пропорция уязвимости

рыжие пряди рассыпаются водопадом по подушке, а в голове терпкая дымка дешёвого алкоголя, распитого на двоих. разумовский красивый до ужаса, а волков пытается не рухнуть с размаху туда, откуда пути назад точно не будет. протянутая усыпанная мозолями и шрамами рука замирает над пожаром волос всего в паре сантиметров, не решаясь преодолеть расстояние. языки несуществующего пламени лижут пальцы, заманивая теплом. олег отдёргивает ладонь, возвращая её на морозяще-коричневое стекло пивной бутылки, и еле сдерживает шипение. но коричневый — это хорошо, коричневый ближе к чёрному, чем к оранжевому, а оранжевый для олега слишком. разумовский расплывается в ленивой улыбке, хмельно следя за чужими движениями. он облизывает губы, и олег отворачивается, пойманный на горячем.       — олег, — зовёт серёжа, но тот не поднимает головы, зато поднимает свою безопасно коричневую бутылку, на секунду зажмуриваясь от рыжего отблика на ней, и делает глоток. и догоняется ещё парочкой для ровного счёта. — олег!       — что? — опустевшая стекляшка выскользает из рук и бесполезно катится на грязный пол общаги. кто из них двоих более пьяный — тот ещё вопрос. олег отвечать на него не хочет, потому что в ногу с осознанием собственной нетрезвости идёт осознание кое-чего ещё.       — пошли покурим, — счастливо предлагает серёжа, утыкаясь мутным взглядом в потолок и продолжая улыбаться.       — ты же не куришь, — на автомате отвечает олег, снова опуская голову на подтянутые к груди колени и мечтая уже просто уснуть, а назавтра проснуться безо всей ереси, заполоняющей сознание.       — зато я люблю смотреть, как куришь ты. волков поднимается рывком, от которого перед глазами пляшут цветные блики — серость обоев, синева послезакатного неба, идиотская игрушка белой вороны, чёрная толстовка, рыжийрыжийрыжий — и, не оборачиваясь на друга, выходит на лестничную клетку и на куцый общий балкончик. с первого раза достать полупустую пачку не получается, потому что руки трясутся и не хотят попадать в карман. зажигалка чиркает. олег не из тех, в которых влюбляются. даже по пьяни. даже их лучшие друзья. олег из тех, с кем можно разделить абсолютно чокнутую дозу алкоголя, с кем можно прогулять пары и получить нагоняй, с кем можно оказаться в одной постели, а наутро сделать вид, что ничего не было, и разбежаться. олег вот из таких. а серёжу надо любить. зажигалка чиркает снова, и на этот раз олег уже зажимает дешёвую сигарету зубами и делает глубокий вдох. серёжу надо любить, и это не потому, что так сказал олег или, тем более, сам серёжа. серёжа это бесконечные разговоры об искусстве, бессонные ночи за очередной программой, воодушевлённые рассуждения о будущем. серёжу обязательно нужно любить. а вот олег не из тех, в кого влюбляются. пропорция уязвимости олега — один к одному. одно любое действие серёжи делить на бесконечно огромное чувство олега к нему — равно проигрыш.       — угости, — серёжа не просит даже, а требует, полупьяно и не терпящим возражений тоном. олег едва удерживает зажигалку, выскальзывающую из пальцев, но не удерживает шокированный взгляд, который соскальзывает со здания напротив на стоящего рядом разумовского.       — тебе станет плохо, — нетвёрдо говорит волков, успевая спрятать огниво в карман прежде, чем серёжа фыркает и протягивает руку, чтобы схватить его. тонкие пальцы хватают запястье олега, и олег проиграл, давно и безвариантно, но почему-то продолжает барахтаться, лишь набирая каждый раз полные лёгкие воды.       — а мне ведь, блять, так хорошо сейчас, — саркастическое звенит в левом ухе, к которому чуть ли не прижимается сейчас серёжа, а в правом грохочет только жуткое «молчи, молчи, молчи». иногда собственные руки утопающих не спасают, а лишь топят.       — давай ещё посоревнуемся, кому хуже, — волков жмурится, будто со стороны ощущая, как друг беспрепятственно вытаскивает его ладонь из кармана и по одному разжимает пальцы, чтоб забрать зажигалку и прикурить неизвестно откуда взявшуюся сигарету. олег ныряет в свои чувства с головой и открывает глаза под водой, расплывчатые формы заполоняют всё в пределах видимости, и только разумовский ярко-рыжим пятном, горящим даже на жуткой глубине, выделяется на фоне остального.       — а что у тебя не так? — серёжа скептически скашивает взгляд на олега, делая первую затяжку и начиная отвратительно кашлять. он не успевает удержать зрительный контакт до нужного предела, чтобы олег раскололся, и вместо этого с ужасом смотрит на убийственную смесь табака и мерзких смол, укрытых тонкой бумажной упаковкой, которую держит в руке. олег смотрит на собственную убийственную смесь из рыжего всплеска волос и молочного оттенка кожи. иногда, кстати, курение не убивает, если есть кое-что похлеще. — как вы эту гадость только курите? волков вместо ответа затягивается своей сигаретой и не глядя вытаскивает у серёжи его, чтобы выкинуть за перила и развернуться к надёжной серости дома.       — может, ты ответишь? — олег чувствует руки, обвивающиеся вокруг плеч, и острый нос разумовского, утыкающийся в неприкрытую кожу шеи, и кислород убывает с каждой секундой всё стремительней и стремительней. серёжа захмелевший, захмелевший и более раскованный, чем обычно, и на олега это действует как мята на кошку. олегу хочется орать, вопить в голос, а то и выть — в его-то случае, точно по-волчьи, — от всего происходящего и положения вещей. олег не из тех, в кого влюбляются. серёжу надо любить. вот олег и делает единственное, на что способен. любит серёжу.       — нет. зубы смыкаются там, где до этого тёрся нос, и с губ олега срывается что-то, отвратительно напоминающее скулёж, но разумовский не обращает на это должного внимания. он не останавливается и продолжает кусаться, пока чувствительная кожа не начинает ныть от бесстыдного истязания, а душа волкова не начинает ныть от неподъёмного отчаяния.       — так что у тебя случилось, грозный серый волк? — серёжа наконец отлепляет губы от чужой шеи, а олег молится на то, чтобы его сразила усталость вкупе с опьянением, и он провалился бы в сон прямо сейчас. а с наверняка появившимся засосом олег уж что-нибудь придумает до утра. олег никогда не знал, каким богам стоит молиться, поэтому ничего не срабатывает. тонкие пальцы удивительно крепко и ловко обхватывают стиснутую челюсть волкова, поворачивая на себя. олега снова слепит оранжевый, слепит настолько, что он не видит перед собой вообще ничего, кроме голубых глаз и налившихся красным губ.       — ты у меня случился, серёж, — нехотя отвечает он и пытается вывернуться из хватки, но чувствует себя утопленником, к ноге которого привязан пятитонный булыжник, чтобы наверняка. уйти от прикосновений не получается. серёжа всё ещё нетрезво хихикает, а потом оказывается запредельно близко, настолько, что олег чувствует тепло чужих губ в миллиметре от своих. рыжие волосы, растрепавшиеся из хвоста, от резкости движения мажут его шею, и волков уверен, что на месте соприкосновения останутся ожоги.       — а, ну так это очень удобно получается, — олег не успевает даже вопросительно взглянуть на друга, а тот уже поясняет сам, — потому что у меня случился ты. олег не думал, что они разделят первый поцелуй на убогом балконе в общаге, пьяные, с горечью никотина на губах и горечью томительного ожидания в сердце. он не то чтобы думал, что вообще когда-то разделит с серёжей поцелуй, он просто горел идеей отдачи своей любви серёже, при этом с удовольствием оставаясь в тени. в конце концов, в таких, как олег, не влюбляются. даже пьяные лучшие друзья. вот только разумовский почему-то влюбился. пропорция уязвимости олега — один к одному. один поцелуй серёжи делить на один промозглый осенний вечер — равно выигрыш.