薄氷

Зал взрывался яркими всполохами. Зелень сменялась синевой, синева золотом, золото — зеленью. Частички, похожие на искры, разлетались до стен, не успевали растаять в воздухе, когда нагонялись очередной волной заклинания, и копились полноцветной гущей. Минут десять Рено просто смотрел на колдовскую картину, разверзавшуюся за стеклом, точно на экране. Баюкая кружку с кофе, который уже давно остыл, он заёрзал ногами, наливавшимися тяжестью бездвижности. Этот манёвр подёрнул пелену тишины, охватившую комнату, и до него донёсся плоский, сухой голос Елены: — Тебя новобранцы не заждались? У Рено даже сил не было, чтобы изображать обиду, поэтому он только плечом дёрнул. — Не заждались. Ты сама не отвлекайся, — она в ответ нахмурилась, и в нём зажёгся огонёчек мстительного удовлетворения. Буйные фейерверки заклинаний продолжались ещё несколько минут. Вспышки прекратились, и воздух за стеклом постепенно доцветал и тускнел. Елена подобрала рацию: — Эванс, молодец. Меняйся. За стеклом силуэт человека, державшего посох, дёрнулся к переговорному устройству на руке, и до них донеслось молодецкое: — Я так-то ещё могу. — Не можешь, — отрезала Елена, массируя висок. — Ты уже целый час колдуешь. Вытаскивай Материю, складывай и иди. Силуэт послушно выдохнул, подцепил Материю из навершия посоха, как мог — в перчатках это было не так уж удобно, — и подошёл к стеклу, демонстрируя светящийся шарик. Не будь Рено в курсе, подумал бы, что перед ним не то сварщик, не то сапёр. — Пятнадцать пятьдесят две, испытания водной материи. Подтверждаю, — сухо бросила Елена. За шлемом почти не видно было лица, но выдох с того конца провода вполне себе выдавал усталость Эванса. Рено ему не завидовал. Шарик упал в небольшой лоток на той стороне. Эванс клацнул рычагом, и Материя, исчезнув в стене, через несколько секунд зелёной каплей упала в ящик, стоявший у ног Елены. Она подхватила Материю и наклеила на неё заранее приготовленную метку. — Пятнадцать пятьдесят две, приём завершён. Эванс, спасибо. Тот показал им в стекло большой палец, немного потанцевал плечами, когда повернулся к Рено, и вышел из зала. — Сколько взорвалось? — Рено хлебнул кофе, всё ещё разглядывая стывшие в воздухе всполохи. — Две, — Елена что-то записывала в журнал. — За час? — За всё время, — она побарабанила по клавиатуре, что-то с упоением ввела и откинулась на спинку стула. — Надеюсь, что у них время жизни предсказуемое. Подумать страшно. Рено потянулся, разминая шею и спину, но не рассчитал: тело пронзило болезненной, острой судорогой, и от вмиг прилившей злости он присвистнул на вдохе. — Болит ещё? — нахмурилась Елена. — А как думаешь, — зло бросил Рено. — Придурок этот. — Вы же его сами чуть не упустили? Рено протяжно выдохнул. — Да он на малого накинулся, а тот в уличном бою что цветочек тепличный. Рано их было выводить. Будь на её месте Цон, он бы рассказал в подробностях, как этот клятый Дин побежал аварийными кварталами да заброшенными домами, где и напал на его протеже. Будь Рено сейчас повеселее и сговорчивее, он бы даже припомнил Елене, что та пару дней не могла вспомнить, где ещё могла видеть этого самозванца в паршивом костюме. В ответ она бы ему наверняка насела на уши, что Руд, вообще-то, тоже вспомнить не мог, и вообще фотографии контактных лиц по делу о Материи были у них под носом уже несколько недель. — Не понимаю, что босс удумал, — буркнул Рено, хлебнув кофе. — Сорвётся же. — Если ты тогда с оценкой угадал, то он тот ещё… — Елена, продолжавшая заполнять форму, задумалась ненадолго, подбирая слово, — одарённый. Такой уж не сорвётся. — Сейчас бы моей оценке доверять, — Рено хмурился, морщась от горького послевкусия. Елена поджала губы, глянула на него. — А