Хуже не будет

      В один из этих суматошных дней Сэм спросил у него: как думаешь, почему Земо так себя ведёт? Как будто его развлекает происходящее. Как будто его не трогает происходящее. Как будто он не понимает истинного значения и истинной опасности ситуации.       Баки тогда отговорился чем-то банальным вроде «да он же психопат», но печальная правда заключалась в том, что он понимал Земо лучше, чем хотел бы признать перед Сэмом или перед самим собой.       Земо вёл себя, как человек, который потерял всё, что было ему дорого. Всё, что составляло смысл его жизни. Теперь он стал практически неуязвим: чем напугать или ранить человека, который собственными руками откапывал тела отца, жены и сына из-под завалов? Всё самое страшное с ним уже произошло, и глубина горя оградила его, будто стеклянной стеной, из-за которой он взирал на окружающую суматоху с лёгким любопытством энтомолога.       Сэм — хороший парень, и тоже сталкивался с потерями, но Сэм — личность цельная, положительная, с непоколебимыми убеждениями о том, как всё должно быть устроено в этом мире. Пожалуй, лиши его самого ценного — он и то останется самим собой, Сэмом Уилсоном, хорошим парнем, который брал других солдат за руку и выводил их из того тёмного и страшного места, в котором они оказывались, вернувшись с войны. Потому он и не понимает, как чувствует себя человек, у которого была драгоценность, самим присутствием делавшая мир лучше. Ради которой ты сам стараешься быть лучше. А потом её у тебя отнимают, и на месте души остаётся чёрная дыра.       Две чёрные дыры на месте глаз — вот что увидел Баки, когда схватил Земо за горло в самолёте. Ни страха, ни удивления; только немного любопытства и.… удовлетворение?       — Ты говорил, что больше не убийца, — мягко сказал Земо, когда Баки разжал руку. — И всё-таки так быстро перешёл к угрозам убийством, стоило мне тронуть вещь Стива Роджерса. Так легко.       — Не смей произносить его имя.       Земо вскинул руки, словно демонстрируя собственную безоружность, а Баки сел обратно в кресло и прикрыл глаза, злясь на себя.       Вот поэтому Стив и отдал щит Сэму, подумал он.       Когда он открыл глаза, Земо смотрел на него в упор с лёгкой усмешкой, и Баки как никогда сильно захотелось его придушить.       Палка о двух концах: он понимал Земо — но, кажется, и тот понимал его. И эта мысль Баки очень не нравилась.

***

      В гостиной было сумрачно, тихо и прохладно, будто в церкви. Солнечные лучи проникали через витражные стёкла и ложились на старый паркет цветными пятнами, но не развеивали тень, царившую в доме. Американец не стал бы так жить — в окружении массивной старой мебели, витражей и древних потемневших картин в тяжёлых деревянных рамах. Америка — это новизна, чистота и пластик; много света, пространства и техники, стремление в будущее. А Европа словно старалась остаться в прошлом. Не снести старое, а покрыть его лаком, законсервировать и оставить в таком виде. Не ускорить и упростить, а оставить всё, как было раньше. Чёрт побери, у Земо даже кофемашины не было! Утром он молол зёрна в старинной ручной кофемолке, потом варил кофе в гейзерной кофеварке, и весь процесс занимал не меньше пятнадцати минут, что ужасно раздражало Сэма. Тот даже полагал, что Земо нарочно всё делает так медленно, чтобы его позлить, но Баки казалось, что тут он не прав — по крайней мере, не совсем прав. Кажется, Земо просто наслаждался процессом, а что ещё остаётся делать, если ты мёртв изнутри?       Кофе, кстати, получался отличный.       Сэм ушёл встретиться с информатором, а Баки оставил следить за Земо. Баки следил — но Земо возлежал на кушетке, читал книгу на немецком и попивал виски. Возможно, в этом заключался какой-то глубинный злодейский смысл, но Баки пока не мог его разглядеть, хотя смотрел пристально.       — Что же интересного ты нашёл в моей скромной персоне этим солнечным утром, Джеймс? — спросил Земо, не поднимая взгляда от книги. Он говорил на очень правильном книжном английском, отдававшим архаичностью так же, как и всё это церквеподобное жилище.       — Я за тобой слежу, — отрезал Баки. «Джеймс» прозвучало довольно внезапно: его давно никто так не называл. Имя показалось почти чужим.       — И какие же выводы ты сделал по результатам наблюдений?       — Что ты скользкий тип и с тебя нельзя глаз сводить.       Земо усмехнулся и наконец оторвался от книги.       — Это не новость. А хочешь знать, что вижу я?       — Нет, но ты же всё равно скажешь.       — Я вижу потерянного человека.       Голос у него был бархатный, обволакивающий, словно у какого-нибудь мозгоправа-гипнотизёра — Баки таких немало повидал, и все пытались влезть ему в голову.       — Заткнись, Земо. Мы с тобой не подружки на пижамной вечеринке и не будем болтать по душам.       