У любви, как у пташки, крылья

Контрабанда любви для всех заблудших овец, Хотя бы в эту ночь не оставит Господь их милостью своей. ("Мельница")

— Женщина в космосе? Что за дикая идея? — воскликнул Королёв и досадливо отвел трубку от уха — на другом конце провода раздражающе-сухо скрипел голос генерала Каманина. Выждав несколько минут, он снова прижался к трубке — Каманин все еще говорил. — Прошу извинить, у меня совещание. Но эти инициативы, Николай Петрович, я считаю преждевременными, — он нажал на рычаги и хмуро уставился перед собой. Следовало охладить пыл Каманина, пока деятельный генерал не взялся за реализацию своего женского проекта. Так что вечером Королёв выбрал время и поехал в Звёздный городок: переговорить с Карповым. Начальник центра подготовки космонавтов мог научно обосновать отказ, который Королёв намеревался дать Каманину. После первого полёта человека в космос у главного конструктора ракетных систем Сергея Павловича Королёва прибавилось головной боли — каждый день к нему в конструкторское бюро пересылали сотни писем от инициативных групп рабочих, крестьян, служащих из разных уголков Советского Союза. Все грезили космосом и мечтали отправиться к звёздам. Генерал Каманин, начальник всех советских космонавтов, стойко держал оборону, отбраковывая послания от сумасшедших и прочих мечтателей. Для Королёва Каманин всегда был соратником, единомышленником, и кто бы мог ожидать от него такого предательства: мыслимое ли дело — женщина-космонавт?! Путь до Звёздного был неблизкий, и Карпова он перехватил уже на пороге, но тот отнесся к теме с уважением, отпер кабинет и напоил раздражённого Королёва чаем. Они проговорили больше часа, но ничего утешительного для Королёва тот не сказал: медицина не видела причин, почему бы женщине не полететь в космос. Задерживаться в Звёздном городке дольше не имело смысла, но Сергей Павлович решил отыскать Гагарина, поздороваться, — за год, что прошёл с первого полёта в космос, у них установилось негласное правило заглядывать друг к другу, перекидываться парой слов в промежутках между Юриными заграничными поездками и королёвскими производственными авралами. Они никогда не договаривались об этом специально, Сергей Павлович сам не знал, почему это происходит, но любил эти хрупкие свидетельства их дружбы. Дежурный посоветовал ему искать Юру и остальных во Дворце культуры. Здание, построенное совсем недавно, возвышалось на центральной площади. Колонны на фасаде украшал транспарант «Наша цель — коммунизм». Но официального открытия еще не было — из сквера не убрали строительный мусор, в холле пахло краской. В коридорах с высокими потолками в этот вечерний час было тихо, только со стороны концертного зала доносились голоса и взрывы хохота. Сергей Павлович пошёл на шум. На сцене творилось что-то невообразимое: лётчики, побросав пиджаки и пальто на спинки стульев, в одних форменных рубашках и брюках водили довольно стройный хоровод вокруг поставленного по центру стула. Внутри круга девушка в испанском национальном костюме танцевала и пела высоким голосом. Других женщин в зале не наблюдалось, неудивительно, что испанка притягивала к себе все взгляды. Сергей Павлович и сам попал под действие ее магии — остановился в дверях, сбитый с толку причудливым узором ее движений, не похожих ни на один известный ему танец. Девушка легко, будто козочка, вспрыгнула на стул. Каждый ее жест был исполнен грации и сдерживаемого нетерпения. «Любовь — дитя, дитя свободы…», — разобрал наконец Королёв слова песни и успел только подивиться, почему девушка поет так нарочито пискляво меццо-сопрановую партию, когда самозваная Кармен метнула в него взгляд и осеклась. Королёв сморгнул. С девичьего нарумяненного лица на главного конструктора смотрели голубые глаза первого