно снял ботинки, пуховик, встряхнулся, словно пёс, сбивая с волос снег, и пошел на это теплое манящее свечение, чтобы обнаружить шаткую конструкцию в виде старой стремянки и Ипполита на самой ее верхотуре, развешивающего гирлянды на карниз для штор. Самих штор не было, как-то не дошли ещё руки до их приобретения, но кованная штанга уже была обвита длинной медленно мигающей гирляндой. Поля опасно тянулся к самому краю, привставая на носки, потому что, несмотря на лестницу, его роста не хватало на высоченные потолки их квартиры. На нем кроме домашних штанов ничего не было, и пару секунд Миша просто любовался вытянутой стройной фигурой, а затем спросил: — Помощь не нужна? Стремянка жутко вздрогнула, сердце Щепилло ухнуло, но тут же выровнялось вместе со стремянкой, а потом снова зашлось, как сумасшедшее, потому что Муравьев оглянулся, сверкнул глазами радостно из-под упавших на лоб кудрей и расплылся в улыбке. — Нет, — сказал. — Я уже все. Миша подошёл ближе, глядя на него снизу вверх. С этого ракурса Ипполит ещё больше обычного напоминал античную статую. Поставить бы такую в Летнем саду, чтобы все любовались, или наоборот, спрятать ото всех, чтоб никто не видел, не знал, какое у Михаила Щепилло есть сокровище. Свет гирлянды делал кожу Муравьева золотой, и хотелось коснуться ее, чтобы убедится, что она не холодная, как металл, а горячая, как солнечный свет. Хотелось провести ладонями по жгутам мышц и сухожилий, огладить грудную клетку, скользнуть на поясницу, пощекотать пальцами ямки. Мише хотелось молиться на этого золотого мальчика долго и со вкусом, Мише хотелось уже сейчас быстро и сильно втрахивать его в матрас. И все эти противоречивые желания, видимо, были написаны на его лице, потому что Полька вдруг ухмыльнулся хитро, спустился на пару ступеней, а потом просто шагнул. Без предупреждения и объявления войны, не переживая, подхватит его Щепилло или нет. Тот, конечно же, подхватил, успел отреагировать, вытянув руки и обхватив бедра, но сердце снова всполошено дернулось. — Ненормальный, — выдохнул в губы, Ипполит лишь улыбнулся, оплетая Мишу руками и ногами, и поцеловал. — Я знал, что ты меня поймаешь, — сказал оторвавшись. В его глазищах плясали черти и блики от гирлянды, и теперь Миша прижался губами к его губам. После целого дня вдали целовать Муравьева было особенно сладко и хорошо, и Щепилло замычал в поцелуй довольно, провёл носом по скуле. — Соскучился, — выдохнул в самое ухо, поймал ртом довольную улыбку Польки. — Я тоже, — прошептал он. — Весь день не знал, куда себя деть, а потом решил создать новогоднее настроение. Миша улыбнулся, вжался лицом в шею. — Отличное новогоднее настроение. — Тебе нравится? — Нравится. — Пойдём завтра за елкой? — Пойдём. Полька опять довольно разулыбался, прошёлся языком по ушной раковине, чуть потянул зубами мочку, а затем вдруг дернулся, выворачиваясь. — Но это ещё не все, — спохватился, и Щепилло перестал его удерживать. Поля соскользнул, а Миша только сейчас заметил, что на кровати светящимся комом лежит ещё одна гирлянда. — Хочу ее на спинку намотать, — Муравьев опустился на кровать, по-деловому взялся за ком, но тут же скорчил расстроенную гримасу. — Только распутать не могу. В голову опять полезли античные ассоциации. В этот раз Муравьев виделся Мише Гелиосом. Подключенная к розетке спутанная гирлянда рассыпала по его коже теплые пятна, путалась в волосах, подсвечивала скулы, и Ипполит казался солнцем, что обжигает руки, стоит только их протянуть. Солнцем, что плавит сердце, мозги и кости, и, господи боже, Миша был совершенно не против хоть полностью растаять и раствориться под его взглядами и руками, но Полька так уморительно морщил нос, матерился недовольно шепотом, ведя неравную борьбу с гирляндой, что подобные мысли пришлось отложить на потом. — Давай помогу, — предложил Миша, присаживаясь рядом. Муравьев с громким вздохом облегчения сбагрил ему спутанный ком проводов и откинулся на спинку кровати. Щепилло же довольно быстро распутал гирлянду, но когда Полька потянулся к ней руками, не дался, а накинул провод петлей на одно запястье, мотнул пару раз, и накинул петлю на второе. Ипполит усмехнулся и дернул бровями, а затем свел запястья вместе и протянул их в сторону Миши. Выглядел, конечно, при этом ни черта не покорно, блестел глазами своими хитрющими из-под кудрей, облизывал губы, наблюдал, как Миша обвивает гирляндой руки, а затем вдруг дернул ими и повалился на спину. Миша, конечно же, упал следом за ним. Упал на него такого гладкого и податливого, впился губами в губы, а