Мы хотим танцевать

— Ты должен научить меня танцевать.       Петров, сидя вполоборота к столу с разбросанными по нему тетрадками, локтем правой руки упирался в спинку стула, а левой ногой незаметно покачивал в такт льющейся из магнитофона музыке. Васечкин, только что закончивший выкручивать громкость до максимального значения, теперь совершал какие-то удивительно плавные движения руками и всем телом, к ритму песни, на первый взгляд, совершенно не подходившие, но почему-то очень органичные в конкретно сложившейся ситуации. Петрову это нравилось. Может, поэтому он и решил попросить у Васечкина урок танцев именно сейчас.       Васечкин посмотрел на него через завесу упавшей на глаза чёлки и улыбнулся: — С чего это вдруг такая необходимость? — Ну, знаешь, — Петров пожал плечами, стряхивая неуверенность, — скоро выпускной... и прочее. Не хочется дураком выглядеть, вот и всё. А ты ведь умеешь. — Дураком выглядеть? — Васечкин наклонил голову. — И это тоже.       Солнце заливало комнату спокойным белым светом, поэтому включать электрическую лампу на столе не было необходимости и уроки делали так. "Делали" — это, конечно, сильное слово, потому что в действительности слабые попытки заняться геометрией предпринимал только Петров, в то время как Васечкин, по своему обыкновению, успевал перескакивать с одного на другое, причём ничто из этого отношения к урокам не имело совершенно. В последний момент его вдруг дёрнуло включить "кассетник", и тогда на комнату опрокинулся поток электронно-искусственных ритмов, созданных драм-машиной. Петров узнал "Кино" и довольно кивнул. Васечкин кивнул в ответ и закрыл глаза. Музыка ему нравилась, но чувствовал он её по-особенному. В его движениях не было ломаной попсовости или дурацкой дискотечности с её кривым дёргающимся мотивом; было что-то плавное и мягкое, отдающее незыблемой классикой и танцами на балах у средневековых королей. Васечкин определённо про музыку что-то знал. Знал и не говорил, но не из вредности, а лишь потому, что выразить это словами было невозможно, да и вряд ли сам Васечкин понимал всю ценность открытой ему тайны. Для него она просто существовала, как нечто само собой разумеющееся, и он не брал её в расчёт. Зато Петров, как сторонний наблюдатель, понимал всё прекрасно.       Как это и ни было странно, сейчас он, положивший голову на предплечье, смотрел на Васечкина снизу вверх. — Так научишь? — Да не вопрос, — отозвался Васечкин, выписывая в воздухе руками какие-то иероглифы. — Балетный класс имени Петра Васечкина. Лучший в мире. Петров, скажи, звучит, а?       Он мимолётно подмигнул, проплывая мимо, и Петрову не оставалось ничего, кроме как согласиться. — Иди сюда, — скомандовал Васечкин. — Тебя чему научить: вальсу, танго, фокстроту или национальному танцу индейцев апачи? — Погоди ты с индейцами, давай что-нибудь простое сначала.       Петров с неуклюжестью очень смущённого собственной же идеей человека поднялся со стула и подошёл к магнитофону. Звуковая волна ударила ему в ухо, и тут Петров почувствовал себя Пьером Безуховым на вечере в светском салоне: таким же большим и нескладным. Васечкин же в таком случае представлял собой нечто вроде мужской версии Элен, перед красотой которой следовало благоговейно замирать и хлопаться в обморок. Обмороки пока что в Петровские планы не входили, но не отмечать, что Васечкин в музыке чувствует себя как рыба в воде (причём рыба крайне самоуверенная и оттого вдвойне привлекательная), он не мог. Петров им даже немного любовался, но так, чтобы этого не было видно.       Васечкин хлопнул в ладоши: — Значит, вальс. Пригодится. Тебе на выпускном танцевать ещё. Ты парень высокий, видный, тебя точно в первую линию поставят, — заверил он вконец растерявшегося Петрова. Последний сопровождал все дальнейшие действия Васечкина мученическим взглядом и поначалу ничего не говорил. — Ладно, давай, научу тебя. Там несложно. Квадрат знаешь? Сначала правой ногой, потом левой... Ну вроде того, пойдёт. Главное, в ногах не путаться. И спину ровно держать. Во, Петров, не горбись! В тебе росту... ты самый высокий в классе, тебе горбиться противопоказано.       