Немного можжевеловки на ночь

В кабинет вошел гауптшарфюрер Хольме. Он вскинул правую руку в приветствии, выкатил впалую грудь и прижал ладони к бедрам. Локти были слегка оттопырены. — Вольно. Докладывай, — штурмбанфюрер Вальтер Гримм подался вперед за столом, вперившись взглядом в длинную фигуру Хольме. Принесенные подчиненным новости явно вызывали у Гримма живейший интерес. — Штандартенфюрер велел доставить к нему русского командира в сопровождении переводчицы. Когда они зашли в помещение, я приблизился и по вашему, герр штурмбанфюрер, приказу начал прослушивать разговор. К сожалению, дверь слишком надежна, чтобы я мог разобрать хотя бы слово, но я слышал… Хольме склонил голову к плечу, будто все еще стоял, приклеившись ухом к двери. — Штандартенфюрер… Он смеялся. Словно в кругу добрых друзей, без всякой злобы или издевки. Потом они разговаривали, иногда вступала переводчица. Женский голос я слышал немного лучше. Русский спрашивал что-то о танке. Прошло еще время, и он вышел из комнаты, явно нетрезвый. За ним следовал штандартенфюрер. Он подозвал меня и приказал отконвоировать русского в место отдыха советского экипажа… Гримм стиснул зубы. Отвратительно! Впрочем, после всего, что успел натворить штандартенфюрер Ягер, тот просто не мог упасть ниже в его глазах. Или все-таки мог? Хольме, судя по бледному, потному лицу и бегающим глазкам, готов был поведать нечто еще более чудовищное. Гримм жестом велел ему продолжать. — Я передал заключенного другому конвоиру и вернулся на прежнее место. Штандартенфюрер и переводчица говорили хоть и по-немецки, но очень тихо. Я ожидал услышать что угодно… — Звуки борьбы, стоны, плач? — это было то, чего ждал бы Гримм на месте Хольме. Тот сглотнул, отрицательно покачал головой. — Женские шаги. Я уже готов был отскочить от двери, но тут женщина остановилась. Казалось, я слышу ее дыхание, настолько близко она была. Штандартенфюрер же… Повысил голос и с-сказал… Хольме захлебнулся вдохом, его взгляд сделался совершенно диким. Гримм нетерпеливо забарабанил пальцами по столешнице. — «Д-до свидания, фрау Ягер», — вот каковы были его слова. Я в ужасе отшатнулся и едва успел спрятаться за колонной, как вышла переводчица… — Ее одежда была в порядке? — перебил Гримм. — В полном порядке, герр штурмбанфюрер. Девка вытерла слезы, которые выступили, должно быть, от облегчения, и быстро удалилась. Я сразу же направился к вам с донесением. — Теперь можешь быть свободен, — небрежно сказал Гримм. Когда гауптшарфюрер развернулся, он с тихой угрозой в голосе добавил: — И, естественно, об этом не должен знать больше никто. Голова Хольме ушла в плечи. Конечно же, он помнил, что в распоряжении у коменданта лагеря множество способов заткнуть рот мелкой эсэсовской сошке: убит заключенным при попытке побега, пьяным упал на колючую проволоку, от недостаточной душевной твердости наложил на себя руки… — Т-так точно, герр штурмбанфюрер. Оставшись один, комендант лагеря для советских военнопленных «Ордруф» Вальтер Гримм не спеша пригладил седые волосы. Хмыкнул, провел пальцами по щеточке аккуратно подстриженных усов. Этот ублюдок Ягер опять сумел его удивить. Угощает хитрого обнаглевшего большевика выпивкой, расшаркивается перед проклятой славянской подстилкой, словно это сама фрау Хелен Гримм! Какие сантименты помешали ему просто повалить ее на кровать и задрать юбку? На мгновение Вальтеру стало жаль Ягера. Не иначе, бедняга был настолько одинок, что даже от ненавидящей его шлюхи хотел получить немного нежности, словно муж от законной жены. В конце концов, помыслы самого Вальтера при взгляде во влажные, вечно испуганные глаза молодой переводчицы бывали порой далеки от чистых, и удерживало его только желание остаться примерным семьянином. Тогда он просто отвешивал сучке добрую затрещину и наслаждался ее жалобным ойканьем. Хорошо, что Хелен была покладистой женой, не то девчонке доставалось бы еще больше — не мог же Вальтер ударить мать своих детей! Связи с еврейками запрещались чинам СС под страхом смертной казни, но если дело касалось женщин-остарбайтеров, на это порой смотрели сквозь пальцы. Если бы Ягер разок удовлетворил свою похоть с переводчицей — и будь он при этом порядочным товарищем, — Гримм так и поступил бы: предостерег от дальнейших оплошностей по доброте душевной, но тем бы и ограничился. Вот только Ягер и тут выкрутился. Подозревать его в