Энциклопедия боли

Острая боль — это предупреждение организму о существующей в данный момент опасности органического повреждения или заболевания. ——————————————————— «Leben ist Tod, und Tod ist auch ein Leben»‌ Hölderlin Его душа умерла ещё тогда, когда он родился. Врачи сразу предупредили плачущую от счастья мать о неизлечимой болезни ребёнка, но та лишь неопределенно отмахнулась куда-то в сторону, рассматривая едва родившегося малыша у себя на руках и счастливо улыбаясь. Отец лишь хмуро поглядывал на чадо из-под густых бровей, брезгливо поджав губы - надеялся отдать его на единоборства, брать с собой на охоту в лес и ходить вместе с ним на спортплощадки, но всё это теперь недоступно маленькому Шото. Ему не хватало воспоминаний о своей юности, чтобы иметь сильное чувство отвращения или ностальгии. Это было не памятное детство. Футон, исторические гравюры, изучаемые вдоль и поперёк каждый раз, когда настигает тоска, и одинокий бумажный светильник на потолке, тускло освещающий пространство небольшой спальни - до жути привычно, никакого разнообразия. Единственным развлечением было наблюдение за рыбками, плавающими в аквариуме на нижнем этаже, иногда поблескивающими своей рыжей чешуей в лучах восходящего солнца. Они с самого рождения заключены в стеклянный сосуд, не имея возможности попасть на свободу, почувствовать, как поток реки несёт их вниз по течению, ощутить свежесть горной воды. Шото похож на этих рыбок. Он закрыт в темных коридорах, наполненных сухостью и напряжением, видя, как его детство утекает, уныло глядя на блестящих созданий в аквариуме. Тодороки вынужден наблюдать за мухами, иногда залетаюнщими к нему в комнату, за отцом, что с отвращением морщит нос, стоит мальчику появится в его поле зрения. Слышать, как бьется стекло и свистит чайник, улавливать сквозь гул в ушах истошный крик матери, а после погружаться в небытие, проваливаясь в беспроглядную тьму. Маленький Шото не понимал, почему все вокруг так суетятся, от чего мама плачет и зачем ему на голову надевают повязку. «Глаз удалось спасти...», «... Но останется довольно заметный ожог...» - обрывки фраз, случайно услышанных в больнице. Белые стены окружали мальчика со всех сторон, после мрачных комнат его дома они просто ослепляли своей белизной. Он часто обходил коридоры госпиталя в поисках аквариума, но в итоге так и не сумел его отыскать. - Где мои рыбки? Малыш стоял рядом с тумбой, на которой раньше располагался стеклянный сосуд с водой, пустыми глазами глядя на папу, что по обыкновению хмурил брови, скрестив руки на груди. - Забудь о них. Аквариум разбился, а рыбки умерли. А Шото лишь пожал плечами, поправляя съехавшую вниз повязку, и вернулся к себе в комнату, шлепая босыми ногами по холодному полу. Дети обычно плачут, когда отнимают их любимую игрушку, грустят, что больше не смогут с ней поиграть. А маленький Тодороки не умел ни плакать, ни грустить. Лишь равнодушно следить за раскачивающимся на потолке из стороны в сторону бумажным светильником, что тускло светился в темноте спальни, в которой прошло его детство. Его не памятное детство. *** Иногда хочется почувствовать, какого это - морщится от боли. Люди часто так делают. Все, кроме Шото. Он лишь недоуменно поворачивается к тебе, смотря огромными разноцветными глазами, кажется, прямо в душу, заставляя кожу покрываться мурашками и дыхание сбиваться, словно под дых нехило заехали кулаком. Какого это - чувствовать боль? Говорят, неприятно. Но Тодороки не верит чужим словам. Ничьим словам не верит. Только пожимает плечами, скомкано улыбается и вновь смотрит куда-то вдаль, выискивая в расплывчатых силуэтах облаков что-то схожее с рыбками. И двор вновь встречает его тягучей усталостью: всё та же гравийная дорожка, слабо поблескивающая из-за недавнего дождя, цветы, окончательно увядшие после ухода матери. Куда она пропала? Мама любила его, сильно-сильно. Она так говорила. А, может, и не любила вовсе? Ведь одним лишь словам доверять нельзя, это одно из самых важных правил. Нельзя подставляться, открывать беззащитную спину и буквально самому бросаться в беспросветную пропасть, в конце расшибаясь лицом о камень. Ох, нет. Это гравийная дорожка. И вновь ноль эмоций. Из носа течёт кровь, а перед глазами все плывёт яркими пятнами. Мальчик не плачет, мальчик лишь недоуменно поднимает непонимающий взгляд на отца, куда-то вновь звонящего, и касается кончиками пальцев носа, не осознавая, почему руки все в крови. Опять белые стены. Кажется, в них пройдёт вся его жизнь, ведь больше никуда не выпускают. Потухшие эмоции и стеклянные глаза. Препараты, что ежедневно вливаются в него, разгоняясь по венам, убивают мысли, притупляя чувства. А их итак не было, так что и терять ему особо нечего. Ему в принципе нечего терять. *** Что такое боль, слёзы? Ссадины на коленях и пластыри на сгибах локтей, чтобы не было видно фиолетовых следов от ежедневных капельниц. Ноль эмоций. Абсолютно. Лишь недоуменный взгляд - зачем все это? Снова перелом. И снова - ничего. В глазах девушек в белых шапочках, что носятся по залитым светом коридорам с маленькими тележками, читается жалость при взгляде на малыша. «Ему будет трудно по жизни...», «... бедный мальчик...» - маленький Шото не понимал, почему так. Почему они так говорят, почему так думают. Почему все гуляют на улице, веселятся и играют в мяч, а он сидит один в палате, затравленно глядя на очередную иглу в своей руке. Почему так много вопросов? И вновь без ответа, лишь облако, что плывет за окном, отдаленно напоминает карасика из яркой книжки, что врач подарил ему на днях за хорошее поведение на процедурах. *** - Почему ты здесь? Думаешь, Шото знает ответ? Он даже не пытался спрашивать, да и его не интересует это особо. Маленький, может, на год или два младше. Зеленые кудри, смешно торчащие во все стороны, и такие же изумрудные глаза, в которых, казалось, потонет и солнце. Яркое, ослепительное - как его улыбка. На руке аккуратная гипсовая повязка, а на щеке - пластырь, который, если приблизится слишком близко, отдаёт мятой и антисептиком. Странный запах. Странный мальчик. Он и сам не знает, что тут делает. Тодороки молчит, лишь переводит на него свои как всегда пустые глаза, словно кукольные, вокруг одного из которых виднеется ещё не полностью заживший ожог - он иногда касается его кончиками пальцев, будто проверяя, появились ли хоть какие-то новые ощущения на этот счёт. Но вновь и вновь - лишь пустое ощущение реальности, будто это и не ты вовсе. Скользить подушечкой пальца по краю, ощущая плотную запекшуюся корочку крови, слышать встревоженный голос медсестры, что тут же мягко оттягивает его руку от лица. - Я - Мидория, а тебя как зовут? Мидория. В голове слово почему-то разбивается на слоги, эхом утопая в подкорках сознания. Странное имя, он ещё такого никогда не слышал. Шото в целом знает лишь имена медработников, что ежедневно навещают его, иногда давая горькие пилюли. Молчит. И чего только этому странному мальчику со странным именем понадобилось знать, как его зовут? Он ведь не медсестра. И даже не врач. Но пахнет от него тоже больницей: зеленкой, бинтами и спиртом. Немного мятой. Наверное, пластырь. Или он вновь ошибается. Но всё-таки... - Шото.