космонавта планеты. Королёв рванул ворот рубашки. Хоровод сбился. Все замерли, а потом бросились к нему и заговорили разом — здоровались, задавали вопросы. Он что-то отвечал, сам себя не слыша, — смотрел на Юру, который продолжал возвышаться на стуле, теперь в одиночестве. И наконец сквозь толпу поднялся на сцену, подошел к нему и подал руку. Это вышло машинально. На миловидном лице под слоем искусственной краски проступала настоящая. Но Юра принял протянутую руку и спустился вниз с той же раскованной грацией, которая сопровождала его взлёт. — Мне нужно поговорить с Юрием Алексеевичем, — сказал Королёв, словно девушка с лицом Юры не была Юрой. — Я… сейчас, — ответил Юра неловко и исчез за ширмой. Сергей Павлович вернулся в зрительный зал и сел в углу, обмахиваясь шляпой. Репетиция пошла своим ходом. Вскоре возвратился Юра, в брюках и рубашке, с наскоро причесанными волосами — только одна предательская прядь выбилась и падала на лоб, напоминая о недавнем перевоплощении. — Уйдем отсюда? — предложил Юра. Они вышли из зала обратно в просторный холл, где свежая дубовая обивка на стенах празднично блестела лаком, и остановились у окна. «Привет, отважный тореро! Привет тебе, Эскамильо!» — неслось им вслед. «Они там всю оперу решили поставить, что ли?» — подумал Королёв рассеянно и сел на подоконник. Юра секунду помедлил и устроился рядом, легко, будто ничего не случилось. Королёв смотрел на него и с изумлением думал, неужели это тот же человек, что с четверть часа назад скакал по стульям в красной юбке, распевая песенки. — Так что это… было? — спросил Сергей Павлович, неопределенно кивнув в сторону зала. Юра помялся. — Репетиция капустника, — сказал он. — Ко Дню космонавтики. Вы придете? «Вот уж увольте», — подумал было Сергей Павлович, но в этот момент свет угасающего вечернего солнца упал Юре на лицо. Королёв увидел краску во внешних уголках его глаз — цыганка Кармен была все еще здесь — и снова потянулся к горлу, расстегнул еще одну пуговицу. — Так мы вас ждём? — продолжал Юра настойчиво. — Двенадцатого, в семь часов. Он смотрел без улыбки. Сергей Павлович вспомнил, как год назад, перед первым в мире пилотируемым запуском, Юра всё время улыбался. И во время учений, и на отдыхе, и даже в то утро перед своим полётом. Ничто его не пугало — ни пыльные бури Байконура, ни перегрузки, ни полная неизвестность… — Кто это придумал? — спросил Королёв вместо ответа. И не удержался — провел рукой по его лицу, стирая след краски, но не стёр, а только размазал, оставляя полоску от виска по скуле вниз. Юра посмотрел ему прямо в глаза. — Идея была моя, — ответил он со смесью вины и вызова. — Я уже одевался так на новый год. Просто для смеха. Ни о чем таком я не думал, просто пел песню. А потом мне прислали корзину цветов, самых дорогих. Как будто я какая-то артистка. — И тогда ты подумал о чем-то «таком»? — спросил Королёв, стараясь скрыть за ироничными словами вдруг охватившую его тревогу. — Да нет, не подумал, — пожал плечами Юра. — Но увидел, как некоторые ребята смотрят на меня. Словно они всерьез принимали меня за девушку. Они как будто думали, я куда-то отлучился и не вижу их взглядов. — И тебе это нравилось? — спросил Королёв. Юра отвернулся, глядя через окно на что-то одному ему заметное. — Если скажу «нет», я солгу, — ответил он негромко. — Но для меня это все равно была шутка. Пока не увидел вас в дверях. Тут я подумал, — погиб. — Испугался, что у меня нет чувства юмора? — поддел Королёв. — Испугался, что сочтете меня недостойным, — ответил Юра, решительно встречая его взгляд. Теперь сам Королёв ощутил давно забытое чувство неловкости. — Вот что, Юра, — сказал он, ощущая, как уплывает земля из-под ног и пытаясь вернуть себе деловой тон. — Не уверен, что успею на ваш праздник… Я ведь