ненадежности было множество причин, однако русскую он не тронул. Скользкий мерзавец! Герой войны, любимчик генерала Гудериана, уполномоченный самим рейхсфюрером — схватить его было просто не за что. Гримм десять лет служил в системе лагерей. Начинал еще при Эйке, с должным вниманием впитывая все исходившие от того истины о «врагах государства за колючей проволокой», сострадание коим недопустимо для эсэсовца, и о тех, кто посмел это сострадание проявить — «неженках, место которых в монастыре». Ни разу не побывав на фронте, штурмбанфюрер Гримм мало что знал о танковом бое, но идея Ягера казалась вздорной даже ему. Пара попаданий курсантов на «пантерах» по безоружному советскому танку — и все бесславно закончится. Вальтер гордился тем, что в его лагере не было газовых камер и печей. После перевода в Ордруф он впервые за два года втянул в ноздри воздух, чистый от сальной вони крематория, схожей с запахом самых дешевых свечей из животного жира. Пепел для удобрения прекрасных алых роз, украшавших подъезд к дому, можно было свободно получить из главного лагеря Бухенвальд. В Ордруфе заключенные умирали от вполне естественных причин, вроде истощения или болезни, а все их насильственные смерти происходили по воле или прямому разрешению Гримма. Подумать только, поначалу он с радостью эту волю проявил, пошел навстречу посланцу рейхсфюрера! Он быстро понял, с кем столкнулся. Армейское приветствие на первой их встрече, необъяснимый отказ выбрать кого-то из готовых к сотрудничеству танкистов, требование вылечить не поддающегося исправлению рецидивиста… Гримм вспомнил, как его заместитель, гауптштурмфюрер Шлецер, положил перед ним планшет с картой этого гнусного типа. «Младший лейтенант» — было вписано в поле звания. Высокие, плотно прижатые друг к другу заостренные буквы совсем не походили на знакомый дробный почерк архивиста Вайса — тот писал как школьник, чуть ли не печатным шрифтом. И фамилия… — Ивушькин, — прочитал Вальтер, словно ядом плюнул. Вот как звали негодяя, от которого он под пыткой не смог добиться ответа. Шлецер сказал, что Ягер вытащил из красного ублюдка имя и звание, пригрозив застрелить переводчицу. Правда, потом он к ней переменился, и Гримм не мог отогнать от себя мысль, что сам тому способствовал, когда выместил на девчонке гнев в присутствии штандартенфюрера. Тот оказался чувствителен, как сраный эдельвейс, и обошелся с Гриммом так дерзко и насмешливо, что с тех пор комендант истово ненавидел дражайшего гостя. По причине идеологических расхождений, конечно же, а совсем не из-за того, что гаденыш был моложе его и своей семьи не нажил, зато по званию оказался выше. Но приказ был свят, и Вальтер Гримм не препятствовал самоуправству Ягера в лагере. Он мог только скрежетать зубами наяву и во сне. Хорошо, что всегда можно было провести ночь в кабинете, а не в постели с Хелен — та знала, что порой мужа донимает бессонница. В такие ночи Вальтер приказывал седлать Бритту — великолепную вороную кобылу тракененской породы — и отправлялся на конную прогулку в свете прожекторов. От всех офицеров СС требовалось умение ездить верхом, фехтовать и водить автомобиль, а к этим навыкам Гримм присовокупил еще и тренировки в тире. Если заключенный хотел смерти, убить его надо было быстро и чисто. Особые методы он применял лишь к закоренелым нарушителям. Таким, как этот Ивушкин. Эта гнида отняла у лагеря человека, который пусть и не был капо, но целый блок в подчинении держал. В порядке исключения Вальтер не только номер 7044, а даже имя его помнил — Степан. Тупица Вайс был куда больше шокирован не тем, что один из блоков лишился нормального управления, а позволением Ягера подать кофе и пирожное внезапно образовавшемуся фавориту в лице Ивушкина. — Видит Бог, герр штурмбанфюрер, я эту псину пристрелить хотел на месте, — воинственно тряся щеками, возмущался архивист. — Ягер не дал: головой мотнул — отставить! — Бестолочь, лучше бы ты карту 7044-го незаметно вытащил. Теперь о нем знают, придется выгонять на смотр. — Виноват, герр штурмбанфюрер, — Вайс будто сдулся, понурил безмозглую рыжую головенку. Немолод уже, а выше унтерштурмфюрера ему не светило подняться: слишком буквально некоторые щекотливые моменты понимал. Правда, по сравнению с Бухенвальдом, где Гримм служил до этого, в Ордруфе таких моментов возникало меньше. Контингент вдвое уступал бухенвальдскому, здесь не было деления