Tabula rasa

Само понятие живописи аллегорично и воплощает в себе метафору полного контроля. Выбор всегда остается за художником — сюжет, цвета, мазки и выверенность линий. Он и только он решает, каким будет образец его иррациональности. Художник в своём праве создать нечто невообразимо прекрасное или написать ваш худший ночной кошмар. *** Розалинда берет со стола узкий обоюдоострый нож для бумаги, походящий более на старинный хирургический ланцет. Серебряная ручка, покрытая графитово-черной патиной, зажата, как каллиграфическая кисть, между длинных ловких пальцев. Фара застыла в кататоническом оцепенении, но быстрое, частое дыхание и пульс, бьющий в висках, не дадут солгать — фея знает, что будет дальше. - Ты получаешь от этого удовольствие, Роз? От того, что ты делаешь со мной? - Моё удовольствие не идет ни в какое сравнение с твоим, дорогая. Стоило мне коснуться ножа и ты теряешь контроль над своим телом. - Контроль всецело у тебя. Это и есть то, что сводит тебя с ума? Безусловная деспотичная власть над другим человеком? Над обстоятельствами? Знаешь, в чем тут подвох — зайдешь чуть дальше, всего на крохотный дюйм, и ты упустишь вожделенный контроль. Тогда у тебя не останется ничего. Знаешь ли, короли обычно теряют корону вместе с головой, — Даулинг невесело усмехнулась и жестом изобразила перерезанное от уха до уха горло. Розалинду всегда забавляла эта напускная вызывающая дерзость протеже. А еще то, с каким саморазрушающим стремлением та желала подчиняться, следовать, терпеть. Но что бы ни делала наставница, что бы ни говорила, в глазах её подопечной не мелькало и тени страха. Фара знает, что никто не сможет причинить ей большей боли, нежели она причиняет самой себе. Даже Розалинда. Поэтому ей не приходится больше бояться. Самый страшный мучитель Фары Даулинг — в отражении зеркальной амальгамы. Она нарекает боль любовью и растворяется в ней вместе со своим чувством ничтожности и одиночества. Розалинда непростительно близко, её шепот где-то на задворках сознания разливается горячей смолой: «Заменяешь эмоциональную боль физической. Её легче стерпеть, любовь моя. Я помогу тебе, только попроси». Фея закрывается, выталкивая наставницу из своего разума, прячет мысли. Непрошенная гостья. Церберы заперты в клетках, оставь их в этой преисподней. - Я хочу быть в тебе, Фара. Физически и ментально. Убери барьер, иначе я его сломаю. - Ты считаешь, что еще недостаточно сломила меня? — Даулинг нервно рассмеялась, её потряхивало. — Что ж, действуй! Я хочу быть невольным зрителем того, как ты уничтожишь меня, растопчешь и пустишь по ветру пепел. Поглоти меня. Сорви овации. Сделай из меня чистый лист — tabula rasa — холст, на котором ты контурами изобразишь форму без содержания и вдохнешь в него жизнь. И я стану притворяться живой. Поцелуй, последовавший за этой тирадой, выглядел как жест наивысшего отчаяния. Розалинда выиграла это сражение, как, врочем, и всегда. Серебристый нож для бумаги острым жалом прочертил на шелке рубашки Даулинг рваную линию. На молочно-белой ткани тут же проступило влажное багровое пятно. Розалинда неторопливо расстегивала пуговицу за пуговицей на безвозвратно испорченной вещи, не отрываясь от теплых ореховых глаз. И снова ни капли страха, только молчаливая тоска и бессилие плещутся где-то на дне. Рубашка осталась лежать на полу, напоминая сорванный белый флаг капитуляции. За ней последовали брюки и нижнее бельё. Фара прижалась к книжному стеллажу обнаженной спиной, испрещенной тонкой паутиной шрамов, заживших не без помощи магии. Ланцет с нажимом скользнул по мягкому бедру, в то время, как свободной рукой Розалинда оглаживала промежность своей протеже, покорной до оскомины. Всё её бахвальство, вся дерзость и горькая бравада — это только ширма, уж это Розалинда великолепно усвоила. Стоит только приказать, Фара возьмет серебристую сталь и нарисует на синеватых венах кривые несимметричные штрихи. Та самая абсолютная власть над человеческой душой и телом вкупе с безнаказанностью и вседозволенностью — опьяняют. Наставница погрузила указательный и средний пальцы в лоно феи. Фара подалась вперед, насаживаясь на пальцы, глубже, на всю длину. То ускоряя, то замедляя темп, ментор не без любопытства следила за реакцией Даулинг. Это было своего рода эмпирическое исследование. Короткого «Да» и еле слышного «Продолжай», срывающегося на выдохе в губы, было достаточно, чтобы каждым сантиметром кожи ощущать всю уязвимость и паталогическую зависимость её преданной феи. Розалинда растерла по половым губам и клитору вязкую смазку, одновременно продолжая терзать тонкую кожу болезненными прикосновениями лезвия. Фара потянулась руками к шее наставницы, расчерченной сеточкой морщин, но вместо ласковых касаний, сомкнула на ней пальцы