что делать? — Выбора нет, — покивал он, чувствуя шершавый привкус невесёлых мыслей. — Точно. Пока смотрел, как упоительно она допечатывала отчёт, Рено поймал себя на мысли, что Елена держалась на удивление стойко. Он ждал, что она первая будет бегать в больницу, квохтать да причитать над Цоном, а теперь её, понимаете ли, и с работы не выгонишь. — Что следующего не зовёшь? — подал он голос, соскучившись по разноцветным фейерверкам за окошком. — Опаздывает, — Елена отставила дела и на этот раз окончательно к нему повернулась. — А что та девочка? — Руд за ней поехал. Часа через два, может, будут здесь. — Руд? — подняла она брови. — Ты пошто его бросил? — Не, Руд это сам, — отставив кружку, развёл он руками. — Говорит, я с ней переусердствовал. Что она — как он сказал? — из машины на ходу выпрыгнет, если со мной поедет. Елена совсем уж непрофессионально прыснула со смеху. Рено хмуро дожидался, пока из неё выветрится это оскорбительное веселье. Успокоившись, Елена сделала серьёзное лицо и многозначительно покивала: — Дамский угодник. Рено сполз в своём сидении и толкнул ногой кресло, но только больше её развеселил. Руфус отложил бумаги, окинул Аделину безучастным взглядом. Она сидела на самом краю стула, удерживала редкий баланс пугливости и смирения. Что в ней было такого, чего Страйф не мог разглядеть в других? Других. Вообще-то, не без злобы одёргивал себя Руфус, не стоило прятаться за этим словом, но мысли только крепче втягивали его в пучину злобы. — Мы прогуляемся, — бросил он Руду, поднимаясь. Аделина вскинула голову, заволновав свои не в меру длинные, не в меру неуёмные волосы. Он улыбнулся ей, выжимая последнее подобие дружелюбия. — Не бойтесь. Поговорим тет-а-тет. Она молча поднялась следом, делаясь бледнее. Руфус накинул пальто; Руд предложил Аделине её одежду, но та только выхватила курточку, чтобы одеться самой. Дверь из кабинета, ведущая на улицу, скользнула в сторону. Холодный воздух ударил по щекам, вгрызся в ноздри. Хилен, вечнозелёный, скалистый и серый, влился в лёгкие уверенной густотой. Мостик, поначалу казавшийся балконом, простирался тропинкой вдоль скалы, взвиваясь лестницами. Дерево, державшее тёмный, шоколадный цвет, поистёрлось и кое-где поскрипывало. Руфус подумал, что и года не прошло. Подумал, что пора всё менять. Робкие шаги повторяли его путь, делая скрип эхом. Почему она не решалась идти рядом, он не понимал, да и дела ему не было. Они поднялись по лестнице, выходя на широкую площадку, которая в лучшие времена была верандой со столиками, или лежаками, или чем угодно, что взбредало в голову местным постояльцам. Буйная хвоя, вгрызшаяся в серую породу, нависала над доброй половиной площади. Руфус остановился, пройдя несколько шагов, уперся локтями в перила и всмотрелся в открывшийся вид, уже не раз помогавший ему привести мысли в порядок. Аделина тоже остановилась, не решаясь подойти ближе, чем на несколько метров. Он опять взглянул на неё, не умея решить, что намерен с ней делать. В голове боролись неприятные, чёрные мысли. Налетел ветер, взвихрил скопившуюся пыль и опавшие иголки, захлопал полами пальто. — Вы меня со скалы скинете? — тонкий голос Аделины дорезался до него через капризную погоду ноября. Руфус скривился в лёгком отвращении. — По-вашему, за этим мои люди увозили вас при десятках свидетелей? Но если хотите меня подставить, — он повёл рукой в приглашающем жесте, — может быть, я не стану мешать. Аделина, конечно, шутку не оценила. Не шелохнулась. До сих пор в голове не укладывалось, сколько противоречий возвела эта барышня, будучи не способной даже поддержать конструктивный разговор. Руфус отвернулся от пьянящего вида. — У меня есть вопросы, а у вас, надеюсь, есть