здесь по делу… Недавно говорил с Келдышем… — он на ходу выдумывал причину своего визита, потому что счел необходимым защитить себя от того размягчения, которое происходило сейчас в его сердце. — Он хочет напечатать твою статью о полёте в сборнике «Наука и человечество». Но сроку у тебя — до завтра. Успеешь? Юра кивнул и провел тыльной стороной ладони по щеке, еще сильнее размазывая краску. — Я напишу, — обещал он. — Передать через Николая Петровича? — Я сам приеду, — решил Королёв и поспешно простился. Выйдя на улицу, он не сразу мог понять, куда ему идти и с какой стороны автомобильная стоянка. Звёздный городок разрастался на глазах. Так и должно было быть, ведь скоро профессия космонавта станет такой же распространенной, как профессия учителя или врача. Скоро и в космос будут летать по профсоюзным путёвкам. А там уже и до Луны, до Марса недалеко… Мысли рассеянно вспыхивали и гасли, будто звезды на облачном небе, раз за разом возвращались к Юре. Дома у него была Юрина фотокарточка, и он долго смотрел на нее в задумчивости при свете настольной лампы. Потом распахнул окно в глухую мартовскую ночь и закурил прямо в комнате. «Радость поет, как весенний скворец, жизнь и светла, и тепла. Если б имела я десять сердец — все бы ему отдала…», — доносился из радиоприемника мелодичный голос Любови Орловой. Папироса быстро кончилась, и Королёв достал следующую. Всю ночь во сне его преследовали странные образы, он проснулся не в духе, спустился на первый этаж, в сад и втянул острым, как у птицы, носом холодный утренний воздух. Деревья цеплялись друг за друга узловатыми ветвями, будто соперничали за место под солнцем. Земля в саду еще не оттаяла от недавней зимы, лежала комьями. Сергей Павлович вернулся в дом и заказал на вечер служебный автомобиль до Звёздного. Келдыш, статья, День космонавтики были благополучно забыты. Он не признавался даже себе, что хочет снова увидеть Кармен — будто в прошлый раз она назначила ему свидание. *** Они встретились на черной лестнице. Это не было подстроено. Королёв ждал конца репетиции и курил, когда услышал позади себя стук каблуков и каким-то чутьём понял: она. «Это просто переодетый Юра», — попытался напомнить он себе, разглядывая ее ножки в чулках, едва заметные из-под длинной цыганской юбки, ее белые покатые плечи, крупные кольца ее накладных кудрей и слишком светлые глаза, никак не вяжущиеся с этим костюмом. В руках незадачливая цыганка тащила ворох какого-то цветного тряпья. — Сергей Павлович! Задание выполнено! — радостно отрапортовала она голосом Юры. — Это я статью так назвал, для сборника. Вам нравится? Сейчас отнесу костюмы и слетаю за ней. — Команды лететь не было, — возразил Королёв, глубоко затягиваясь. — Занимайся спокойно, я подожду. — Да я уже освободился, — заверил Юра. Должно быть, Королёв так пристально его разглядывал, что он опустил глаза. — У вас еще сигареты не будет? — Эта последняя, — сказал Королёв. Посмотрел на Юру, которого костюмы грозили свалить с ног, вздохнул и поднес свою папиросу к его губам. Юра промычал благодарность, а Сергей Павлович испытал удивительное ощущение тепла его губ на кончиках своих пальцев. Это ведь не Юра сейчас стоял перед ним, а настоящая Кармен, цыганка, порочная, дрянная женщина с табачной фабрики. Он забрал из губ Юры сигарету, затянулся, стряхнул пепел и вернул Юре. Они не отрывали взглядов друг от друга. Во взгляде Юры не было, конечно, ничего от порочной Кармен. Но это еще больше распалило Королёва. Он позволил Юре еще одну затяжку, а потом отправил сигарету в форточку и прижал большой палец к его губам, погладил и слегка надавил, принуждая приоткрыть рот, погружаясь в его влажную глубину. Юра неуверенно коснулся его пальца языком, пробуя на вкус, будто конфету-тянучку. От этого ощущения сразу