кольцом. - Я могу задушить тебя прямо сейчас. Надену траур и буду скорбеть. А потом займу пост директрисы Алфеи. - Нет, ты этого не сделаешь. Ты ведь так нуждаешься в цепях, которыми прикована, — Вместо того, чтобы оттолкнуть, Розалинда улыбалась, пока Фара медленно сжимала пальцы до побелевших костяшек. — Ты хочешь обладать мною не меньше, чем я — тобой. Дыхание наставницы стало хрипящим, но улыбка не сходила с её лица. - Тот, кто держит цепь, не свободнее того, кто сидит на цепи. Он просто по другую сторону. — Даулинг разжала хватку и сразу же накрыла губы Розалинды поцелуем, не давая той вдохнуть. Отстранившись фея наблюдала, как её ментор жадно глотает воздух. - Знаешь, что заставляет тебя просыпаться по утрам? Осознание того, что я живу. Дышу, чувствую. И я рядом с тобой, — Розалинда отбросила нож в сторону, и тот с глухим стуком упал на персидский ковер, мягкий длинный ворс услужливо поглотил все звуки. — Поэтому я буду жить. Директриса очертила большим пальцем кровоподтек на бедре Даулинг, почти ласково надавив на свежий порез. Это был один из тех прекрасных алых цветов, покрывающих грудь, живот и бедра феи. Вязь из бордовых дорожек, запекшихся тонкой корочкой на белой сатиновой коже, складывалась в причудливые сюрреалистичные узоры. Тело Фары — это девственно-чистый холст, на котором Розалинда писала свои безумные картины. Некоторые художники не выносят вида своих законченных творений. И наставница снова и снова расчерчивала своё живое полотно сотнями карминно-красных линий. Фара инстинктивно дернулась и сжала колени, украшенные пурпурными отметинами. Розалинда перехватила запястье протеже, не позволяя той отпрянуть. — Открой рот, — приказ, не терпящий возражений. — Умница. Наставница коснулась пальцами потрескавшихся губ Фары. Фея послушно взяла их в рот, ощущая на языке вкус собственных жидкостей: металлический привкус крови, тонкими струйками сочайщейся из порезов и солоноватый — смазки, которая тягучими каплями стекала по бедрам. Одновременно с пальцами Розалинда проникла в сознание своей протеже, как горячий нож входит в мягкое масло. - Всё — тщета, ничто не имеет смысла, милая моя Фара. И все дороги ведут в никуда. В таком случае, важно по какой дороге мы идем, а не то, куда мы идем. Не имеет значения, как далеко ты зашла, всегда можно сойти с этого пути, повернуть на развилке. - В таком случае, я заблудилась, Роз. Я годами иду по тропе, усеянной острыми осколками моего здравого смысла. И сейчас я забрела в темные дебри из которых нет выхода. Я блуждаю, как слепая, натыкаясь на стены, выстроенные тобой. - Ты заблуждаешься. Не я возвожу крепостные стены, не я окружаю их рвами и наполняю клокочащей водой. Это твоих рук дело. - Может быть потому, что моё тело и воспаленный разум исступленно ищет защиты? Но не в тебе эта защита. А от тебя, Роз. - Тебе нужно время. В начале всегда невыносимо, но потом — привыкаешь к боли. По сути, она никуда не денется, но ты научишься с ней жить. И в конце-концов, останется... - Останется удушающее безразличие, Роз. Время — это не панацея, из него получается никудышный доктор, который помогает забыть о старых ранах сотнями росчерков нанося новые. И да, ты совершенно права, наступает момент, когда нервные окончания атрофируются настолько, что агония сменяется равнодушием. - Сейчас я часть тебя, дорогая. В тебе нет равнодушия, только... - Любовь? Да, Роз. Я беззащитна из-за этой моей любви к тебе, а ты выворачиваешь меня наизнанку, ранишь, дробишь кости, рвешь сухожилия. Я обожествляю тебя, а ты — разрушаешь меня. Ты полагаешь, я этого заслуживаю? В ту же секунду видение рассыпалось песком, утекая струями между пальцев. Прохладные руки Розалинды погладили пунцовые щеки феи, невесомо касаясь разгоряченной кожи. Женщина заботливо убрала за ухо прядь волос, прилипшую к влажной шее. Вместо ответа наставница прижалась губами к виску Фары Даулинг, чувствуя как строгим метрономом пульсирует артерия, отмеряя удары сердца. «Ты заслуживаешь то, что имеешь, Фара. Знаешь, почему? Ты остаешься со мной, потому что боишься. Я чувствовала этот страх. Ты настолько глубоко его спрятала, что и сама поверила, что его нет. Не боли, смерти или одиночества ты страшишься, а неизвестности. Одной-единственной переменной в уравнении, которая обрушит весь твой мир. И ты к этому никогда не будешь готова. Поэтому ты так охотно вверяешь всю себя в мои руки. Я контролирую, упорядочиваю, дорисовывая тем самым недостающии линии. Смазанная картина будущего становится четкой, и пугающая неопределенность отступает на пару шагов назад. Но когда-нибудь ты сделаешь шаг в пропасть и столкнёшься лицом к лицу с неизвестностью и её незначительностью. Тогда ты поймешь, что я тебе больше не нужна. И этого я допустить не могу».