Leave the Light On

Ральф оставляет свет в прихожей и не запирает дверь. Считается, что это — для всех. Тонкая бледная полоска в тёмном коридоре — если кто-то потеряется, заблудится или окажется вдруг один без фонарика. Конечно, никто не теряется, кроме одного несчастного Фазана — ошарашенного ночным приключением, невесть как попавшего в эту часть коридора, — который слепо таранит дверь, да пьяного Крысёнка, которого вышедший на шум Ральф пугает, как сам сатана. Но свет всё равно горит, и дверь остаётся открытой, хотя Акула, узнай он об этом, пришёл бы в ужас. У выходящих из комнат в темноту коридора обычно есть цель, и на свет, как мотыльки, они не слетаются. Разве что вваливаются случайно или с сообщением о том, что кто-то умирает, врезаются в шкаф, сбивают на пол вешалку — грохота хватит, чтобы разбудить даже женское крыло. Поэтому Ральф настороженно замирает, когда кто-то шуршит тихо, едва ли громче мыши, в прихожей, мягко прикрыв за собой дверь. Кто-то приходит. Кто-то, кто не хочет быть найденным и узнанным, кто не хочет, чтобы о нём знали, кто желает остаться незамеченным. Первая мысль — малодушная: они пришли по его душу. Её Ральф гонит. Сам он — в тёмном кабинете, трёт глаза, уставшие от долгого заполнения документов, для него прихожая — тоже не больше полоски света, в котором кто-то сейчас прячется. Ральф не ложится спать и прислушивается, хотя гость не издаёт ни звука, не дышит и не шевелится до рассвета. Наутро уходит так же тихо. Он приходит почти каждую ночь. Не показывается и ничем себя не выдаёт. Если пропустить момент, когда дверь открывается со щелчком, можно и не знать, что он там. Ральф привыкает и начинает засыпать, и чужое присутствие окружает его, будто гость проникает в спальню и заполняет её собой. Но если Ральф не спит, то слышит, как погружается в сон сам посетитель. Он не ворочается, но иногда тихонько болезненно стонет. Ральфу не нравится, что он проводит ночь на холодном и грязном полу — хоть матрас с одеялом выноси, — но тогда гость поймёт, что раскрыт. Если Ральф пусть неосторожным вдохом даст понять, что знает о нём, если оставит что-то в прихожей, если выйдет туда, то спугнёт. Поэтому однажды Ральф приглашающе оставляет в кабинете включённой настольную лампу. Она неяркая, её из светлой прихожей вряд ли видно, но гость в замешательстве, делает один лишний шаг и кладёт что-то на пол с тихим стуком. Раньше он был аккуратнее. Ральф оставляет лампу и уходит в спальню. Закрывается дверь в прихожую. Дверь в кабинет чуть скрипит, поэтому её открывают медленнее, сомневаясь и раздумывая, не повернуть ли назад. Зато закрывают за собой быстро, почти громко. Кто-то засыпает на диване, слишком короткого для взрослого человека, но это лучше, чем пол. Утром Ральф специально не смотрит, не оставил ли посетитель каких-либо улик. Один неправильный взгляд днём, и он не придёт больше. И останется один. А Ральф знает, что бывает, когда кто-то в Доме остаётся совсем-совсем один. Нельзя не извлечь урока из двенадцати попыток предвыпускных самоубийств. И всё же он забывается. Читает до поздней ночи в кабинете и перестаёт следить за временем, а дверь коротко скрипит и останавливается, открывшись наполовину. Ральф напрягается и задерживает дыхание, смотрит на последнее прочитанное слово — «тишина» — и ждёт. Дверь закрывается, гость проскальзывает внутрь и садится рядом. Белые волосы падают на страницу, связки ключей звякают, когда он перестаёт прижимать их рукой. Стервятник отставляет трость в сторону и молчит. Заглядывает в книгу и прижимается виском к плечу Ральфа. Это остро и неудобно, но они остаются так надолго. Ральфу начинает казаться, что он уснул с открытыми глазами и видит сон, в котором комната расплывается, увеличивается до бесконечности, а они покачиваются на диване, как на плоту. Стервятник приходит, таясь, будто Ральфу всё ещё нельзя его слышать. Садится, так что пристёгнутые к поясу ключи упираются ему в бедро, и подлезает под локоть, как бы в объятья. Засыпает полулёжа, прижав колени к животу. Выпутывается с рассветом, оставляя Ральфа в нелепой позе с запрокинутой на спинку дивана головой и затекшей шеей. Днём Стервятник говорит загадками на языке стен Дома, ночью — прямолинеен до боли: — Я люблю тебя, Р Первый. И смотрит в глаза, а они так близко, что нельзя не смотреть в ответ. Серьёзен, прост и напряжён, как оголённый провод. Ральф не может отвернуться, поэтому прикрывает глаза. Вздыхает и убирает руку, чтобы не касаться того, кто к нему прижимается. — Понимаешь, — начинает он и подбирает слова так, чтобы Стервятника, разорванного и переломанного, с его холодной тенью, не ранить ещё больше. Хотя гвозди, под каким углом их ни забей, мягче, в сущности, не станут. Стервятник понимает всё, что Ральф ему говорит, и каждому слову верит, и каждое слово знает. Что жаль; что нельзя; что воспитатель; что возраст. Кивает вдумчиво и спокойно. Следующим вечером Ральф медлит у выключателя в прихожей, слепо водит по нему рукой и всё же нажимает. Стоит пару секунд в темноте, но замок не запирает. Стервятник приходит через несколько дней, быстро и тихо, даже дверью почти не скрипит. Садится так близко, что ночной черноты между ними остаётся совсем немного и ничего в ней не спрячешь. — Я задам вам один вопрос, — говорит он смертельно серьёзно. — Ответьте так, как посчитаете правильным, только ответьте честно. Это ни к чему вас не обяжет. Если нет — никаких истерик и разбитых сердец, мы просто не заговорим об этом больше. Если да — я не стану ни на чём настаивать и гнаться за отношениями. Я хочу знать, только и всего. Это — очевидно. Этот разговор и не заданный ещё вопрос — очевидно. Ральф должен его перебить, но позволяет спросить: — Вы меня любите? Он размышляет, чего ему будет стоить ложь. Стервятник распознает её в тот момент, когда Ральф на неё решится, раньше, чем откроет рот. И не станет даже слушать. За доверие платят искренностью: — Да, люблю. Стервятник не двигается, дышит так же ровно, и ничего в нём не меняется. — Спасибо, — говорит он, и это всё. Ни о чём больше не просит, как обещал, а темнота становится мягче и теплее, словно где-то затянулась трещина в оконной раме. Стервятник это, честное и целостное, унесёт с собой, поэтому и отпустить его теперь не страшно, но Ральф приглашает: — Оставайся до утра.