бросило в жар. Если бы это была девушка… Королёв потянул вверх юбку, провёл рукой по бедру, поднимаясь все выше, и наконец сжал Юру через белье. Он почувствовал, как твердеет член под его пальцами, и это придало ему уверенности. Он снова посмотрел в широко раскрытые голубые глаза и вдруг понял: не Кармен ему нужна. Напротив, хотелось сорвать с Юры все эти женские тряпки, смыть с его лица грим. Не разжимая руки, он огладил большим пальцем головку его члена и позвал мальчишку по имени. С губ Юры, ярких от краски, сорвался тихий стон. В этом полувздохе была непонятная хрупкость, которая так шла ему, словно это и был настоящий Юра, спрятанный от чужих глаз где-то глубоко внутри. Спрятанный даже от себя самого — тот Юра с вечно смеющимися глазами, неунывающий, смелый, подчас до безрассудства, тоже был маской. Королёв смотрел на него и откуда-то знал — ни с кем, даже со своими родителями, Юра не был таким откровенным, как сейчас. Никому не показывал свою слабость. Королёв ощутил, что хочет увидеть больше, хочет громких стонов, а не этих сдержанных всхлипов, хочет раскрыть Юру до конца. — Где твоя гримуборная? — спросил он и неохотно убрал руку. Юра смотрел растерянно, прижимая к себе нелепый ворох цветных тряпок. — Внизу… возле сцены, — ответил он хрипло. — Пойдём туда. Прямо сейчас, — сказал Королёв властно. — Давай мне эти костюмы и показывай, куда идти. Юра подчинился без единого звука. Они спустились на первый этаж, прошли по безлюдному коридору, шум из зала становился все сильнее, но в ушах у Королёва громко стучала кровь, и в такт ей отстукивали каждый шаг каблуки Кармен. Если бы кто-то сейчас встретился им и задал какой-нибудь простой вопрос, Королёв не смог бы ответить на него ничего вразумительного. Он видел, что и Юра тоже в смятении, всю дорогу через длинный полутёмный коридор он украдкой бросал взгляды в его сторону, будто не вполне был уверен, что всё это всерьёз. Гримерка оказалась маленькой захламлённой комнаткой недалеко от концертного зала. Тумбочка с большим зеркалом и несколько чехословацких стульев, некрасивых, но добротных, никак не могли поделить между собой скупое пространство. Из-за стены глухо доносились звуки музыки — кто-то терзал рояль. Королёв бросил костюмы на стул неопрятной грудой и запер дверь. Юра смотрел на него снизу вверх, румянец смущения делал его ещё более привлекательным и желанным, выламывал из всех образов, в которые тот привык рядиться. Королёв с изумлением подумал, что миловидность Юриного лица с первого дня знакомства пленила его, но осознать это он смог лишь теперь, через два года, благодаря фальшивой маске цыганки, под слоем краски и грима. — Я хочу, чтобы ты умылся, — произнес он лихорадочно. — И снял всё это… Хочу видеть тебя… Нет, постой, — добавил он поспешно. — Я сам… с тебя сниму. Он стащил с Юры парик, не глядя бросил на подоконник. Разрывая завязки нелепого корсажа, подтолкнул Юру к подзеркальнику, заставил сесть и коленом раздвинул его ноги. Ему казалось, его захватывает цветной вихрь Севильи, безумие испанских ночей, словно они в кабачке у Лильяса Пастьи и нет ничего, кроме этой жаркой, тёмной минуты — ни вчера, ни завтра, ни здравомыслия, ни чувства вины. В театре он всегда уходил с последнего акта, но знал, что Кармен кончила плохо. Додумать эту мысль он не успел. Юбка с бумажным шорохом мазнула его по запястьям. Уже не довольствуясь контактом через белье, он опустил руку под резинку трусов — Юра был сильно возбужден и его член стал твердым и горячим. Королёв сам не знал, как остро он способен чувствовать, касаясь Юры так бесстыдно и откровенно и глядя ему при этом в глаза. Юра смотрел из-под ресниц и дышал все более рвано от каждого движения руки. Дыхание его срывалось со стоном, и от этих звуков Королёв совершенно терял