Когда цвела сакура

Ты увидел его впервые, кажется, так давно (но помнишь каждый момент, как если бы всё произошло вчера). Цвела сакура. В твоих воспоминаниях она навсегда будет связана с его прекрасным лицом, и ничто не в состоянии стереть этот образ. В Киото в ту пору дождило. Хрустальные капельки омывали нежнейшие лепестки вишнёвых цветов, будто купали прелестных юных дев в струях священного водопада. Он шёл по узкой улочке без зонта, позволяя очищающей воде струями стекать по богоподобному лику, насквозь пропитывать одеяние, едва ощутимо прикасаться к коже. Может, тебе привиделось в мареве весенней измороси, а может, он и взаправду сиял подобно Луне - кто знает. Он казался божественно-инородным на общем фоне, хоть и все внешние призраки выдавали местного. Ты не хотел верить в то, что он - человек. И не верил. Его, было впечатление, окутывала особая атмосфера, только подтверждающая внеземное, нечеловеческое происхождение. Взгляд. Он поймал твой взгляд на себе, и вернул его. Глаза в глаза. О боги, его глаза тоже сияли. Переливались отблесками янтаря и императорских топазов вперемешку с зелеными искрами ярких хризобериллов. Он смотрел на тебя, не отрываясь, несколько минут, которые с лёгкостью могли сойти за вечность. Поманил к себе, и ты, словно марионетка, управляемая невидимой рукой кукловода, повиновался. У тебя не было ни единого, даже самого мизерного шанса ему противостоять. Да и зачем? Шаг. Ещё один. И ещё. Ещё немного - и вплотную к нему. Последний рубеж. Только набрался смелости, но... Он сделал шаг в противоположную сторону. Последовал за удаляющимся шаг за шагом, будто знал, что нужен ему, а он не сбежал - вёл. Ещё немного - и вы оказались у небольшого поместья. Привычных для таких зданий слуг не было замечено тобой, но усадьба не выглядела заброшенной, скорее, наоборот. По тому, как он держался, входя в дом, стало понятно: вы достигли конечного пункта. Всё так же безмолвно провёл в комнату с татами, где уже как будто по одному его только мысленному приказу накрыт стол для чайной церемонии. Одним изящно-элегантным жестом пригласил присоединиться, и ты не был в состоянии отказать. Только на этом моменте, мазнув мимолётным взглядом по полуприкрытому окну, заметил, что дождь закончился и на бренную землю опустились густыми клубами сумерки. Ты должен был задать столько вопросов, но инстинкты подсказали, что всё несущественно, а речь только нарушит идиллию. Прислушался к себе и подчинился. Он с грацией кошки присел напротив, ловко принимая уже привычную позу. Взял глиняный сосуд и разлил по чашам горячую, испускающую ароматный пар жидкость. Чудом так быстро просохшее кимоно немного сползло вверх по предплечью, обхватив его правую руку своим мягким тёмным пленом. Бледная, будто сотканная из лунного света, заглядывающего в приоткрытую дверь, и нежнейшего шёлка, кожа сияла своей беззащитной белизной. Даже не верилось, что такая тонкая, изящная, нежная и мнимо хрупкая конечность с длинными тонкими пальцами, как бы вылепленными искусным скульптором, и тонкой, едва различимо обвитой венами кистью могла принадлежать молодому мужчине. Лепестки сакуры, гонимые ночным ветром, только усиливали ощущение нереальности, какой-то почти мистической ауры, окутавшей эфемерным коконом и руку, и её владельца. Эта картина навеки врезалась в твою память как самое сокровенное воспоминание. Он сам выглядел так, будто был соткан из предрассветных туманов, полнолунных ночей и старинных сказаний, несущихся с восточными ветрами по миру. Казался миражом, наваждением. Виделось, якобы сама праматерь Аматэрасу явилась на грешную землю в его чистом облике. В эти глаза хотелось смотреть до скончания времён, и столько же проводить в священном обожествлении их хозяина. Время пролетело незаметно, и чайная церемония подошла к своему завершению. По его мановению вы переместились в другую комнату поместья, где всё уже было готово для сна. Твоё сердце стучало всё громче, с каждым