В Маскате плюс тридцать пять

      Аиша вытирала мокрые волосы мягким оранжевым полотенцем. Она передержала краску, и её шевелюра будет слишком тёмной, зато оттенок станет ближе к натуральному. «Зачем теперь нелепое милирование, когда я больше не публичный человек?» Раньше у Аиши был личный парикмахер, а теперь она каждый раз выдавливает проявители из тюбиков сама. Женщина выбежала из ванной комнаты и, словно девочка, запрыгнула на широкую кровать. О, как бы ей хотелось хоть на секундочку оказаться на своём позолоченном диване в виде русалки, который остался в её особняке. Эта мысль потянула за собой неприятные воспоминания: фотографии из прессы, где повстанцы грабят её дом, купаются в её бассейне и, не снимая обуви, как свиньи валяются на диванах. Аиша схватила пульт, две кнопки из которого были выклеваны попугаем, и включила огромный настенный телевизор.       «Сегодня в Маскате плюс тридцать пять. Ветер восточный.» — передавала погоду ведущая таким противно-слащавым голосочком, что Аиша поспешила переключить с Аль-Джазиры на канал Аль-арабия Фокс Ньюс. Там вылезла страдальческая физиономия Маргарет Тэтчер и заполонила собой все семьдесят пять дюймов несчастного экрана. Баронесса давала комментарии по поводу своей болезни и предстоящего ей долгого лечения. — Старая стерва! Никогда тебя не прощу! Ты изуродовала моё детство. — выкрикнула Аиша пожилой леди, будто та могла её слышать через телевизор. Снова пронеслись в памяти картины той жуткой ночи, что миновала двадцать шесть лет назад, но от этого не стала менее ужасной. Аиша мирно спала в своей постели рядом с сестрой Ханной. Ей снилось красивое чёрное пианино, которое папа так долго отказывался покупать. Нет, не из-за денег. К тому времени отец уже мог бы выкупить все пианино в мире, но не торопился, ибо музыка это — харам¹. В том сне Аиша с наслаждением перелистывала старинную нотную тетрадь, и касалась кончиками пальцев вожделенных клавиш. Но вместо прекрасной мелодии её уши пронзил душераздирающий крик. Сон оборвала страшная реальность. Дым. Пыль. Дыра в потолке от разорвавшейся неподалёку бомбы. И отсутствующий безжизненный взгляд Ханны, которую раздавило куском потолочной плиты.       Аиша прогнала воспоминание прочь и поёжилась, словно её снова забрызгало кровью Ханны, как той самой ночью. Праведный гнев обжёг сердце с тройственной силой. Ведь это Тэтчер позволила Рейгану пользоваться британскими авиабазами, чтобы бомбить её родной Триполи. Это Маргарет должна просыпаться ночами от наваждения: будто её обливают кровью невинного ребёнка. — Надеюсь, твоя операция пройдёт хуже некуда! — Аиша не желала Тэтчер смерти, она хотела для неё долгую и мучительную жизнь, — Не ты, а я — настоящая Железная Леди! Ты бы не выдержала ни дня моей жизни. Ни единого дня!       Аиша сама удивлялась: каким чудом ей удалось выносить последнего ребёнка, пережив во время беременности столько бед. Двое детей, муж, брат, отец, племянники — их жизни унесла война всего за один год. Женщина порой задавалась вопросом: за что её семейству столько горя? И не находила ответ. А может быть плохо искала… «Наверно жизни повешенных ливийских повстанцев и погибших во время терактов в Европе людей были для Всевышнего так дороги, что он решил нам эти смерти не прощать». На экране мелькал хитрый взгляд Берлускони и лицемерная улыбка Саркози. — До чего мерзко видеть эти рожи! — Аиша выключила телевизор, и швырнула пульт в дальнее кресло. Если репортаж про Тэтчер она ещё посмотрела, то вынести вид этих лиц Аиша не смогла. Все они пришли к власти на деньги её отца, после чего вероломно предали, и радовались его смерти как празднику.       Женщина надела пляжные сланцы, и вышла на просторный балкон. Все окна квартиры выходили на горы, но солёный воздух не давал забыть о том, что море рядом. Горячий ветер слабо доносил призыв на молитву из мечети, где динамик нехило барахлил. А на словах: «молитва лучше сна», заглох почти окончательно.       Аиша давно уже не читала молитв из-за ощущения полной оставленности богом. Боль от утрат ушла, уступив место кое-чему пострашнее. Женщине казалось, что у неё нет душевных сил даже на страдания. И если бы не оставшиеся в живых двое детей, она просила бы ангела Азраила забрать её отсюда навсегда. — Не пора ли признаться себе, что я сломалась? А какие говорила своему народу громкие слова! «Я — солдат, который даже ценой жизни будет освобождать страну! Пусть Запад и наёмники знают — Аиша Каддафи никогда не сдастся перед лицом зла. Я никогда не отступлю.» А в итоге? Побоялась за жизни детей, сбежала в Алжир, а позже — в Оман.       После гибели отца Аиша поняла, что не сможет повторить его поступок: стоять за родную землю до последнего вздоха, и принять за это мученическую смерть. Каждый раз, заходя в фэйсбук под чужим именем, она натыкалась на статьи о том, что её отец на самом деле жив, и скрывается в Сахаре среди туарегов. Наивные человечки. Беспечные романтики. Разве отец ливийского народа не хозяин своему слову? Разве такой человек мог убежать с поля боя как дезертир? Какой-то умник в фотошопе приделал к его фотографии туарегский головной убор, и попытался выдать это творчество за новое опровержение гибели. Иные не парились вовсе, и брали давние фото, где Лидер стоит в компании вооружённых кочевников с закрытыми лицами; и утверждали, что фотографии сделаны чуть-ли не вчера. Аише и самой очень хотелось, чтобы убили не папу, а его двойника. Но такие статьи её изрядно раздражали.       В углу балкона валялось пластмассовое колесо от кареты для куклы Барби, которое дети уже успели отломать. Аиша подняла этот розовый кружочек и, будто ребёнок, проглядела сквозь него на безоблачное небо. Ясно, почему древние греки считали символом судьбы именно колесо. Низ непрерывно меняется с верхом местами. Сегодня: ты дочь богатейшего человека на планете, учишься в Сорбонне и получаешь «доктора наук». А завтра: твоего отца зверски убивают, арестовывают все счета, а тебя лишают статуса посла доброй воли ООН, и ты бежишь из родной страны, опасаясь расправы. «О, как же в мире всё изменчиво и до безобразия непостоянно!»