Сердцебиение

Киллуа сворачивается клубочком у Гона на коленях — и, наверное, он делал бы так же, если бы был хоть вполовину таким же гибким, как Киллуа. Киллуа выгибается изящно, каждое его движение, призванное вырвать из груди сердце или оттянуть, чутко контролируя силу, голову Гона за волосы назад во время секса, каждое его действие исполнено внешнего изящества, и Гон уже привык залипать на любого Киллуа. А Киллуа, улыбающийся лукаво, должно быть, привык эти взгляды ловить. Гон негибкий почти, думает он, отправляя в полет какого-то громилу одним ударом кулака. Он мог так и в двенадцать, конечно, когда еще и не слышал о нэн, всего-то был сильным и ловким, но теперь он чувствует тяжесть своего тела. Кулаки большие, с грубой загорелой кожей, с ранками на сотни тысяч раз заживавших костяшках, сжимаются, подчиняясь его желанию, и Гон вспоминает, как одним движением ломает зажатые в пальцах руки. А потом из ниоткуда появляется Киллуа — он того же роста, только плечи и талия у него уже, узкие штаны обтягивают ноги и отличную задницу, которую каждый раз, как Гон видит, хочется если не сжать, то хотя бы погладить, ладони у него в тысячу раз красивее и аккуратнее — и одна из них каждый раз ложится поверх его кулака. Кончики его пальцев в такие моменты обычно окрашены кровью, и кровь пачкает шершавую кожу Гона, и он думает, переводя взгляд на улыбающееся лишь ему лицо: плевать, пока эта кровь не принадлежит Киллуа. Плевать. А ладони Киллуа теплые и гладкие, мягкие, ложатся на его, раскрывают медленно кулак и тянут к лицу, Золдик щекой прижимается, говорит, улыбаясь еще слегка кровожадно: — У тебя руки горячие, будто песок в пустыне. Киллуа сворачивается клубком на его коленях, и Гон подчиняется его молчаливой просьбе, пальцами перебирая белые волосы, ладонями порой спускаясь на спину с ярко проступающими упругими мышцами, гладит, разминает. Киллуа стонет глухо — Гон знает, у него постоянно мышцы болят, все же хантером быть не сладко, и он думает: а какая разница, если его кулачищами можно кирпичи дробить, пока Киллуа в этом недостатка не видит? — Я тоже руку сломать могу вообще-то, — бурчит он однажды — немного театрально, потому что не в первый раз слышит такие мысли Гона. А потом ухмыляется в своей, особенной какой-то манере. — Да и плох тот хантер, который не может. А твои руки горячие такие, твердые, — он одним слитным движением ближе оказывается, берет в руки Гонову руку, крепко сжимает, притягивая к себе, — и ты просто не представляешь, как приятно, когда именно твои пальцы готовят меня. — Глаза у него темнеют от сдерживаемого желания. — Такие грубые, сильные… Гон сглатывает — им по восемнадцать, а Киллуа для него — чертова бомба, возбуждающая одним изящным движением кисти (или более интимной части тела). Киллуа дышит поверхностно сначала ему в основание шеи, а потом почти что в губы, сближаясь, чтобы поцеловать. Киллуа клубком сворачивается почти всегда, когда спит, — и, уставший после секса, тоже — утыкается лицом в живот или грудь Гона, дышит спокойно, вместо пожеланий спокойной ночи говоря: — У тебя сердце бьется. Гон знает: однажды переставшее биться, теперь его стук — гарант самого сна его парня. Он опускает ладонь на спину Киллуа, выравнивает дыхание, чтобы партнер смог заснуть. Шепчет, находя местечко, где тоже ощущается биение: — У тебя тоже.