разом ударяясь о рёбра сильнее. Он протянул руки к голове и разобрал незамысловатую причёску. Длинные смоляные волосы рассыпались по широким плечам и стройной спине густыми драгоценными прядями. Манили своим блеском, призывали к прикосновению. И ты не удержался. Тихо подошёл со спины и осторожно прикоснулся к тонкому локону, будто боясь спугнуть его божественного обладателя. Он был мягок, как самый дорогой шёлк, и нежен, словно первый поцелуй. Хотелось касаться больше, но божественный не позволил. Мягко отстранил тебя и, задержавшись на минуту, спустил с плеч тяжёлое кимоно, обнажая алебастровую кожу. На грани слышимости прошептал то ли призыв, то ли просьбу: "Прикоснись...". Твои остатки самоконтроля дали серьёзную трещину. Кончиками пальцев огладил плечо, поднимаясь выше, к ярко очерченному углу нижней челюсти. Его кожа была нежна, как дражайший бархат, и холодна, как одинокие зимние ночи. Но тебе уже было мало. Одним взглядом попросил разрешения продолжить, и ожидаемого отказа не последовало. Одеяние окончательно пало к его длинным, подтянутым ногам поверженным врагом, а твои руки надёжно прятали его в мягких, сладостно-горячих объятиях. Он тихо выдохнул, и только это ударило по твоим натянутым струной нервам достаточно, чтобы до мурашек по всему телу. Ты просто держал в руках земное божество, которое снизошло то ли ценнейшим даром в шансе хоть на мгновение узреть, то ли жесточайшим проклятием в невозможности сберечь. Он приковывал к себе незримыми цепями, просил большего. И достиг своего. Россыпью поцелуев, тонких, словно касания ветра, ты осыпал всё его бесподобное тело, куда только смог дотянуться, и не забыл вернуть сторицей остаток, уже лёжа на мягком футоне. Ты купал его в ласках, поил сладкими грёзами из собственных губ и упивался шероховатыми ласками его запредельных уст. Дарил ему себя полностью, без остатка растворяясь в мерцающих звёздами светлых чарах, и он отвечал взаимностью. Ты видел, как каждое соприкосновение, каждый момент контакта кожи с кожей заставлял его блистать ярче любого бриллианта. Видел, и тебе было мало, разве не так? Разве не хотел ты большего, оставляя на выпирающих ключицах разводы цвета ночного неба? Ты целовал его так, будто произносишь молитву высшему существу, так доверчиво расположившемся под тобой. Он принимал их, выпивая из твоих губ вместе со стонами до последней капли. Ты видел, как он готов взорваться от чистого удовольствия, приносимого ласками, но он был столь прекрасен, что поздно было давать попятную. Его магнетическая красота не оставила тебе выбора, кроме как продолжать с головой топить его в благоговейно-горячечных ласках и смотреть. Сквозь туман в разуме и перед глазами, но поглощать взглядом всё, что он смог отдать тебе. Он и правда отдал всё самое ценное, жаль, что ты не понял этого сразу. Его глаза светились изнутри, когда после недолгой подготовки он принял тебя полностью. С его покрасневших губ слетали неуловимыми призрачными журавлями стоны, неожиданно сильные руки сжимали в истоме твои плечи, а тело выгибалось навстречу неисчерпаемому удовольствию в твоём лице. Он просил большего, он хотел тебя не меньше, чем ты его. Каждое твоё движение отзывалось в нём ослепительными искрами, и ты знал об этом. Ты знал и касался всё больше и больше, сломав последние стены и развеяв по ветру последние крупицы самообладания. Ты брал его раз за разом, зная, что ему это необходимо, как воздух, с трудом наполнявший лёгкие одним дыханием на двоих. Первым до финала дошёл он и излился лунной жидкостью на впалый живот. Следом рухнул в сияющую пропасть и ты, позволяя испепеляющему свету сжечь себя и вновь возродить в его слабых полусонных объятиях. Ты тогда не знал, что пару часов спустя допустишь самую фатальную ошибку в своей жизни и оставишь неизлечимые шрамы на душах обоих. Ты уйдёшь в лучах рассвета, оставив его одного в остывшей после вашей ночи постели; его и своё сердце в божественно-восхитительных руках.