голову. Юра, невзирая на все его любовные похождения, о которых Сергей Павлович был наслышан, казался сейчас едва ли не невинным. Его ресницы дрожали, он отчаянно кусал губы, будто это могло помочь ему отсрочить неизбежное. Но шансов у него не было, Королёв твёрдой рукой сжал его в последний раз. Юра запрокинул голову, член его запульсировал и рука Королёва сразу стала липкой. Он не почувствовал этого, во все глаза глядя на метаморфозы, происходившие с лицом Юры — вот теперь он видел его по-настоящему открытым, и это зрелище было прекраснее всего на свете. Прекраснее полёта их первого спутника, прекраснее звёздного купола над Казахстаном. Королёв навалился на Юру, приник всем телом и кончил, не успев даже приспустить брюки. Удовольствие было таким ярким, что он на мгновение как будто отключился. Осознание приходило к нему медленно и раздробленно — парик на подоконнике, костюмы в беспорядке на стуле, Юра в его объятиях, прижимается лбом к его плечу… Он не хотел разжимать рук, от тела Юры шло тепло, хотелось ласкать его, как девушку, и щипало в глазах. — Юра, — позвал он тихо. — Юрочка… Юра поднял голову. Такими чистыми глазами могли смотреть только коммунисты, люди, рождённые Октябрём, люди нового мира. Юра был лучшим из них, лучшим из всех. Юра носил костюм Кармен, но никогда не был ею. Её грязь не липла к нему. Он никогда бы не склонился перед соблазном, никогда не пошёл бы на поводу у навязанной ему роли, если бы не верил сердцем в то, что делает. «Он влюблен в меня», — подумал Королёв, задыхаясь от этого открытия, внезапного, как гром среди ясного неба. И поразился, как он не понимал этого прежде. Юра ведь всегда смотрел на него так, с первого дня. Юра позволил бы ему всё. То, что произошло сейчас — и даже больше… И даже больше. Королёв почувствовал себя космонавтом, готовящимся зайти на второй виток. — Поехали ко мне, — сказал он, с трудом подбирая слова. — Без всего этого… без этого платья, — он беспомощно махнул рукой и тут только ощутил, как мокро и липко у него в штанах. Он отступил на шаг, Юра спрыгнул с подзеркальника, задел юбкой стул, с которого посыпались костюмы и полетела бумага. — Это же моя статья, — сказал он с веселым удивлением, опускаясь на пол и собирая рассыпавшиеся листки. — Для сборника «Наука и человечество». Он поднялся, держа в руках листки, исписанные его круглым почерком. Королёв успел выхватить заголовок «Задание выполнено». — Я написал там о вас, — добавил Юра. Королёв никак не мог взять в толк, о чем тот говорит, пока, наконец, не вспомнил о своей выдумке. Юра ведь верил всему. Год назад поверил, что полёт в космос будет безопасным — хотя на самом деле только чудо помогло ему вернуться живым. А теперь эта статья. Королёв забрал бумаги и бережно сложил их во внутренний карман пиджака — в конце концов, сборник действительно выходит и Слава едва ли откажет ему в просьбе опубликовать эти материалы… — Твою статью я посмотрю дома, — обещал он, доставая носовой платок и протягивая Юре, чтобы тот мог привести себя в порядок. *** Королёв пожалел, что отпустил водителя и ему самому нужно вести машину — уже стемнело, пошёл мелкий дождь, автомобиль заносило на размокших от весенней непогодицы подмосковных дорогах. Он уже отвык от таких трюков. Юра на пассажирском сидении молчал — это тоже было непривычно, ведь он всегда много говорил, шутил, смеялся. Тишину нарушал только стук дождевых капель да гулкие удары сердца. Пока добрались до Останкино, дождь стал уже проливным. Автомобиль они бросили за воротами и бегом устремились в дом. За те считанные минуты, что пересекали двор, успели вымокнуть почти до нитки, потом Королёв не сразу нашел выключатель, и, когда под потолком все-таки вспыхнула тусклая лампочка, освещая просторную прихожую и лестницу на