ответы. Предлагаю друг другу помочь. Она сложила руки на груди, плотнее кутаясь от ветра. — Какая это помощь, если вы только спрашивать будете? Взгляд нашёл её лицо, полное праведного гнева. Руфус мог её сдать. Рассказать всё Страйфу, рассказать Вайссу. Рациональное, логичное решение. Уменьшение рисков. — Действительно, — рука его скользнула в карман — Аделина замерла — и выудила пачку сигарет. Руфус предложил их ей в немом жесте — она замотала головой. — Как, по-вашему, я могу помочь? Зажигалка приятно зашипела; Руфус вдохнул горячего, терпкого воздуха со смолой — зуд в голове, горячечное, скручивающееся жгутом шевеление — унялось, ослабилось. В последнее время эти его старые экзерсисы изрядно помогали. Знал бы Вайсс, чем притупляется его фундаментальный, эзотерический недуг. — Могу сводить вас в ресторан. Прикупить что-нибудь? — её неподвижный силуэт зашевелился от сизой дымки, взвившейся на выдохе. — Я предлагаю варианты, Аделина. Помогите мне вам помочь. В обычных обстоятельствах Руфус предпочёл бы вовсе не иметь с ней дел. Своё больное любопытство он уже удовлетворил — посмотрел на то, что сделало Локхарт такой озлобленной и отчаянной. — Возможно, я неправильно начал диалог. Мы ведь оба знаем, чего вы хотите — если только Рено не ослышался. Аделина задышала — быстро-быстро — и решилась на что-то. — Так рассказывайте. Расскажите Клауду, что мне с того! Он и так меня ненавидит. Упоенно затянувшись, он выпустил дым сквозь зубы, надеясь удержать крупицы раздражения. Опоздали? Нужно было сразу её сюда везти. — Правда? — Руфус достал телефон — Аделина поменялась в лице. — Это сильно упрощает дело, — набрал он номер, включая громкую связь. — Рад вашему благоразумию. Аделина подошла поближе, всмотрелась в цифры на экране и странно всхлипнула. Гудок шёл за гудком, забирая всякий цвет из её кожи. В чертах проступало ни с чем не смешиваемое отчаяние. Знала бы она, что Руфус уже получил ответ на свой главный вопрос. Автоответчик, заговоривший голосом Страйфа, всполошил её не хуже ветра. Короткую фразу отсекло тонким сигналом. Руфус заговорил, не отказывая себе в удовольствии растягивать слова: — Страйф, мы нашли их. Кто за ней… Аделина, демонстрируя редкую живость, проворным движением ткнула на завершение вызова. Пальцы её дрожали, дрожащую же руку она отстранила, отшагнула, сама себя пугаясь. Руфус изобразил искреннее удивление, но быстро позволил выражению спорхнуть на привычное безразличие. — Небольшой совет, Аделина. Если хотите на подобном сыграть, идите до конца. Вообще-то Страйфу он оставил сообщение много раньше, но знать ей это было не обязательно. Допустить, чтобы она своей выходкой всё испортила, Руфус точно не мог. Если бы Аделина сохранила своё решение, он бы рассказал всё как есть. А теперь — теперь всё от неё зависело. — Боюсь, вы своё положение не улучшили. Руфус убрал телефон, повернул голову, выпуская в сторону клубы едкого дыма. Налетевший ветер за мгновение разорвал их в клочья. — Поведаете, что вам так претит? Страйф, если я правильно помню, уже не лучшего мнения о вас. Аделина сложила руки в замок, стала перебирать пальцами в нервном оживлении. — Он странный стал. Я думать боюсь, что будет, если он узнает… Её миловидное лицо кривилось жалостью к себе, жесты были грациозные, почти театральные — но почему-то Руфусу показалось, что за всем этим притворством кроются искренние переживания. В конце концов, та Аделина, что в импульсе испуга сбросила несуществующий звонок, носила в себе неподдельное отчаяние. От мысли, что он мог рассказать всё Клауду, зная теперь в полной мере её тревоги, в груди разлилось пугающее, мрачное удовлетворение. — Вы же понимаете, он узнает рано или поздно, — Руфус не