Виски, вереск и любовь

Это всё началось так давно, ещё летом тысяча семьсот пятьдесят первого года. Не в конец июня, а в начале июля, когда он в первый раз увидел меня, а я его. Он не придавал мне значения, конечно, ведь тогда мы оба были уверены, что встретились случайно и наши судьбы пойдут рядом пару дней, а потом он высадится, и я забуду его, как сон в летнюю ночь. Он притягивал обаянием и красотой, которую не могли испортить даже шрамы от оспы, покрывавшие его лицо на половину с веснушками, но что всё же побудило меня сказать ему о готовящемся покушении и сражаться с ним вдвоём против команды подготовленных матросов — без понятия. По природе своей я был скромным и мало что говорил о себе, он же, будучи гордым, но на удивление сдержанным, рассказал о себе не так много, как следовало ожидать, и после убийства рядом оказались два человека, которые знали друг о друге такое количество информации, что не хватило бы даже на то, чтобы без опаски выпить по стакану лёгкого вина. И теперь получалось так, что некоторые свои догадки на счёт определенных моментов его жизни я путал с действительными фактами, которые получал от него. Он любил не купажированный виски, сверчков и липовый мед, гэльские песни и запах рождественской ёлки. Он любил шутить и разыгрывать меня, и я часто чувствовал себя дураком. Но лучше быть одураченным так, чтобы дальше вести себя по другому, не правда ли? Хотя тогда, когда я на всеобщее удивление сказал, что не испытываю к Катрионе ничего сильнее дружеской симпатии — тогда я поступил не по дурацки, напившись в стельку? А Алан сидел рядом, и повторял глупые вопросы, просто зачем, почему, кто в этом виноват, и я молчал, с трудом сдерживая подступавшие к горлу слёзы. Потом он ушел, оставив меня наедине с теми каплями трезвости, из-за которых я не мог просто забыться. Но я отнюдь не чувствовал себя дураком, я считал дураком его, мучаясь вопросом, почему он не мог это понять? Что я хочу подойти и выпалить всё, что на душе? Что он идеален, что никакая Катриона не может с ним сравниться? Что я хочу всегда держать его ладонь в своей, всегда смотреть в его бездонные карие глаза? Что люблю его больше всей своей жизни, готов умереть за него? Кто из нас тут дурак, чёрт возьми! Он сбежал во Францию первым, в четыре утра, даже не простившись и не оставив никакой записки. Через неделю я поехал в полностью незнакомый мне Париж, в робкой надежде найти его. Просто каждый раз заходя в разные почтовые отделения спрашивал, бывает ли здесь военный с каштановыми волосами, ростом в пять с половиной футов, шотландским акцентом и шрамами от оспы. Я не испытывал ничего стыдного, из раза в раза описывая его, которого до сих пор, спустя год, любил той же пылкой и горячей любовью, какую испытывал с начала августа. Мне было двадцать, ему тридцать четыре, и если бы он искал меня таким образом, то это было бы до безумия романтично. Но в серой и суровой реальности обычного адвоката за своей несбыточной мечтой о встрече с Бреком гонятся должен был я. Я даже не думал о том, что действительно найду его в множестве городских улиц и в сотнях домов на них. В его жизни были десятки подобных мне, и наверняка все они находили себе жен и жили обычным семейным бытом, а я так резко выбился из них, что просто задержался в памяти чуть подольше. Он-герой, персонаж романов, а я всего лишь тряпка, которую забудут даже письменные источники, даже люди, чьи дела я решал. И каково же было моё удивление, когда я, получив ответ «да», оставил свой адрес, и через пару дней пришло письмо с датой и временем. И тогда, когда я вновь его встретил, я ясно увидел, что он не изменился. На его фоне я, со своим вечным видом измотавшейся лошади, выглядел абсолютно другим человеком по сравнению с тем, чем был. Я