Ни шага назад

Сяо Ву сирота — светлая и открытая только благодаря старшему брату из интерната, в котором жила до двенадцати лет. Чжуцин благодарна Тан Сану, она хорошо его знает: они вместе с еще группой ребят после их интерната были в одной частной школе, Тан Сан был их стратегом. Сяо Ву сирота, и все они в Шреке, пожалуй, по-своему были сиротами. Чжуцин и Мубай сбегали из дома, и их отправили учиться в соседнюю страну, Ао и толстенького домой никто не ждал, у Тан Сана отец закрылся в себе — только работал, пил и разговаривал с цветком, за которым много лет усердно ухаживала его жена. Только Рон-Рон дома холили и лелеяли. Шрек стал домом для многих из них. Для других — семья Нин, глава которой, отец Рон-Рон, был готов и опеку оформить над талантливыми детьми. Так и получилось с Ао, а потом он ушел тренироваться. Чжуцин помнила, как плакала Рон-Рон. Толстенький ушел раньше — сказал, будет путешествовать и совершенствоваться. Мубай вернулся в семью. Тан Сан вновь обрел отца, вспомнившего, что и он может научить сына кое-чему. Чжуцин… Чжуцин осталась с Сяо Ву. Зарабатывала боями на арене, иногда вместе с партнершей. Сяо Ву сирота — светлая и открытая только благодаря стараниям Сана. Сана, отвергнувшего ее, когда им было по четырнадцать. Тогда Чжуцин приняла Сяо Ву, и с тех пор они едва ли расставались дольше, чем на три дня. Сяо Ву звала ее сестрой, без страха и смущения ложилась спать с ней в одну постель, отвечала на бесчисленные объятия, становилась их инициатором. И улыбалась — так невероятно тепло, до щемящего чувства в груди Чжуцин улыбалась. Тренировалась и сражалась днем, играя на гавайской гитаре вечером. Прикрывая медово-ореховые глаза, иногда мягко покачиваясь, сидя на кровати, она заставляла Чжуцин… оставаться рядом. Почему-то верить. Сяо Ву была такая теплая, такая… Одинокая, когда не ходила всюду хвостиком за Тан Саном. Иногда он приходил к ней. Садился на кровать в комнате в академии, складывал руки на коленях. Говорил что-то, заботливо улыбаясь. А Сяо Ву отвечала искусственной, вычурно яркой улыбкой, говорила, шутила. И Тан Сан уходил — только оборачивался с печальным взглядом, которого Сяо Ву видеть не могла, перед тем как закрыть за собой дверь. Чжуцин видела: она проводила в комнате Рон-Рон и Сяо Ву времени больше, чем Рон-Рон. Тан Сан кивал ей. Тан Сан выходил. И Сяо Ву… начинала плакать. Спустя пять лет они редко говорят об этом. Сяо Ву потихоньку забывает, потихоньку приходит в чувство. И обнимает Чжуцин чаще — горячее, стихийнее. Заливаясь краской, лицом прижимаясь, невысокая совсем, хрупкая, к мягкой груди. Чжуцин кладет руки ей на спину, голову — на ее макушку. И прикрывает глаза. Трели гавайской гитары звучат в ушах еще с академии, и она думает, что маленький, но крепкий инструмент, любовно обклеенный яркими и не очень стикерами, с десятки раз смененными струнами, до дрожи подходит хозяйке. Сяо Ву вдумчиво расходует наследство, перешедшее от матери. И едва ли часто выбирается на арену и турниры, чтобы показать себя. Кажется порой, одна Чжуцин знает, что Сяо Ву вот-вот перейдет на семидесятый ранг. Что у нее последняя способность — защитная. Что она болезненно не хочет причинять никому вред. Чжуцин выдыхает расслабленно, видя то же знание в глазах друзей. Выдыхает, потому что как бы Сяо Ву ни пыталась отстраниться от них, они не отстранялись от нее и на каждый ее шаг назад делали решительный шаг вперед. После отказа Тан Сана Сяо Ву начинала жить заново. И Чжуцин соврет, если скажет, что не рада, что теперь она была рядом с ней. Обнимала и смущалась порой до слез. Позволяла обнимать в ответ, зная — точно, твердо зная, — какое значение имеют эти объятия. От нее Сяо Ву никогда не делала шагов назад.