успел остановить свой ядовитый язык. Аделина задрожала. — Лучше поздно, — взгляд её остекленел, губы сжались, а пряди продолжали танцевать от упрямых порывов ветра. Руфус смотрел поверх неё на чудные узоры породы, смешанные с тенями деревьев, чувствовал, как саван безмолвия накрывал их не менее осязаемо, чем непроглядно-серое небо. Горы для Руфуса пропахли постоянством; они раскладывали да носили на своих плечах тяжёлые мысли, так чтобы можно было выйти из заточения собственной головы и окинуть взором умственный горизонт. Цон как-то сказал, в порыве редкой пассивной агрессии, что ему бы ровно здесь и работать — и Руфус был бы поспокойнее, и мир. Цон, который сейчас в больнице. Которому, скорее всего, заново руку не соберут. Бледный, посеревший, измученный, с застрявшими во взгляде осколками разочарования, презрения, ненависти. В том, чтобы покрывать её выходку, не было никакого рационального зерна. Но не здравый смысл им двигал — злоба. Злоба серым небом нависала над головой, выглядывала из-за каждого камня, держала нож у горла. В последние дни Руфус ничего за этим не видел — и в Аделине, стоявшей перед ним, не мог разглядеть ничего кроме. — Допустим, я не стану вас выдавать, — процедил он, встречая её взглядом. — Попробуйте догадаться, какой тогда будет моя первая задача. Аделина убрала прядь за ухо, чтобы её тут же снова выбил ветер. — Найти кого-то другого? — Почти, — Руфус щёлкнул пальцами, стряхивая пепел, и тот разлетелся пылью. — Убедить Страйфа и Локхарт, что инцидент себя исчерпал. Понимаете? Аделина вздохнула, складывая свои живописные черты в гримасу деланной скорби. — Я и не собиралась продолжать. Кем я должна быть, по-вашему, чтобы с первого раза не понять? — Хотя бы постарайтесь не отвечать так Страйфу, — покривил он ртом. — Даже его недалёкий ум в вашем энтузиазме что-то заподозрит. Видно было, как в ней вскипает обида, как лицо красится оттенком возмущения. — Что выяснили о Локхарт? Где за ней наблюдали? — С чего вы решили, что я знаю? — надрывно выдохнула Аделина. — Дин всё это делал. — Хотите сказать, я вас переоценил? Уверен был, вы всё с него испросили в тот же вечер. Аделина промолчала. Руфус мало удовольствия испытывал от того, что в этом разговоре держал верх. — Что вы выяснили? — сигарета догорела до фильтра, рассыпавшись серебряной пылью по округе. — Не будем тратить друг другу время. — Дин следил за ней в городе. Она ездила по делам куда-то, с ней всегда кто-то был из Организации, иногда Туэсти. Было несколько раз, когда Дину пришлось ехать в Мидгар. Тогда она одна была. Неудивительно, что её недалёкого приятеля обнаружили. Удивительно, что Вайсс ничего не сделал. Неужели вправду решил, что не станет Турков трогать? Скорее всего, в очередной раз устроил свои больные игры. — Допустим, — кивнул он, — пока всё верно. И что Локхарт в Мидгаре делала? Аделина посмотрела на него пронзительно, будто разглядела какой-то постыдный секрет. Что она поняла, какие догадки заняли её мысли — не так ему было важно. — Дин говорил, — роняла она медленно, нагоняя словам весу, — что она ходила в церковь. — Что-нибудь ещё? Руфус постарался не удивиться, но свой нарочито праздный вопрос задал слишком быстро. Церковь, серьёзно? Вайсс был там впереди него? Что делал? Выводы вырастали вокруг него, смотрели из-за гор, из-за деревьев. Вайсс говорил с Аэрис. Или пытался говорить. Зачем Страйфа отправил? Очевидно, чтобы вызнать, что Руфус вознамерился делать. Какие напутствия получил. Почему ему это было интересно? Потому что… Например, потому что сам он не мог с Аэрис договориться — или вовсе выйти на контакт. — А что, этого мало? Недостаточно странно, что она ездит в Мидгар среди бела дня или по вечерам? — Вовсе