плохо помню этот вечер, наверно, из-за виски. Помню, как мы смотрели пьяными глазами друг на друга, а потом он спросил, почему я искал его. И я сказал, что скучал по тем временам, когда всё было спокойно, и жизнь чего-то стоила. Странно, чт… — Единственный вопрос, который меня волнует не смотря ни на что, это количество времени, что ты тратишь на вечное написание чего-то. В какой-то момент, мне кажется, ты напишешь всю свою биографию. Дэвид попробовал чай и чуть не обжёгся. — Ты преувеличиваешь. — Ничуть. Ты хоть раз смотрел на тот объём, что ты исписываешь? Алан выпил сразу чуть ли не половину чашки и выражение его лица даже не изменилось. — Я же знаю, что это не так. Да и, в конце концов… — Я прощу тебе всё что угодно, и ты это знаешь. Не смотря на некий сарказм в словах, его глаза тепло заблестели. Повисло молчание, нарушаемое лишь глотками чая (и судоржными попытками Бэлфура его пить), а потом Дэвид чихнул, чуть не расплескав весь напиток. — Будь здоров. — Спасибо. — Кстати, ты часто болеешь. Бэлфур вздохнул и отложил в сторону чашку, полностью пресекая свои стремления в её отношении. — Раз в год, Алан, это не много. Разговор явно не клеился. Поэтому, выждав небольшую паузу, Брек попытался перевести тему. — О чём пишешь? — Я думаю, ты догадываешься. Стюарт улыбнулся. — Надеюсь, ты уже вставил свою любимую фразу про то, что я ветер, который дует куда ему угодно. — Ты прервал меня на половине, а так обязательно бы добавил. И прошу, делай чай не настолько горячим. …Странно, что тогда вместо колкости, которой я от него ожидал, я получил лишь понимающий взгляд, что не требовал объяснений. Он ведь ветер. Ветер, который дует куда угодно. И подождав, пока мы оба опустошим стаканы, он задал настолько прямой вопрос, что я чуть не поперхнулся. Люблю ли я его. И тогда само сорвалось это тихое «да». Затем, после моего некоторого ступора… — Ты называешь ступором твой резкий обморок, из-за которого я подумал, что ты, чёрт возьми, умер? — Алан! Стюарт подвинул стул и сел рядом с Дэвидом. — А ещё перепиши последний кусок. Тусклый. …И тогда, очнувшись после обморока, я подумал, почему я лежу в его руках. Поначалу мне даже начало казаться, что я сплю или брежу. Но сны не целуются, а тем более не спят с тобой. Я укротил ветер, но вместо трудности с его удержанием я узнал вкус чая и дух ночного Парижа. Интересно, входило ли в привычки каждого шотландского военного, живущего во Франции, каждый вечер пятницы и субботы гулять по улицам до следующего утра и пить чай трижды в день? По крайней мере, мне слишком это нравится, чтобы задумываться. Смотреть на звёзды, обходить пустые ночные проулки, чувствуя себя королём, а потом буквально падать в кровать. Поверить не могу, что когда-то целью моей жизни было завести семью и жить обычной жизнью. Люди меняют людей, это столь очевидно, что не оспаривается. Но он скорее вывел меня на правильную сторону, нежели изменил. Он скучал по тем временам, когда он пробирался в Шотландию и когда мы с ним встретились, но теперь не настолько сильно, чтобы придавать этому значение… …А он любил молчать. Молчал ещё больше, чем писал, хотя этим он занимался безумно часто. Для всех был простым адвокатом, а для меня был тем, с кем мы проходили, казалось, мили по спящему городу, не боясь встретиться с людьми. Он ловил каждое моё слово, слушал так внимательно, будто бы собирался записать и это, хотя я был уверен, что он вряд ли вообще напишет что-то обо мне. Иногда смотрел на меня, как на нечто святое, после чего снова продолжал смотреть, но намного проще… — Сегодня почти полнолуние. — А ещё холодно. — Ты ж у нас навроде как писатель, так чего смотришь так однобоко? — Но тепло для этого времени. Дэвид поправил перчатки. — Nollaig Chridheil. — Тебя тоже с Рождеством.