ἄλλος + ἔργον

      -Самое ужасное, что вы видели в своей жизни?       Кейл смотрит на летописца, как на идиота, заставляя того опустить глаза и перестать шевелиться.       -Тебе честно сказать?       На Кейле рубашка черная с кровавыми вставками, контрастирующая с его растрепанными волосами и стенами бежевыми с узорами золотистыми, с креслами мягкими, в которых не расслабиться — в удовольствии утопиться, но главнокомандующий выглядит холодным и колким, и под его взглядом хочется положить пальцы на шею собственную и давить до потери пульса.       Задыхайся.       Летописец сходит с ума от ауры смерти, боли и безысходности.       Сдохни.       -Прошу прощения,- он подскакивает с места, совершая поклон под давлением невыносимым, кусая губы в мясо разодранное, больше лепестки вишни не напоминающее.       -Молодой господин, я думаю уважаемый летописец посчитал этот вопрос уместным, так как не может представить себя на вашем месте. Вы же понимаете?       Слова Рона должны успокаивать, но они пугают, заражают воздух железом жидким, оплавляя связки и разум.       Слуга передает Кейлу чашку, и он принимает ее, кивая благородно и благодарно.       -Позвольте мне лишнего, молодой господин,- главнокомандующий свободной рукой взмахивает, делая глоток легкий и бесшумный.       Лимон, или цедрат, или апельсин, или помела. Кейл уже не может отличить предпочтения Рона и вкус цитрусовый, оседающий горечью на корне языка.       Кисло, вяжет, сладко, приторно, но почти безвкусно. Лимонад — предательство едкое для его сердца, съедающее мысли и ощущения, жгущее остатки разума в делирии одноцветном болезненных красок желтых стен для умалишенных.       Рон делает шаг уверенный перед своим господином.       -Вы записали так много сегодня, не хотите ли вы уйти, чтобы прийти завтра?       И летописец не может произнести ни слова, внутри карабкается что-то грязное и напуганное, желающее убежать, и в красных глазах главнокомандующего их королевства он видит себя, выпотрошенным чувствами открытыми на ладонях в этих руках поломанных и хрупких.       Кейл выглядит злым и обессиленным, и летописец извиняется осипшим голосом прежде, чем покинуть комнату.       Чашка падает на пол без треска, все в той же тишине, в которой осталась после незаметного нажима ручки, после мягких шагов и после поверхностного дыхания, и Рон поворачивается к Кейлу, чтобы увидеть слезы на чужом лице.       Дико.       -Молодой господин?       Кейл прикладывает к груди руки, чувствуя, как она стягивается и что легкие внутри заполнены ватой мягкой, вымоченной его кислородом и его кровью.       Кажется, дышать       -Рон, это же твой обычный лимонад, верно?       нечем.       -Что с вами?       Кейл чувствует грубые руки на своих плечах и страх неприкрытый в глазах старых и тусклых. Чужое сердце мечется, бьется изнутри, выколачиваясь наружу.       Это настолько неестественно для убийцы хладнокровного, что смеяться хочется бесконечно. И он смеется хрипло на издыхании.       -Если я умру, посади на моей могиле лимонное дерево.       Кейл знает, что с ним, и все мысли сворачиваются от недоверия, когда его поднимают на руки подобно принцессе вшивой из романа про мечты несбывшиеся и сбывшиеся надежды.       Перед глазами мир, на точки разложенный, съеденный чернильными провалами и все той же цедрой. Он спиной ощущает дрожание пальцев, обтянутых в перчатки, шеей — дыхание полуисчезнувшее, задержанное в вине непрозрачной.       У Патриарха дома Моланов самая настоящая паника.       И Кейл слышит сквозь шум белый мяуканье заунывное, тяжелые шаги Чхве Хана и ладони теплые на своем лице. Он приоткрывает глаза, превратившиеся в полотно красное, и видит Альберу.       А Альберу, кажется, сошел с ума.       Его Величество утирает рукавом слезы Раона, и они вместе исчезают, чтобы вместе с Эрубахеном появиться. И Кейл бы снова рассмеялся над выражением его лица, если бы у него были силы.       Дракон просто щелкает пальцами, и в секунду воздух возвращается, возвращается изображение и мир прежний.       -Спасибо, Эрубахен-ним.       Кейл приподнимается на локтях и тут же ложится обратно под весом Раона, распластавшегося на его груди. Щеки тут же становятся мокрыми.       Альберу все еще похож на изваяние ледяное, в которое он превращается каждый раз, стоит чему-то пойти не так, потому что Король должен сохранять спокойствие, а не трескаться трещинами, как фундамент Кейла.       И Его Высочество взгляд застывший с него переводит на Эрубахена, который, кажется, в очередной раз не знает, что на бесконечные несчастья Кейла ответить.       -Что с ним случилось?       -Аллергия.       Древний дракон глазами золотистыми обводит комнату, ища неправильности и несостыковки и находит одну совсем абсурдную — верный слуга Кейла чересчур бледен.       -Ты ему что-то дал?       -Лимонад, сэр. Вода, сахар и апельсин.       Чхве Хан зависает на секунду, чтобы затем отпустить смешок и понимающе положить на плечо Рона руку. Тот все еще выглядит убитым, убитым больше, чем его господин, в состоянии которого вины Молана не было, чтобы он там не думал.       -Значит аллергия на цитрусовые. И чему ты так радостно улыбаешься?       Кейл гладит Раона по голове, прижимая к себе Он и Хонга.       -Сегодня лучший день в моей жизни.       Альберу усмехается, устало растрепывая волосы и раздраженно падая на ноги Кейла, тот пинается недовольно, но продолжает смеяться.       -Сумасшедший ублюдок.       Если бы летописец повторил свой вопрос сейчас, то он бы непременно ответил:       как высококлассный ассасин трясется от страха, как плачут дети, как молчит лучший друг       и как беспокоится Альберу Кроссман.