Полуденная смерть

Все должно было закончиться именно так. Кэйя думает об этом, глядя в чужие глаза, и чувствует, как его губы сами по себе расплываются в веселую ухмылку. Он знал о том, как именно все это закончится еще тогда, когда впервые попробовал Полуденную смерть и отчетливо ощутил ее привкус на своем языке. Напиток не зря носил такое название — он быстро опьянял и при этом вводил в состояние настолько близкое к смерти, что его невозможно было даже описать. Поговаривали, что если пить Полуденную смерть чаще, чем раз в неделю, то можно действительно переступить грань. А потому даже Мондштадцы немного опасались этого напитка, заменяя его обычным вином. Кэйя же стабильно выпивал по бокалу Полуденной смерти три раза в неделю. Делал это он всегда после работы, но при этом в разные дни — предугадать последующее появление капитана кавалерии в таверне было невозможно. Однако, несмотря на такое хаотичное расписание, когда бы он ни входил в Долю Ангелов, всегда встречался с парой алых глаз. И те были совсем как его любимый напиток. Пьянили до ужаса быстро, да так хорошо, что Кэйя с трудом удерживал свой поток мыслей под контролем. Иногда он все же не справлялся, открывал рот и нес какую-то несусветную чушь. Но причина его опьянения всегда предпочитала игнорировать такие моменты. Или же и вовсе молча указывал на дверь. Кэйя в такие моменты лишь тихо смеялся. «Неужели тебе настолько не нравится видеть меня?» — спрашивал он, жмурясь и улыбаясь, будто бы довольный лис. А сам думал при этом, насколько его хватит. Ведь сколь же сильно он был опьянён, столь же отчетливо понимал — его медленно убивают изнутри. Мондштад — город романтиков. Здесь влюбленные парочки можно было встретить на каждом шагу. Те любили приходить на выступления бардов, особенно когда они воспевали силу любви — то, что она способна разбить любые барьеры и преграды и как с легкостью окрыляет людей, делая их равными богам. Кэйя тоже любил послушать бардов. И на все эти оды любви лишь улыбался — так улыбаются уже умудренные жизненным опытом взрослые еще совсем наивным детям. Возможно, из-за того, что он не был родом из Мондштада, сам город отрицал его любовь. Не дарил никаких сил, а лишь сжигал изнури — медленно, болезненно и неизбежно. «Иногда мне кажется, что еще немного, и мир вокруг меня развалится». Он говорит это в полном одиночестве, глядя в зеркало в собственной комнате. Отражение же кротко улыбалось в ответ — нет, Кэйя, тебе не кажется. Ты сам выстроил свой замок изо льда. А теперь сетуешь на то, что он такой хрупкий? Не глупи, ты сам во всем этом виноват. Может, он продержался бы чуточку дольше, если бы ты не впустил в него пламя. Кэйя на эти мысли зеркального себя лишь тихо хмыкал и закрывал глаза. Даже наедине с собой он не позволял слабости взять над ним вверх. «Действительно, я сам виноват» — тихо произносил он. И все же, в голосе его мелькало отчаяние. — Похоже, я сам допустил ошибку, — тихо смеется он, глядя в чужие глаза. У Дилюка, на самом деле, красивые волосы. Кэйя подмечал это не раз, но, конечно же, про себя — даже он не мог позволить себе сказать такую чушь. У Дилюка очень красивые волосы. Еще и мягкие на ощупь. Кэйя помнил об этом из детства, когда он мог спокойно коснуться чужой макушки, и ему бы ничего за это не было. Мягкие, очень мягкие, приятные и, даже, теплые — пускай волосы и не могли иметь температуры. Кэйя искренне хотел ощутить это тепло вновь. Коснуться хотя бы локона с чужой головы. Но он имел не только уровень того, какую чушь он мог себе позволить сказать. С действиями то же самое — касаться чужих волос, когда их обладатель едва ли терпит твою компанию, было бы верхом чуши. А потому Кэйя просто вспоминает о том, какими они были когда-то, не в силах проверить, являются ли они такими сейчас. И тихо завидует — наверняка ведь найдется человек, что сможет спокойно прикоснуться к чужим локонам. Вот только это никогда не будет он. Как жаль. Глаза у Дилюка, на самом деле, до безумия выразительны. Даже если тот мог взять под контроль каждую мышцу своего лица, притвориться холодным и безразличным человеком, глаза выдавали его с головой. Когда Дилюк смотрел на Джинн, его взгляд выражал уважение. На Лизу — явное непонимание, что такой человек, как она, делает за пределами Сумеру. На Эмбер — одобрение, легкая уверенность в том, что у подрастающего поколения есть потенциал. Когда же Дилюк смотрел на него, его взгляд выражал… недовольство. Совсем редко — раздражение. Но, честно говоря, было бы намного проще, если бы там выражалась ненависть. В глазах Дилюка, на самом деле, с каждым днем отражается все меньше и меньше. Однажды он научится контролировать даже эту часть своего тела. И тогда алые омуты навсегда покроются ледяной коркой. Кэйю это немного пугает. Ведь он прекрасно помнит времена, когда в этих глазах горел огонь надежды и вера в лучшее. Тогда их отец был еще жив, Дилюк являлся капитаном кавалерии вместо него, а сам Кэйя был доволен ролью чужой тени. Было бы проще, если бы Дилюк искренне ненавидел бы его. Тогда, возможно, что его глаза никогда бы не потухли — пусть и пламя в них было бы совершенно иным. — Ну же, пора закончить начатое, — ухмыляется он, медленно опускаясь на землю, ведь стоять больше не было сил. — Не может же господин Полуночный герой отпустить предателя? Даже сейчас чужие глаза не выражали ненависти. Они вообще ничего не выражали. И Кэйе от этого было безумно неуютно. Но он не мог требовать иного. Закончиться именно так… А правда ли это? Наверное, все же нет. Возможно, тогда ему следовало поступить совершенно иначе. Не раскрывать правду о себе в самый неподходящий момент, не ранить и без того разбитого человека. Просто не совершать той ошибки. Стоило поступить иначе. Протянуть руку помощи, поддержать, затушить чужое пламя ненависти к самому себе. Нужно было тогда просто крепко обнять его и напомнить о том, что один человек все еще остался на его стороне. Наверное, тогда бы все действительно было бы иначе. В чужих глазах осталось бы пламя, а он бы в любой момент мог прикоснуться к огненным волосам. Крепко обнимая, согревался бы от чужого тепла. По вечерам делился бы тем, что на душе, и ощущал бы поддержку в чужом прикосновении к своему плечу. Прижимался к чужим губам своими собственными и пьянел бы, до безумия пьянел бы — до такой степени, что уже было бы без разницы, говорит ли он какую-то чушь или нет. А песни бардов о том, что любовь способна спасти любого, казались бы куда более правдивыми. Наверное, все должно было закончится совершенно не так. Но сейчас Дилюк ни за что не предпочтет Мондштаду Кэйю — человека, что предал его больше всех остальных. — Знаешь… А я ведь не врал, когда говорил, что дорожу тобой больше всего на свете. За секунду до он успевает разглядеть их — панику в чужих глазах, страх и неуверенность. А затем тяжелый меч вонзился в его грудь, сминая все на своем пути — плоть, кости, сердце. Но Кэйя лишь улыбается в ответ. Все же, все должно было закончиться именно так. Ведь не зря его любовь была на вкус как Полуденная смерть.