Морской сон

      Море... Ледяные душащие волны, пена, похожая на смятую бумагу, бесконечный горизонт. Сразиться с ним значит показать силу, безмерную волю и нечеловеческую отвагу. Мне же предстояло сделать это в одиночку. Моя авантюра попахивала безумием, но я точно знал, что могу победить стихию и не боялся, потому что был пуст изнутри, как сосуд, который путешествие должно было наполнить, капля за каплей, моими слезами о прошлом, сожалениями, несбывшейся любовью.       Сколько раз я всматривался вдаль, прищуривая глаза, чтобы увидеть долгожданную сушу, и сколько раз скупая слеза, которую я не мог удержать из-за солнечных бликов, катилась по моей щеке. Я сросся с морем, стал его отражением, зависел от него, как ребёнок от матери. Просыпаясь, я тешил себя надеждой, что сегодня оно будет ко мне милостиво, чтобы держать курс, а если нет, то у меня всегда был ром, дающий мне выдержку и смирение, которых так не хватало одинокому мужчине на борту прекрасной яхты с не менее чудесным именем.       Элизабет... Я видел ее лишь несколько раз, но чувствовал, что судьба не просто так свела нас вместе в тот момент, дав мне шанс добиться любимую и оправдать подарок столь неожиданно посланный мне благосклонной судьбой. Я должен был доказать своё мужество, отдать дань уважения мёртвому владельцу яхты и вернуться к Либби, которая ждала меня с этой регаты, меня и свой корабль, и я обещал ей, что не просто сумею, а буду первым, лучшим и... я не смог. Эта победа должна была быть посвящена любви, но, кажется, её не существует, иначе бы выигрыш был у меня в руках, любовь бы стала ветром в моём парусе, быстрым течением, уносящим всё дальше и дальше, путеводной звездой в этом высоком ночном небе..       Наверное, дело в тени отца Пенелопы, который устроил эту регату и навлёк на меня несчастья. Я должен был восстановить свою честь, реабилитироваться в его глазах, но, кажется, только упал ниже. Точнее, уплыл дальше, оказавшись запертым на острове с непонятной заразой, вынужденный снова и снова нажимать кнопку, будто бегущий в колесе хомячок. Впрочем, хомяк и тот был счастливее меня в своём неведении о собственной судьбе, достаточно неразумный, чтобы быть счастливым от пустого бега по кругу. В те дни я скучал по морю, по золочёным, алым краскам заката, которые отражались на горизонте и предвещали темноту. Скучал по грозовым облакам, серым тучам, кличущим беду, по серебристому блеску чешуи вдалеке. По невероятной, чарующей красоте Пенелопы и по доброму слову Элизабет. Впрочем, кажется, на острове я начал забывать их обеих, как стал забывать и своё имя.       Что я помнил? Надпись "Карантин" и то, что вакцину нужно вводить каждые девять дней. Что по бункеру от стены до стены — 218 шагов, что над моим спальным местом — россыпь черных трещинок, и, если присмотреться, можно попытаться угадать в них женские черты лица, слишком грубые, чтобы принадлежать Пенелопе, но я был так одинок какое-то количество времени, что начал узнавать её в них... Я помнил бессвязную муть зеленых листьев джунглей, которых не видел с момента прибытия на остров, но которые отпечатались в моей памяти одним сплошным неделимым пятном, и бесконечный отсчет часов, снова и снова, и безумные цифры, сменяющие друг друга...       Как далёк я был от этого когда-то! Разве будущее, которое меня ждало, могло быть предсказано кем-то? Оно похоже на сон, и я всё жду, когда же проснусь счастливым, женатым человеком, который принёс себе славу победой и восстановил своё доброе имя. Открыть глаза на корабле, чтобы поднять снова потрёпанный парус, и уже через час после рассвета увидеть ещё далекий берег, знаменующий окончание этой гонки, и знать, что выиграл, выиграл у самой стихии, у этого погубившего стольких людей моря, у его прислужниц-волн, у этого проклятого Чарльза Уидмора, выиграл право на любовь, счастье, выиграл в честь памяти, как благородный человек... Пусть бы это было просто кошмаром, снящимся между темнотой и утром, навеянным усталостью и морской качкой.       Но я все не просыпаюсь...