на «красных» — политических и «зеленых» — уголовников. Комендант Кох за четыре года управления Бухенвальдом сделался из-за жадности и произвола совершенно невыносим, за что и был арестован, а полгода назад схлопотал смертный приговор. Гримм втайне ожидал новостей о его приведении в исполнение — ведь Кох отошел от заветов Эйке, да и кого не порадует весть о падении кого-то, незаслуженно занимавшего более высокий пост? В Ордруфе не было ни вонючих цыган, ни евреев с их ценностями, соблазнившими немало хороших парней. Здесь не было свидетелей Иеговы, что, впрочем, являлось скорее недостатком: «бибельфоршеры», несмотря на фанатичный отказ от всего, касавшегося военной службы — помощница жены по хозяйству даже форму Вальтера отказывалась чистить, — были прилежными работниками, ведь в заключении они стремились пострадать за Иегову. А еще в лагере никто не носил розовых треугольников. Если какие-то извращенцы и прятались в бараках, они боялись проявлять себя настолько открыто, чтобы это стало известно коменданту. К тому же, как ни прискорбно, русские вообще казались в этом отношении более целомудренными. Членов СС и полиции от разврата удерживал страх смертной казни, а вот вермахт был этой напасти вполне подвержен, судя по тому, сколько солдат попадало в Бухенвальд, едва выпустив из рук — хорошо еще, если только из рук — сосиски своих фронтовых дружков. Гримм вдруг задумался, мог ли быть склонен к тяжкому блуду Ягер, дослужившийся в вермахте до майора. Чувства собственного достоинства тому явно недоставало, и у Вальтера легко получалось представить себе будущего штандартенфюрера раскорячившимся под сослуживцем. Он потряс головой, отгоняя слишком яркую картину чьей-то руки, сжимавшей ворот рубашки Ягера, лицо которого искажала сладострастная гримаса. Эта мысль вряд ли имела под собой почву. Вальтер сам женился, когда ему было немного за сорок, и он наконец получил полагающуюся офицеру СС просторную виллу. Поэтому он готов был поверить, что Ягер по столь же прозаическим причинам откладывает исполнение воли Гиммлера, который поощрял каждого эсэсовца продолжать свой чистый немецкий род. Гриммы неукоснительно следовали этому предписанию: они воспитывали двух дочерей и сына. Правда, называя женой восточную шлюху, Ягер пачкал светлую идею супружества. Как ему такое могло прийти на ум, даже если он всего лишь хотел склонить девку к сношениям? Вальтер нахмурился. А вдруг штандартенфюрер о чем-то сговаривался с русскими? Что, если Ивушкин возмечтал в очередной раз бежать и через свою шалаву пытался повлиять на немецкого офицера? Почему тогда, по словам Хольме, девчонка плакала, выходя от Ягера? Неужто так втюрилась в этого вшивого ивана, что печалилась от необходимости изменить своему хахалю? Слишком много вопросов на ночь. К тому же Вальтер ничего не мог сделать со своими пока что бездоказательными подозрениями. Всего лишь странное предчувствие… Он вышел из-за стола и открыл резной буфет. Достал тяжелую, с коротким горлышком бутылку штайнхегера — настоянного на можжевеловых ягодах шнапса, который хотя и был вонюч, но с ног валил отлично. Три рюмашки под сигару — и можно отходить ко сну. …Мысли немного путались. Кровь приятно гудела в висках. Вальтер Гримм аккуратно повесил форму, снял сапоги. Их он почистит утром, когда с плаца донесутся звуки марша, под который заключенных выгоняли на общее построение. Вальтер с тоской подумал о кровати, оставшейся в бывшем кабинете, где нынче за хозяина был Ягер. Не сегодня-завтра в кровати могла оказаться славянская прошмандовка, а ведь совсем недавно Гримм воодушевленно представлял, как они с гостем играют в шахматы и дружески выпивают в том самом кабинете. Непростительная наивность, но сделанного не воротишь... Он разлегся на кушетке и быстро погрузился в ватный сон. Ночью он наведался в уборную, стараясь не растерять остатки сонливости, и все равно какое-то время плавал в странном забытье — том самом, которое рождает самые безумные видения. Что ж, это видение определенно было из таких… Трое рядовых втащили в пыточную эсэсовца, потерявшего фуражку и половину пуговиц на кителе. Как ни пытался задержанный пнуть тюремщиков, те сноровисто захлестнули на его запястьях широкие кожаные браслеты и вздернули на цепях. — Сапоги снимите, — велел Гримм. Цепи загремели, изо рта задержанного полился поток брани, но рядовые справились с задачей. Гримм