нет, — Руфус привычным движением щёлкнул пальцами, отправляя бычок в урну. — К церкви, скорее всего, у Локхарт особое отношение. Как и у Страйфа — вам, конечно же, это известно. Аделина поджала губы, насупилась. Видимо, Клауд не счёл нужным её в это посвящать. — Ничего более вы не выяснили? Вы в этом уверены? — А зачем вам это? — она щурилась в стихийной подозрительности. — Компромат на неё собираете? Руфус уже даже не пытался держать выражение невозмутимости и позволил себе ухмыльнуться. — Компромат на неё собираете вы, Аделина. У вас определённый талант говорить смешные вещи, поэтому я вам открою секрет, — Руфус подошёл к ней поближе и подался вперёд, понижая голос: — Локхарт знает, что за ней следили. Она ко мне обратилась. Аделина отшагнула — отшатнулась. — Понимаете? — Руфус безо всякого участия наблюдал за её упражнениями в драме. — Вам не нужно в своём рассказе совпадать с рассказом вашего доброго друга. Вам нужно рассказать всё как есть. — Но я всё сказала! — Аделина смотрела теперь на горы, вырезав на горизонте свой несчастный профиль; пальцы её взялись нервно плести волосы. — В Мидгар она нет-нет — да ездила. Дин сказал, в последний раз это было пару дней назад — в понедельник, кажется. Значит, после того, как туда наведался Руфус. Подозрения в нём росли и крепли. — Уверены? Аделина стрельнула в него взглядом. — Я за Дина говорить не буду. Что же мне теперь, выдумывать, чтоб вам угодить? Руфус почему-то не сомневался, что именно так бы она и сделала, если бы ситуация сложилась иначе. Эта особа, похоже, могла что угодно изобразить, только бы своего добиться. Ну, в этом он её хотя бы понимал. Но с тем и каждый шаг видел насквозь. — Что ещё вам нужно, чтобы Клауд не узнал? Руфус подумал немного, прикидывая варианты. — Ничего. — Ничего? — округлила она глаза. — Мы оставляем в покое Дина. Страйф не узнаёт о вашей выходке. А вы — вы больше не усложняете Локхарт жизнь. Опять этот пронзительный взгляд. Упоминание Тифы всякий раз превращало её присутствие в заострённое лезвие, всплескивало мнительность. — Я поняла, — сощурилась она и шагнула вперёд. — У вас на неё виды. Хотите её себе оставить, приберечь. — Вы что-то имеете против, если это так? Я вам приглянулся? — если подумать, несколько недель назад Руфус от такого бы истово смутился. Аделина патетически скуксилась. — Да что вы все в ней нашли! — То, чего вы, надеюсь, не найдёте, — словив её странный взгляд, он развёл руками, не умея удержать веселья. — Да и разве это вам не на руку? — В чём это? — вздёрнула она нос. — Что вы все на её стороне? — Скорее, что в моих интересах приблизить момент, когда вы добьётесь расположения Клауда. В том, что он наступит, я даже не сомневаюсь. Аделина пожевала губу. — Почему не сомневаетесь? Голос её, вдруг сделавшийся кротким, не мог сокрыть, как из-за гор выглянуло и потянулось к нему трепетное любопытство. Руфус очертил взглядом силуэт этого чувства, не удивляясь даже, как просто было ей польстить. В лицо его влилось мнимое участие — гнусное подобие сострадания. — Потому что только вам под силу ему помочь. Аделина усмехнулась — в горечи, неверии, — но перечить не посмела. Руфус по первости решил, что с надрывом переборщил, но её настороженное, дыханнозатаённое молчание развязало ему руки. — При всей вашей… деятельности я склонен верить, что вы о Страйфе искренне заботитесь, — конечно, он так не считал. — Но прежде всего я убеждён, что Локхарт тратит своё время. В её неспокойном взгляде рождалось несогласие. — И что нужно сделать, чтобы никто больше времени не тратил? — упрёк она сдержала, благоразумно решивши перейти к делу. Не было никакого секрета в том, чтобы её одурачить. — Ваше слово, что вы оставите её в