второй этаж, они долго выпутывались из мокрых пальто, шарфов, пиджаков. Королёв чувствовал, что еще немного, и он увязнет в этой борьбе со своим пальто и в собственных сомнениях. Поэтому он не глядя бросил одежду на подставку для обуви, прижал Юру к стене и поцеловал. Юра ответил с такой жадностью, что оставалось только удивляться, как он продержался всю дорогу до дома. В его движениях, прикосновениях, в его взгляде не было и тени сомнения, так же смело год назад он садился в космический корабль. И было не понять, чего в нём больше: самоуверенного мальчишки — или мужчины, который всё для себя решил. Королёв расправлялся с пуговицами на Юриной рубашке так же нетерпеливо, как недавно — со шнуровкой его корсажа. Любовь, рядившаяся то в цветные тряпки, то в лётную форму, только без них, в своей ослепительной наготе была по-настоящему прекрасна. Сегодня он видел Юру уязвимым, открытым, безрассудным, теперь он хотел увидеть его обнаженным. Одна из крошечных серых пуговиц не поддавалась, он в нетерпении дернул ткань, и она вдруг полетела на пол. От неожиданности Королёв отступил на шаг и едва не сшиб столик. Телефон на нём обиженно звякнул, трубка слетела с рычагов. Это на мгновение отрезвило обоих. Юра машинально коснулся торчащих ниток, поискал глазами оторванную пуговицу. «Сейчас он уйдёт», — мелькнуло в голове Королёва, но Юра так же машинально расстегнул следующую и ещё одну, выпуская рубашку из брюк. Их взгляды встретились. — Сергей Павлович, вы позволите… я позвоню домой… — сказал Юра сбивчиво. Королёв сделал рукой приглашающий жест. — Я жду тебя наверху, — сказал он. *** Сергей Павлович всегда принимал гостей на первом этаже, и даже Юра, который был частым гостем в этом доме, никогда прежде не поднимался к нему на второй. Королёв замер на пороге своего кабинета: стенные часы показывали начало девятого. Из прихожей слышался тихий голос Юры. Королёв не знал, какие отговорки Юра придумал для жены, и не хотел знать. Он подошел к столу, машинально толкнул глобус Луны, переложил с места на место несколько журналов и увидел среди них Юрину фотокарточку, которую рассматривал вчера. На ней Юра улыбался. Королёв знал теперь его лицо совсем другим. Уязвимым. Юра пришел следом. В полурасстегнутой рубашке он выглядел непривычно, но таким волновал Королёва куда сильнее, чем в цыганском платье. Увидев свою карточку, он вопросительно посмотрел на Сергея Павловича. Объясняться не хотелось. Королёв поставил фото на полку рядом с портретом Циолковского, и увлек Юру за собой. — Ванная комната слева по коридору, — сказал он, но Юра сразу прошёл за ним в спальню. Они не стали зажигать лампу, довольствуясь светом из коридора. Было очень тихо. За окном шелестел дождь. Королёв сел на край постели и с трудом перевел сбивающееся дыхание. Юра, наверное, по-своему объяснил себе это — а может, просто хотел спасти оставшиеся пуговицы, поскольку сам полностью разделся и по военной привычке аккуратно сложил вещи на стул. От этого почему-то сразу стало легче. В полумраке Сергей Павлович видел белизну его бедер и то, что его член снова встал. Он поднял руку, погладил Юру по ягодице и легонько привлек к себе. Юра сделал шаг вперед. От него пахло сексом, и от этого у Королёва закружилась голова. На смену недавнему возбуждению пришло иное тягучее и сладкое желание — отпустить себя, передать контроль. Сделать то, чего он никогда не делал прежде. Конечно, и эта ночь, и дождь за окном, и чувство вседозволенности, и такой яркий, сильный запах делали свое дело. Тяжелые шторы скрывали их окна, будто вход в пещеру контрабандистов. Их встреча и была контрабандой в мире, где каждый шаг, каждая мысль были на виду. Ещё вчера невозможно было представить себе, чтобы у них двоих, советских людей, оказалось вдруг что-то настолько