Elaine blath

«Безумны те женщины, что позволяют тайной любви вспыхнуть в своем сердце — любви, которая, если останется безответной и неизвестной, неизбежно сожжет жизнь, ее вскормившую. А если будет открыта и найдет ответ, то завлечет, точно блуждающий огонек, в коварную трясину, откуда возврата нет» «Джейн Эйр» Шарлотта Бронте

Геральт из Ривии. Такой родной и такой далекий. Он был рядом с ней лишь телесно, своими мыслями блуждая далеко за пределами досягаемого, и так было всегда, сколько она не помнила их отношения. Сложно сказать, кого он любил, сложно представить, кому хранил верность, но его дух точно невозможно было укротить полностью, заперев в четырех стенах, откуда нельзя бежать. Единственной женщиной, которой прославленный ведьмак был безгранично предан, являлась его работа, приносившей не только доход, но и решавшей экзистенциальные дилеммы, разбор которых порой заканчивался либо попойкой в каком-нибудь кабаке, либо случайной встречей со случайной незнакомкой, а порой и тем, и другим. Вот он вновь уходит рубить монстров в глухом лесу, полном всякой нечисти, а она, Четырнадцатая с Холма, остается одна, извечно находившаяся рядом в любые тяжелые моменты, когда возникающие трудности требовали ее вмешательства. Ей хочется немного ласки, немного заботы и заинтересованности в ее жизни, но Геральт не может ей дать нужной доли внимания, и даже не замечает поначалу, что рядом появился кто-то другой. Тот, кто как изголодавшийся по добыче зверь, сразу почувствовал пьянящий запах молодой женщины, жаждущей пылких признаний и нежностей отнюдь не под крышей борделя. Тот, кто наблюдал подобно коршуну за ней, такой красивой и такой ненужной, и кто сам не понаслышке знал, что такое предательство и одиночество в толпе. Она сидела в трактире среди друзей и знакомых, но лишь ее полные, чувственные губы изгибались в улыбке, а в глазах было пусто, как и в его душе, которую уже давно не волновали те пустые эпизоды постылого удовольствия, что дарило спиртное и распутные девки города. Геральт не знает, что Седрик не просто кружил вокруг его любовницы, только наблюдая, подобно влюбленному юнцу. То был интерес взрослого мужчины, которого раззадоривал тот намек на прелюдию, что блестел в глазах рыжеволосой чародейки, когда они стали вместе ходить в лес или вести беседу в Биндюге. Трисс льстило внимание, льстило желание в чужих глазах. Стар ли был Седрик даже по меркам эльфов, или нет, женщину волновало мало — ей самой шестнадцать минуло очень и очень давно. Она принимает горячую ванну, натирает кожу маслами и идет в его старую лачугу, где он уже давно ее ждет. Геральт не знает, даже не догадывается, что в этот раз она готовится не для него, и кружевные чулки под неприлично облегающим стройную фигуру платьем будет снимать отнюдь не его рука. Седрик в ту ночь не пьет даже капли, стараясь заглушить голоса мыслями о чем-то более приятном. Он смотрит на свою дешевую одежду, на свой обветшалый дом, и понимает, насколько нелепо там будет смотреться роскошно одетая женщина, привыкшая к абсолютно иным условиям. Но все волнения исчезают, когда она заходит плавно, подобно лебедю, с легким румянцем на щеках, ведь им обоим понятно, зачем она пришла; когда она хихикает над какой-то его остротой, сказанной дабы снять легкое напряжение от некой неловкости, которой, казалось бы, не должно было быть. Она садится на не лавку, а на сам стол, и закидывает ногу на ногу, глядя куда-то в пол, будто бы ожидая чужого решительного шага. Трисс сама себе кажется глупой девчонкой, но даже с Геральтом она не вела себя так невинно, будто послушница Мелителе перед матерью-настоятельницей, однако ей хочется, чтобы в эту ночь именно ее добивались и соблазняли, а не наоборот. Седрик чувствует это и не прочь побыть охотником. Он подходит к ней совсем близко, аккуратно касаясь округлого подбородка, и ведет большим пальцем по нижней