покое. — Я не могу этого обещать, — её глаза умилительно округлились. — Будет ли вам дело до этих мелочных обид, когда ваш драгоценный Клауд очнётся от своего наваждения и начнёт видеть мир таким же, каким видите вы? — А когда это случится? — Всё от вас зависит. Аделина отбросила косу, сложила руки на груди. — Хорошо. Допустим, я согласна. — Мудрое решение, — Руфус склонил голову, почтенно улыбаясь. Хотя бы на одну проблему меньше. — Так что мне следует делать? Руфус взглянул на часы. — Не самый короткий будет разговор. Вы не голодны? Предлагаю отобедать. Цон встретил его в фойе коридора и был сам на себя не похож. Серые одежды мешали его с больничными стенами, тканными полутьмой. Волосы были сплетены в косу, обнажая острое, осунувшееся лицо. Рука его походила на раздутый рукав, истыканный спицами. — Ты почему один? — сощурился он первым делом. Руфус не мог понять, рад ли Цон был увидеться, но привычный порыв ухмыльнуться едва сдержал, забывши на секунду обстоятельства встречи. — Сказал ему, что личный разговор, — он кивнул на дверь. — Караулит. Цон вздохнул, медленно опускаясь на скамью. — Что случилось? Руфус видел теперь, что тот едва сдерживал раздражение, наверняка вызванное гнусными, отупляющими болями, о которых предупредили врачи. Следом он не присел. Цон, ответа не дождавшись, откинул голову, и во взгляде мелькнула насмешка — незлая вовсе, привычная для него. — Ты решил искать повод, чтобы меня навещать? Я же говорил, не нужно. — Вообще-то нужно, — Руфус достал из внутреннего кармана свёрнутый документ, положил его рядом с Цоном, на скамью. Тот взял лист бумаги и принялся читать. От слова к слову лицо его ожесточалось — Руфус улавливал эти изменения с мазохическим упоением. — Что это значит, — сцедил Цон, гвоздя его взглядом, холодным и чёрным. — Это значит, что ты уволен, — под лезвием его невысказанных эмоций Руфус чудом нашёл в себе смелость отвратительно ухмыльнуться. Цон сидел истуканом, сливаясь с полумраком комнаты. Не двигался — казалось, даже не дышал. Хруст бумаги — это его пальцы смяли документ в волнистый веер, сжимаясь с силой. — Много вопросов, — Цон глотал невидимый ком, и Руфусу тошно было видеть, как его выражение медленно, но верно отравляла обида. Руфус опустил рядом с ним папку, которую всё это время не выпускал из рук. — Если про выходные условия, то сам знаешь, кого лучше спросить. Но здесь всё написано. — Зачем ты это делаешь? — Цон даже не смотрел в сторону документов; пальцы расслабились, и бумага в его руке опять обратилась приказом об увольнении. «Действительно, зачем?» — думалось ему, пока взгляд ворожился изломами да изгибами свежесмятой бумаги. Цон имел право знать, но он ведь и так уже всё знал. Руфус опять почувствовал на себе холодный взгляд — похоже, от него ждали ответа. — Какую полуправду тебе рассказать? — сам собой вырвался невесёлый смешок. — Ты не пригоден для службы. Восстанавливаться тебе несколько месяцев. Конфликт интересов? Помоги выбрать самую гнусную причину. Цон в привычной своей манере покривил ртом, давая понять, что манёвр пустой. — Я готов выйти хоть завтра. Хоть сегодня. Ты это знаешь. Это его и ужасало. Руфус против воли скользнул взглядом по страшной конструкции. Вспомнил свой разговор с доктором. Цон требовал отрезать себе руку, поставить протез — ради чего. Ради чего? — Думаешь, я бы это позволил? — откуда в нём было столько холодной ярости, да ещё и по отношению к Цону? Тот продолжал смерять его самым неприязненным взглядом. — Это не твоё дело, — проронил он наконец. Руфус вдохнул — резко, выпуская отравленные слова: — Ты прав. Больше не моё. Пристальный взгляд Цона сверлил его насквозь. — Не буду больше занимать твоё время. Спасибо за работу.