Васечкин ткнул пальцем куда-то в спину так, что Петров тотчас же выпрямился, морщась от боли. — Другое дело, — констатировал довольный Васечкин. — Теперь сразу видно, что ты завидный жених. Маша увидит — обзавидуется.       Петров явственно ощутил, как краска заливает его лицо, начиная от щёк и заканчивая ушами: — Васечкин, ты чё несёшь?       Бесстыдник не ответил, с невероятно ехидной улыбочкой продолжая выписывать на ковре ровные вальсовые квадраты. На него было почти невозможно сердиться — Петров это чувствовал, а Васечкин понимал и нагло пользовался.       Спустя минут десять тренировок поодиночке, Васечкин, оценивающе глядя на двигающиеся в своём совершенно особом ритме длинные и неуклюжие ноги Петрова, видимо, остался доволен. Он скомандовал: — Ладно, а теперь в паре, — и, прежде чем Петров успел сообразить, сунулся между его рук. — Ты за даму или за кавалера? — За кавалера, конечно, — вспыхнул оскорблённый Петров. — Давай ты за даму. — А что я-то сразу? — буркнул Васечкин, однако тут же передумал, — ладно, за талию меня тогда бери. — За что? — захлопал огромными коровьими глазами Петров. — За талию, — ответил Васечкин таким тоном, будто это было самой очевидной вещью на Земле. — Давай бери быстрее, а то не успеем. Там дальше моя любимая песня.       Петров подсуетился и с горем пополам нащупал у Васечкина талию. Талия была не девчачья совершенно, то есть, её скорее вообще не было; Петров старался держать руки строго на том уровне, на который они были изначально поставлены, и не соскальзывать. Васечкин командовал, периодически одёргивая Петрова за ошибки, хотя ошибался чаще сам, всё время забывая о своей временно ведомой позиции. — Ты мне все ноги отдавишь. — А зачем ты мне их под ноги суёшь? — Так получается. Я же не виноват. — А кто виноват? — Австрийцы. — А они тут причём? — Они вальс придумали. Ты, Петров, не отвлекайся, руки не расслабляй. — А, точно, — Петров сконфуженно дёрнул носом и всё своё внимание сосредоточил на танце. Он пытался держать спину прямо и не смотреть вниз, на собственные ноги, но чернявая макушка Васечкина с чуть растрепавшимся маленьким хвостиком всё же невольно попадала в его поле зрения, и Петров отвлекался. — Расплети волосы, Петь, а, — попросил он наконец. — Зачем? — Ну расплети и всё. — А-а, понял, — заулыбался Васечкин, — хочешь, чтобы я на Машку был похож? — Да причём здесь она, — Петров вздохнул.       Васечкин заулыбался ещё шире, как будто получил неопровержимое доказательство своей догадки. "Дурак, что ли?" — подумал Петров. — Ну как хочешь, — Васечкин на удивление послушно запустил ладонь в волосы и потянул за обычную чёрную резинку, из-за своего цвета совершенно потерявшуюся в волосах. Тут же освобождённые пряди свалились по обе стороны от его лица, окончательно скрыв уши. — Всё? — Всё, — кивнул Петров и, не удержавшись от колкости, добавил, — только на Машу ты всё ещё не похож. — Не очень-то и хотелось, — задрал нос Васечкин. — Она тебе всё равно уже не нравится. И-и раз-два-три, раз-два-три...       Петрова не покидало ощущение, что, несмотря на формальности, ведёт всё же "дама", а не он, кавалер. Против Петров не был (всё равно не ему пальцы отдавливают), он, наверное, даже был за, потому что Васечкин утягивал в танец правильно и уверенно, со всей присущей ему кошачьей грациозностью, так что вальс постепенно становился лёгким и понятным, начиная даже доставлять удовольствие. Не считая того момента, когда Васечкин случайно вписался бедром в письменный стол, всё вообще проходило замечательно, по крайней мере, так казалось Петрову. Он почему-то был твёрдо уверен, что ни с одной девчонкой ему не довелось бы разучивать вальс под Цоя, и было в этом факте что-то запретно-притягательное и немного сумасшедшее, в общем, такое, что мог бы отколоть только один человек в целой галактике, а может быть, и в целой вселенной. Имя этому человеку было, конечно, Петя Васечкин. Только он. "А кто ж ещё?" — вопросительно подумал Петров, проходя очередной круг мимо вешалки, и, вопреки предписанным правилам, посмотрел вниз. Васечкин прикрывал глаза с видом человека, полностью довольного собой и сложившимися обстоятельствами. С тумбочки до него доносились звуки магнитофона.

"Что с того, что мы немного того? Что с того, что мы хотим танцевать?"