Поля, вытянув руки над головой, выгнулся ему навстречу и обхватил ногами. Миша целовал его не спеша, но с напором, прихватывая зубами нижнюю губу и улыбаясь тому, как в ответ на это Муравьев едва слышно стонал. Миша целовал его золотистые скулы, нос, подбородок, а затем, не глядя, перекинул провод через перекладину спинки, чуть потянул, отчего сам Муравьев натянулся как струна. — Гирлянду не порви, — предупредил совершенно несвоевременно, приподнял голову, потянувшись за поцелуем, и Миша тут же воспользовался моментом — накинул светящуюся петлю на шею. Ипполит выдохнул шумно, сглотнул, откинулся на подушки, затягивая провод сильнее, выдохнул на этот раз со стоном, выгнул шею и все это не сводя с Щепилло глаз. Лихорадочный блеск в его глазах завораживал. Светящаяся дорожка по рукам и горлу завораживала, и Миша не собирался останавливаться. Чуть ослабил петлю на шее и повел гирлянду ниже, нырнул ладонью под Полину спину, приподнимая, протянул шнур, мотнул под грудной клеткой, попутно оглаживая ладонями, дальше вниз по животу и еще ниже. Муравьёв хихикнул: «Щекотно», выгнулся и пропел шепотом: — И вот она нарядная на праздник к нас пришла и много, много радости, детишкам принесла. Щепилло фыркнул — господи, теперь он никогда не сможет слушать эту песню спокойно — склонился и поцеловал в живот, а дальше, стянул штаны и последовал губами за концом гирлянды, нырнувшей между Полиных бедер. Ипполит выругался шепотом и развёл ноги, Миша сдвинулся ниже, поцеловал внутреннюю сторону бедра и замер. Тёплый свет лампочек освещал Полину промежность, пушок отросших после бритья волос. Миша лизнул медленно и длинно от ануса и выше по яйцам и члену, обхватил губами головку, Поля заскулил и дернулся. — Миш, — выдохнул просяще, упираясь пятками в матрас, подался пахом вверх, Миша снова улыбнулся, прижался щекой к члену. — Тише, тише, — успокоил и снова обхватил член губами. Отсасывать Поле — было ошеломляюще хорошо: весь этот вкус на языке, все эти звуки, что Муравьев издавал. Он больше не толкался, но стонал и перемежал шепотом мат с упоминанием господа, а затем снова выстонал низко и умоляюще: «Миииииш». Щепилло приподнялся, посмотрел в его лицо и выпрямился, садясь на пятки. Он не мог отказать себе в этом удовольствии — любоваться распластанным по постели Ипполитом. Это было красиво. Так красиво, что Щепилло готов был отмечать Новый Год каждый месяц, да что там, каждую неделю. Желтые блики по загорелой коже, рельеф впалого живота, решетка рёбер, по которым, не удержавшись провёл ладонями, вздымающаяся часто грудь, выгнутая шея. Гирлянда светилась, Поля светился, улыбался, откинув голову, и в его прикрытых глазах все так же плясали черти и отражался свет. У Миши дух захватывало от него такого, и он опять подался вперёд, провёл ладонями вверх по рукам, сжал пальцами пальцы на спинке и, ложась сверху, поцеловал в губы. Лампочки неудобно впивались в кожу, но Муравьев так горячо отвечал и льнул и обхватывал ногами за талию, что это было сущей мелочью. И дальше все вообще исчезло, размылось: желтые пятна гирлянды, желтые пятна под веками от удовольствия, когда одним движением скользнул внутрь, когда Муравьев застонал и толкнулся навстречу, когда Миша выпрямился и, закинув его ногу себе на плечо, снова замер, любуясь. Золотой мальчик, горячий и сладкий, как мед, дикий, даже с привязанными к спинке кровати руками не покорный, а требующий. И Миша, двигаясь размашисто, прижимаясь губами к его щиколотке, сжимая ладонью его член, давал Ипполиту то, чего он так хотел. Давал с лихвой, не жалея, и сам, ухая в ослепительный оргазм, получал сполна, получал столько, что задыхался, забывал кто он и где и только стонал сквозь зубы и жмурился от невыносимого золотого света. В висках еще шумела кровь и пальцы не совсем слушались, когда Миша приподнялся и, не глядя, дернул вилку из розетки над тумбочкой. Тяжело дыша во влажные кудри, как-то распутал провода на руках, вытянул их из-под Поли и откинул в сторону. Облизал покрасневшие следы на запястьях, поцеловал ладони, губами прикусил пальцы и наконец затих, уткнувшись носом в шею. Замычал довольно, когда почувствовал, как Полькины ладони прошлись по затылку и шее, вжался в него такого расслабленного еще сильнее. Ипполит обхватил руками его плечи, а затем щекотно усмехнулся. — Ты гирлянду порвал, — выдохнул, Миша улыбнулся, но даже не пошевелился, чтоб посмотреть на нанесенный ущерб. — Купим новую. Ладони снова скользнули вверх по шее и затылку, Полино дыхание снова прошлось по шее. — Только длиннее. Чтобы хватило обмотать тебя.