The Long Night

Артемида мягко улыбается Аполлону, а затем быстро поднимается, собираясь уходить. Из года в год одно и то же — лишь только принесены олимпийцами в жертву вепри, лишь только начинается пир на Олимпе, сразу скрывается она, оставляя празднество, на которое собираются все боги, все герои, и даже чета Подземного Царства поднимается наверх… Из года в год, и никто не знает, куда она уходит. Никому попросту нет дела. Ведомый внутренним порывом, я медленно выскакиваю из залы за ней. Вижу, как Артемида сбрасывает с себя плащ, оставаясь в легкой, расшитой серебром, тунике. Она медленно подходит к террасе и замирает на месте, поворачивая голову ко мне. — Поздравляю с удачным броском, — искренне улыбается она, убирая прядь волос с лица, — ты ловко обогнул меня. Жертва самого могучего из вепрей этого года по праву твоя. — Не все так считают, — улыбаюсь, выходя к Фебе на террасу. — Куда ты уходишь с празднества? Не хочешь придаваться радости со всеми? Еще через пару часов вспухнут жертвенные костры, с Олимпа вид на них прекрасен. — Но на Олимпе мы забываем, кто мы, и кто нам поклоняется, — тихо произносит Артемида, смотря в мое лицо. — Ни Зевс, ни его мудрейшая из дочерей, — саркастично замечает она, — не знают этого, и празднуют этот Великий час, не познавая его сути и его величия. — Ты то милостива к людям, то мстительна, — я веду головой в сторону, делая маленький шаг навстречу к Фебе, — мне тяжело понять тебя, а что же людям? — В этом же и есть наш смысл, — пожимает она плечами в ответ, — боги требуют веры и повиновения, забывая человеческую природу. Хочешь, чтобы тебя любили и почитали — будь жесток и гневайся, когда люди не правы, будь добр и милостив, когда она склонены пред тобой. Последние лучи солнца скрываются за горизонтом, а на пару секунд мир погружается в красно марево. Уран накинул на плечи темно-синее покрывало, и медленно стали проявляться звезды на темнеющем небе. Пронесся Эвр, принесший за собою еле ощутимый запах благовоний, что начинали поджигать в храмах… Артемида закрывает глаза, вдыхая воздух и приподнимая подбородок. Еле заметно светится полумесяц над ее головой. — Мы все пленники и узники воли Зевса, — вдруг произносит она почти неслышно, — да только быть пленницей я не хочу. Хочу сама свою судьбу вершить, — проговаривает она, вновь посмотрев на меня. — Его сила падет, рано или поздно. И не потому, что он станет слабее. Олимпийцы все сильнее теряют связь с людьми. — Ты празднуешь этот день внизу, — качаю я головой, не в силах сдержать улыбку, — вот куда ты исчезаешь. — Все в масках, не признать никого, — улыбается она в ответ, — и я отдыхаю, острее остальных олимпийцев ощущая людскую веру и людские подношения, — вдруг она делает шаг ко мне, оказываясь совсем близко. Так близко, что я ощущаю запах миндаля и ванили, что исходит от ее волос. Так близко, что я почти не дышу, смотря в лицо сестры Аполлона. — Феба, — хриплый полувздох-полустон вырывается из моей груди. — Хочешь направиться со мной? Ты не представляешь, как ощущаются жертвенные костры там, внизу, когда их жгут в паре метров от тебя. Не представляешь вкуса их и аромата, который попросту не слышен здесь, на Олимпе. Он теряется в толще воздуха, испаряется в празднестве Олимпийцев. Ты не познаешь человеческого поклонения, будучи здесь. — Они будут поклоняться тебе, остальным, но я у них не в почете, — Артемида усмехается, ведя бровями. — Ты так считаешь? Я видела жертвы, которые они тебе подносят. Они боятся, уважают и любят тебя, не менее остальных. А Зевс и Афина, — Феба пожимает плечами, — они не позволяют другим считать себя равными им. Следуй за мной, Арес. Поверь мне, как я верю тебе. Доверься мне, как я доверяюсь тебе. И с этими словами Артемида бросается вниз, только серебристый отсвет видится в небе… Я с секунду медлю. Поворачиваю голову, окидывая праздничный зал вдалеке. Чувствую, как на сердце разливается приятное тепло от мысли, что могу эту ночь быть подле близкого мне друга… И, скинув плащ, срываюсь вниз, за Фебой. То, что люди называют падением с небес звезды — ни больше, чем спускающиеся в людской мир боги.

***

Колонны храма невысоки и расположены слишком близко друг к другу, так что люди толпятся и танцуют сталкиваясь телами. Пахнет благовониями. Пахнет вином, пахнет наступающим летом, и дурман сковывает. Женщины, мужчины, все почти обнаженные убиваются в праздничном экстазе. Со всех сторон играет завораживающая музыка, бьют барабаны, играют свирели… Мелькают сатиры и нимфы, и все смешивается в безудержном круговороте. Слышны крики связанных вепрей, высятся статуи богов, жгутся костры. Служители поют свои песни, возносят к небу руки, возносят к небу ритуальные ножи… Отовсюду одуряющие пары. Отовсюду воздух пропитан пьянящими запахами. Все соткано из дурмана. Теснюсь, пытаясь пройти сквозь всю эту вакханалию к центральному огню, где крутится большой хоровод из дев. У всех маски. У кого нет масок, лица тех изрисованы. Мое лицо запачкано кровью, которая стекает по шее и груди. Я не помню, откуда она взялась. И начинают приносить первые жертвы, и время замедляется в ту секунду, когда первая кровь льется на горячие камни. Кровь шипит, ее аромат разносится по округе. Я жадно вдыхаю эти обжигающие мое нутро пары. Они действительно вкуснее и слаще, чем думалось прежде. Во рту ни то сладко, ни то горько, в голове туман… Я ищу Артемиду, и вскоре нахожу глазами среди танцующих вокруг пламени дев. Феба, как и я, перепачкана в крови. Она носится вокруг костра, извиваясь и танцуя, как никогда прежде. Я смотрю на нее, и внутри меня все рвется и рушится, ведь впервые я вижу ее такой. Дурман. Дурман, пьянящий и завораживающий. И сама Артемида так же пьянит и завораживает меня. Вновь проливается кровь, вновь ударяют пары в нос, вновь бьются барабаны, вновь жрицы кричат мольбы. Отовсюду стоны, визги. Отовсюду запахи и музыка… Я не помню, как оказываюсь рядом с Артемидой, не помню, как наши тела сплетаются в бешеном жертвенном танце. Лишь помню все тот дурман, тепло ее губ, близость её тела, эйфорию от празднества. И будет экстаз и праздничное безумие продолжаться, пока сознание не покинет, пока Эос не вступит в свои права после долгой ночи…