дорогое, что это пришлось бы оберегать ото всех, даже самых близких товарищей. Невозможно было помыслить, что их могучая сильная страна не только не могла защитить это хрупкое сокровище, но и напротив, грозила сломать его, растоптать в пыль. Они с Юрой оба были военными и много лет отдали защите родины — и вот сейчас им самим нужна была защита. Разве кто-то способен был понять, как много для него значил этот мальчик? Это было слишком личное. Это слишком ранило… Да, ранило. Сергей Павлович вдруг ощутил себя в силах разрешить себе то, давно запретное. Чувствовать. Признаться себе, что это всерьез. Что это так же вещественно, как красная земля Тюра-тама. — Юра, — сказал он. — Пожалуйста, включи свет. Там, у двери слева. Он понял, что не хочет ничего делать в темноте, таясь, будто вор. Он хотел видеть Юру и помнить каждую минуту, проведенную с ним. Юра тоже как будто успокоился. Он не пытался прикрыть наготу и не выставлял ее напоказ. Он ждал, так же терпеливо, как в Центре подготовки космонавтов — своей очереди для испытаний на центрифуге. Сергей Павлович не имел больше права оценивать его как что-то отдельное от себя. Разрешая себе чувствовать, он впускал Юру в самую глубину своего существования. Он сделал знак сесть рядом, положил ладонь Юре на бедро — кожа была обжигающе горячей. — Я хочу, чтобы ты знал, образ здесь не при чем, — сказал он. Дождался кивка и продолжил: — И всё-таки, о чем ты думал, когда переодевался в это платье? Расскажи мне, — он понимал, что этим вопросом заставляет Юру обнажаться куда сильнее, чем если бы срывал с него одежду. — Расскажи, о чем ты думал, когда все они смотрели на тебя иначе. — О вас, — ответил Юра. Взгляд у него слегка расфокусировался, когда Сергей Павлович сдвинул ладонь. — Я думал о вас. Я хотел, чтобы это были вы. — И что ещё? — подбодрил Королёв, с жадной нежностью глядя на изменения его лица. — Чтобы я сделал то, что делал сегодня? — Да, — согласился Юра. — И не только это. Другое. — Ты поэтому здесь? — спросил Королёв. Юра сначала кивнул, но потом, словно передумав, покачал головой. — Я думал о вас всё время, — сказал он. — Постоянно. И на тренажерах, и когда садился в космический корабль… и вдали от дома, и на родине… Я… всё хотел сказать вам… Он схватил руку Королёва и прижался к ней губами. Королёв почувствовал себя куда более обнаженным от этого признания, чем Юра, хотя, в отличие от него, до сих пор ещё был одет. — Я понял, — сказал он ласково. — Не надо больше ничего говорить. Покажи мне, что ты хотел… и мы всё сделаем. *** Утром Сергей Павлович отправил Юру на своей служебной машине, потому что к ним на окраину Москвы не приехало бы в этот час никакое такси. Они ни о чем не договаривались, но это было и не нужно. Слишком уж тесно неведомые физические законы связали между собой их орбиты. Перед завтраком Королёв вышел на террасу. В саду шумели, волновались деревья. Сквозь сеть ветвей проглядывало умытое ночным дождем весеннее небо. На кустах он заметил первую листву, она нежно просвечивала на утреннем солнце, уже пригревающем. Он зябко поежился — бессонная ночь брала своё — и вернулся в дом. Ненадолго он разрешил себе погрузиться в воспоминания — прислонился к дверному косяку, к которому давеча прижимал Юру, и закрыл глаза. Ему вдруг вспомнилось, как несколько дней назад они с генералом Каманиным спорили о создании женского космического отряда, как Каманин настаивал, а Сергей Павлович категорически возражал. «Ну, в конце концов, космонавта в юбке я уже видел», — пробормотал Королёв вслух. Он подошел к телефону и по памяти набрал нужный номер. Было еще рано, но у Каманиных уже поднялись. — Николай Петрович, — сказал Королёв. — Мы тут недавно с тобой повздорили по женскому вопросу. Так вот, я подумал и решил — я согласен.