Wrong people.

В этой хирургически чистой комнате - спят двое, вот эти. Комнату окутывает не меняющийся подводный свет и лёгкая нить от сигаретного дыма со вчерашнего вечера. У Бекхёна прозрачные чистые запястья, на них можно оставить синяк даже случайным лёгким прикосновением. На его губах кружевами сухая плёнка от недостатка влаги, кожа сейчас до неприличия белая. Бекхён часто наслаждался гипоксийными эйфориями, любил ощущать себя слабым как внешне, так и внутренне. Под пушистыми ресницами часто встречались влажные глаза, просто иногда слезились. А Чанёль был высоким и ярким. С пропорциональным соотношением всех качеств, с выдержанными на солнце волосами и печальной, наигранной улыбкой. В его глазах отражался свет, но они слезились лишь от едкого сигаретного дыма. Парню не нравилось держать сигарету в руках, поэтому он зажимал её между влажных губ и закрывал глаза. Вокруг всё плыло такими же сухими кружевами, как и на губах у Бекхёна. В квартире, где балконные двери были открыты слишком часто для прохладной погоды, между простынями путался Бекхён. Его лодыжки были такие же тонкие, как и его запястья, всё в том же не меняющемся синем свете. Бекхён всегда засыпал с Чанёлем, но никогда с ним не просыпался. Поэтому жгучее чувство пустоты прожигало как голод и он затапливал его приличной порцией кофеина без сахара. Он чувствовал себя изгнанным из тепла и, возможно, слишком глубоким для такого грустного Чанёля. За большим окном всегда ходили холмы, они прятались в белизну туманов и не важно, что там на самом деле высокие здания. Каждое новое утро становилось темнее, мгла гуще и, если верить синоптикам, приближались холода. Чанёль любил драматизировать, любил усложнять, хотя всё всё равно было гладко и идеально. Двое прогнивших идеалистов под одной крышей ворошили подушки и простыни, глотали горький кофе и слушали давно всеми забытые симфонии. И унылость накрывал сливочный белоснежный крем, как и плечи и запястья, как ключицы и внутреннюю сторону бёдер. Чанёль упивался и целовал, а Бекхён трепетал от улыбок и таких лёгких прикосновений, что оставляли синяки. Когда Чанёль улыбался - старший высыхал, как крылья бабочки на солнце и его не хватало, катастрофически не хватало на дополнительные движения. Чанёль курил много и специально. На зло. И не известно кому, но старшему оставалось лишь смириться и опускать грустные глаза на подогретый пол. Он всегда сидели вместе на полу, иногда Чанёль читал своим низким голосом книгу и тогда Бекхён его целовал. Потому что сдерживать не нужно и не перед кем. Целовал глубоко и мокро, так, что кружева превращались в тот же сливочный крем и Чанёль зарывался пальцами в его волосы. От этого балдели оба и становились слишком счастливые. Слишком неприлично счастливые для таких унылых идеалистов с прозрачной кожей. Совершенство жутко - оно бесплодно. Их всегда привлекали какие-то совершенно безумные и глупые вещи, вместе им нравилось сходить с ума. И Чанёль работал писателем, а ещё слишком много получал за это денег. И украдкой, пока того нет, Бекхён читал его книги, забываясь в каждом предложении. Сам он не работал, упиваясь одиночеством в хирургически чистой квартире, а Чанёль этого не замечал. Он никогда ничего не замечал. И только тёплые струи воды на пополам с Бекхёном приводили в некое онемение от ситуации. Но это быстро проходило. Во всей этой жизни, где Чанёль слишком много курил, но от него всегда неизменно пахло мелиссой; где у Бекхёна всегда была слишком прозрачная кожа для подводного мира, а кофе смешался с его запахом - были двое. И пусть тьма сыпалась между снежинок - это был собственный рай со всеми примесями отчаяния. Они тонули, походя на ржавые леденцы на хромовых палках. Но они были счастливы.