губе, наслаждаясь исходящим от чародейки трепетом и желанием. Она целует его в ладонь, когда он гладит ее по щеке, раздвигает ноги, дабы любовник мог быть к ней еще ближе, и не сдерживает громкого вздоха, когда он, запустив пятерню в ее роскошные распущенные волосы, притягивает ее к себе для поцелуя, свободной рукой скользнув под подол уже задранного до середины бедер платья. Чародейка удивляется, ведь Седрик не спешит сразу углублять поцелуй, как всегда делал тот же Геральт, а ласкает ее нежно, будто боясь спугнуть. Изнывая от желания и животного томления, она покорно ложится на старый стол, позволив эльфу в резком диком порыве разорвать платье спереди, и впивается ногтями в столешницу, получая наслаждение от незамысловатых ласк, когда жаркие сухие ладони скользят по ее коже, касаясь нежно и почти невесомо. Ей безумно хочется, чтобы чужие опытные руки сжали ее грудь, чтобы юркий мягкий язык вошел в уже влажное от нетерпения лоно, но Седрик будто знает наперед ее желания и специально не спешит, довольно улыбаясь при каждом стоне своей ночной гости. Он шепчет ей непозволительно жаркие вещи на ухо, лаская темные горошины сосков своими мозолистыми пальцами, а женщина лишь льнет ближе, просит уже сделать с ней что-нибудь, пока она не взорвалась от переполнявшей ее страсти. Он несет ее к кровати, укладывая аккуратно, и покрывает поцелуями ее плоский живот и венерин холм пока движется ниже, но не к тому месту, что столь жаждало его ласки. Нарочито медленно стаскивая с чародейки ее кружевные чулки зубами, он вдыхает полной грудью исходившие от ее кожи ароматы розовой воды и эфирного масла, сам будучи уже слишком тверд в штанах, но не позволяя себе испортить столь дивный момент животным соитием. Однако он явно не ожидал, что не только он, но и ему хотят подарить удовольствие. Трисс тянет его на себя, срывая старую поношенную одежду партизана, и валит мужчину на спину, принявшись избавлять любовника от столь мешающих ей штанов. Естество Седрика налитое кровью она взяла в жаркий плен рта не сразу, а вначале также подразнив его пальцами, после чего, лизнув языком головку, принялась медленно вбирать внутрь, двигая губами медленно по первости не ниже уздечки, но потом принимая почти полностью, покуда бывший скоя’таэль не дернулся бедрами еще глубже, запустив пальцы в ее густые длинные волосы. Чародейка помогает себе рукой, двигая ею по всему стволу, а сама сгорает от жара в собственном лоне, что жаждало долгой ласки. Когда Седрик изливается ей на грудь, Меригольд не кривится и не оскорбляется, напротив, самодовольно ухмыляется, глядя в темные от страсти глаза эльфа, но ее почти сразу тянут выше, усаживая так, что коленями она упиралась по обе стороны от чужого лица, и женщина не может сдержать громкого стона, когда горячий юркий язык лижет ее между ног, ублажая губами и притягивая за бедра опуститься ниже. Если Седрик еще старался не издавать сильных звуков во время соития, то Трисс проходящие мимо лачуги люди волновали мало. Она упиралась руками о спинку кровати, просила, всхлипывала, кричала, и это безумно льстило ее любовнику, что уже ласкал ее языком изнутри и был снова готов повторить процесс в более традиционном виде. Когда он уже под утро берет ее с пылкой, несвойственной эльфам дикостью, вжав в стену избы, чародейка расцарапала ему спину в кровь, обхватив ногами и притягивая ближе, как только могла. Они целовались до нехватки воздуха и кусали друг друга, будто ставили метки на чужом теле, а потом, в одно время с взошедшим солнцем, любовники разошлись, напоследок поблагодарив друг друга за приятно проведенное время. Трисс не волновали таращиеся на нее кметы, как и Седрика не тревожили многозначительные взгляды живущих в Биндюге эльфов. Они были довольны, и их уже совершенно не беспокоило, кто может узнать об их мимолетном увлечении друг другом. Даже если этот кто-то сам Геральт из Ривии.