Земо сел на кушетке и устремил на Баки взгляд тёмно-карих глаз, в глубине которых заплясали искорки.       — А почему бы, — медовым голосом поинтересовался он, — нам не поговорить? Не хочешь, чтоб я увидел правду, которой ты боишься?       — Заткнись.       — Я вижу человека, который лишился опоры.       — Заткнись, Земо.       — Почему? Мои слова слишком больно ранят? — Земо наклонился вперёд, и блеск в его глазах усилился. Баки вспомнил, как сжал его шею ладонью бионической руки; человеческая плоть такая податливая, такая хрупкая, одно движение — и шейные позвонки хрустнут, и Земо замолчит навсегда...       ...он не должен так думать, не должен. Он не убийца, чёрт побери, и Стив никогда бы этого не одобрил. Стив не бил безоружных, Стив не убивал слабых.       Но Стива здесь нет, Стив его бросил и даже не счёл достойным щита — хотя не мог он отдать щит убийце, пустоголовой марионетке, человеку, самую личность которого выжгли и уничтожили; это Баки понимал, но всё же, всё же...       Он обещал быть со Стивом до конца — а Стив с ним до конца не остался.       Земо смотрел на него с жадным любопытством, будто мог видеть, что происходит у него в голове. Будто его это развлекало — хотя почему «будто»? Разумеется, его развлекало происходящее. Баки стиснул зубы и повторил в который раз:       — Заткнись. Я в двух дюймах от того, чтобы свернуть тебе шею.       — Так легко, — сказал Земо со странно-мечтательным видом.       — Легко и быстро, можешь мне поверить.       — Ты ему завидовал.       Этой реплики Баки не ожидал и не совладал с собой: почувствовал, что лицо исказилось. Что-то хрустнуло: он только сейчас понял, что держал в бионической руке кофейную чашечку, от которой теперь остались одни осколки.       — А он об этом, конечно, не знал, — продолжал Земо настойчиво и мягко, вглядываясь ему в лицо. — Потому что был слишком хорош и слишком благороден, чтобы предположить подобные чувства в сердце лучшего друга.       Баки поднялся на ноги, чувствуя, как стучит в ушах кровь. Он разжал руку, и осколки со стуком попадали на плитки пола.       — А ещё ты... — заговорил Земо очень тихо, глядя снизу вверх.       — Не продолжай, — хрипло и почти умоляюще сказал Баки. Но конечно, Земо продолжил.       — ...его хотел.       Баки оказался рядом в мгновение ока.       — Скажи, что я неправ, — прошептал Земо — говорить громче он не мог, потому что чужая рука сжимала его горло. Баки ничего не сказал, только сжал металлические пальцы чуть сильнее.       — Если б я был... неправ... — Земо уже не шептал, а сипел, — ...ты бы... не злился...       — Почему ты не заткнулся? — Баки наклонился к нему и задал этот вопрос в самое ухо. Земо, придушиваемый суперсолдатской рукой, ухитрился улыбнуться; в глазах его не было ни намёка на страх, и он даже не пытался дёргаться, сопротивляться — его счастье, потому что одно лишнее движение — и Баки довёл было дело до конца, и плевать на миссию, плевать на всё. Только бы не слышать больше этих слов.       Никто не знал. Он и сам толком не знал, он запрещал себе даже думать. Даже в мыслях не мог пятнать Стива такими фантазиями. Так откуда этот... Как он мог узнать?       — Откуда? — спросил Баки таким сиплым голосом, словно это его душили. Он разжал руку, чтобы Земо мог говорить, но на этот раз тот ничего не сказал. Вместо этого Баки почувствовал его руки на своей ширинке. Первой мыслью было — Земо решил напасть на него, атаковав самое уязвимое место; но на атаку это плавное движение походило меньше всего.       Баки мало задумывался над тем, в какой позе они оказались, и только теперь осознал, что буквально оседлал Земо, чтобы удобнее было его душить. Пелена ярости слегка рассеялась; он медленно опустил взгляд — одна рука Земо лежала на его бедре, пальцы второй расстёгивали пуговицу на его джинсах.       Неправильность и возмутительность происходящего переходила все мыслимые границы. Тем хуже было то, что его насквозь прошило острым возбуждением от осознания того, что другой мужчина расстёгивает ему штаны. Надо было отбросить его, ударить — вместо этого он, приоткрыв рот, завороженно следил, как Земо тянет язычок молнии вниз. Мелькнула отстранённая мысль: красивые руки.       Растерянный, сбитый с толку, он понимал, что момент для демонстрации возмущения упущен, хотя ярость всё ещё бурлила в нём, как кипящая вода под крышкой кастрюли. Он поднял взгляд: Земо криво улыбался, его карие глаза стали чёрными от расширившихся зрачков.       — Ты будешь себе и дальше врать, zoldat? — шёпотом спросил он. — Я вижу твоё... zhelanie.       Его тёплая рука скользнула Баки между ног; Баки выдохнул сквозь стиснутые зубы, чувствуя, как член наливается кровью, как отступают все разумные мысли и остаётся только животное, инстинктивное. Слишком давно его никто не трогал, и никогда его не трогали мужчины, он же не какой-нибудь... Он даже мысли не допускал.       (А если и хотелось ночью в палатке прижаться к широкой спине Стива, то только от одиночества. А если он когда-нибудь и дрочил бесшумно в той же палатке, зажмуриваясь и давя злые слёзы, то потом сто раз проклинал себя и под пули лез, чтобы это прекратить раз и навсегда.)       Но теперь он вдруг подумал — да к чёрту. Это перед Стивом было стыдно, это про Стива нельзя было даже думать такое, а перед этим-то чего стыдиться? С ним можно всё.       Поэтому Баки рванул ворот халата Земо так, что ткань затрещала; укусил его в шею, вдохнув запах чистой кожи и одеколона. Хотелось рычать, тискать и вести себя, как животное — и он так и делал. Одежда полетела на пол, что-то затрещало и порвалось, но ему было плевать; он навалился на Земо, придавив его всем весом к кушетке, мял его и кусал.       — Такой сильный... такой... мощный... — шептал Земо ему на ухо, беспорядочно гладя по спине, по плечам, и Баки вело от этого жаркого шёпота, от тяжёлого дыхания и всхлипов. Когда ногти вонзились ему в спину, он зарычал, вцепился живой рукой Земо в волосы, заставляя откинуть голову, и впился зубами в основание его шеи, причиняя боль в ответ. Да, вот так было правильно — пусть это похотливое, нечистое возбуждение будет смешано с болью; должно быть больно и ему, и тому, кто грешит с ним. Он оторвался, только почувствовав во рту вкус крови, и в этот момент Земо обхватил его рукой за шею и поцеловал. В этом не было ничего от нежности или любви — только чистая похоть; они боролись за главенство в поцелуе, кусали друг друга, не жалея — да и не нужна была жалость и бережность ни одному из них. В какой-то момент Земо запустил язык ему в ухо, потом укусил за мочку — в другое время это показалось бы противным, но сейчас только возбудило ещё больше.       — Zoldat... там на столе boca ulja...       — Что? — Баки сомневался, что понял бы Земо на чистом английском, а тот, кажется, заговорил на смеси русского с заковианским.       — Бутылка масла. Мне объяснить, зачем?..       Объяснять Баки ничего не надо было, он всё понял и так. Скоро он уже короткими толчками вгонял свой блестящий от масла член в узкую задницу Земо, а тот часто дышал и дрочил сам себе; на лбу у него выступила испарина, глаза были закрыты. Второй рукой он вцепился Баки в ягодицу, стискивая до боли — но боль была нужна, боль была уместна. Нависая над ним, Баки двигался в устойчивом ритме, как машина, входя всё глубже, ускоряя темп, и Земо уже не просто тяжело дышал — постанывал, стискивал коленями его бока, подавался навстречу, и рука его беспорядочно скользила по члену, задерживаясь у головки, и откуда Баки было знать, как его возбуждает зрелище мужчины, который дрочит с его членом в заднице... Он зарычал, задвигался в бешеном темпе, вбиваясь до самого конца, Земо под ним вскрикнул, содрогаясь всем телом и сжимаясь на его члене, и этого оказалось достаточно, чтобы Баки кончил, войдя так глубоко, как только можно.       Места на узкой кушетке было мало, только поэтому он не откатился в сторону, а продолжал лежать на Земо, слушая, как постепенно замедляется его сердце, возвращаясь к нормальному ритму. Ярости не осталось, как и мыслей в голове. Всё тело было тяжёлым и расслабленным, словно вышло всё напряжение, копившееся чуть ли не сотню лет. Его ничуть не волновало то, что рука Земо всё ещё лениво тискает его задницу, и то, что его собственная голова лежит у Земо на плече.       — Что бы сказал твой крылатый друг, если бы это увидел? — проворковал Земо, забираясь ловкими пальцами между ягодиц Баки. — А ведь он скоро вернётся...       — Затк...       — Да-да, заткнись, Земо. Я это уже слышал.       Баки сбросил его руку и встал, рассудив, что мерзавец прав: Сокол может вернуться с минуты на минуту, а перспектива предстать перед ним в подобном виде Баки пугала только чуть-чуть меньше, чем перспектива в такой же ситуации предстать перед Стивом. Он окинул взглядом Земо, который томно раскинулся на кушетке, ничуть не стесняясь своей наготы; взгляд привлекли многочисленные красные пятна — следы от грубых засосов, укусов и пальцев. Через несколько часов он будет весь в синяках. Эта мысль вызвала у Баки глубокое удовлетворение.       — А ведь у тебя не первый раз, — заметил он. — Ты же женат был...       Удар был ниже пояса, но ведь и Земо не стеснялся говорить ему гадости, так с чего он должен сдерживаться? Но фраза никакого эффекта не оказала; Земо только пожал плечами и усмехнулся. В глубине его тёмно-карих глаз вновь плясали искры.       Направляясь в ванную, Баки подумал, что хочет повторить. Было ещё множество вещей, о которых он не смел бы даже подумать, касайся дело Стива — но Земо... о, Земо — совсем другое дело. С этим можно попробовать всё, что только придёт в голову, и не испытывать ни малейших угрызений совести.       Ведь он так же плох, как и сам Баки.