подошел вплотную. Ягер держался прямо, гордо. Не желал терять свое преимущество в росте перед комендантом, которое сохранил, даже стоя босиком на сыром бетонном полу. Что ж, теперь Вальтер мог посмотреть на него сверху вниз. Он ударил носком сапога по голени. Ягер попытался устоять на одной ноге, но получил отточенный хук в челюсть. В этом Вальтер был хорош — не одного буйного укротил. Голова Ягера свесилась на грудь, и эсэсовцы привычно ослабили цепи, почти опуская его на колени. Когда через пару мгновений Ягер поднял на него полный боли и ненависти, но вполне осмысленный взгляд, Гримм притворно улыбнулся. — Клаус, друг мой, мне жаль, что русских не удалось захватить живыми. Было бы очень хорошо устроить тебе очную ставку с командиром… Неужели ты откажешься назвать его имя сейчас, когда сделал для него так много? — Ивушкин, — тихо, но твердо ответил Ягер. В свете единственно лампы прочертившие его щеку шрамы казались темнее. — Увы, наш славный Ивушкин больше не скажет ни слова. Нужно твое свидетельство. Но сначала немного понизим тебя в звании… Гримм резко сорвал погоны и петлицы с дубовыми листьями. Ягер молчал, только лицо отворачивал от случайных касаний Вальтера. — Вся эта мишура тебе тоже не понадобится, — Гримм достал из-за голенища нож. Не парадный кинжал, конечно же, а так — небольшой ножичек, которым ноготь удобно сковырнуть, лицо немного украсить или нежное местечко пощекотать. Начал небрежно срезать ягеровские побрякушки с левого нагрудного кармана: Железный крест, знак за танковую атаку, золотой знак за ранение. Ягер негодующе сопел, как загнанная лошадь. Гримм, держа в горсти его награды, отшвырнул их в угол. Металл жалобно зазвенел. — Ты больше не солдат, — с издевательской торжественностью объявил он. Клаус рванулся, приподнялся на цепях. Наступил на больную ногу, захромал, но снова вытянулся над Вальтером. — А ты никогда им не был, эсэсовская мразь, — прошипел он. Вальтер ухмыльнулся. Ничего необычного. — Допустим. Но я могу сделать так, что ты и мужчиной-то быть перестанешь, — он быстро выбросил руку вперед, стиснул промежность Ягера. Жестоко сдавливая яички пальцами, он даже через перчатку чувствовал их готовую лопнуть упругость. Ягер взвыл и снова потерял равновесие. От жуткой боли он зажмурился и оскалил крупные щелястые зубы. Вальтер разжал хватку и на всякий случай обтер руку о штаны. Интересно, как скоро удастся заставить Ягера обмочиться, будто паршивого щенка? — Моя честь зовется верность, — процитировал он девиз СС. — А у тебя хоть какая-то честь осталась? Предать доверие рейхсфюрера, организовать побег славянского мусора и лишиться всего — и зачем? Ради манды той шлюшки? Если признаешься, могу устроить вам свидание. Хоть отведаешь того, к чему стремился. — Тебе невдомек. Если твой драгоценный рейхсфюрер прикажет, ты и жену пристрелишь, — презрительно бросил Ягер. Его грудь еще вздымалась от перенесенной муки. — Так и есть. Мне не нужна предательница в постели, а кем еще она может быть, если от нашего уважаемого рейхсфюрера поступит такой приказ? — убежденно ответил Гримм. Дружески положил руку на плечо Ягеру. — Я понимаю, на фронте неохота вспоминать о врагах в тылу. Но борьба с ними требует куда большей твердости. — Как-то не задалось с этой твердостью на фронте. Мне говорили, что ваши сходят с ума и пьянствуют. Тяжело оказалось расстреливать женщин и детей, пришлось целую систему организовать? — прищуренные глаза Ягера злобно сверкнули. — Это не женщины и дети. Это вредители, подтачивающие ствол немецкой расы. И уничтожают их подобающим образом — пестицидами. Правда, лишь в Аушвице… Увы, не везде удалось наладить такой эффективный процесс, — Гримм выдавал государственную тайну, но какая разница, если человек перед ним скоро сдохнет. — Знаешь, что я сделаю с русским танком? На лице Ягера появилась настороженность — предвестник ужаса. — Его двигатель будет извлечен и отправлен в Бухенвальд. Там его поставят в пристройку, а трубу выведут в газовую камеру. Так вражеский танк еще послужит благому делу — это лучшее ему применение. Не чета твоим фантазиям, а? — Гримм ядовито улыбнулся. — Ты… Нелюдь, не прикасайся к машине! — Ягер бессильно затрясся. Понимал, что не в том положении, когда можно отдавать приказы. Вальтеру понравилось, какое действие возымела его выдумка — в Бухенвальде не было газовых камер. Но дурацкий писк разжалованного соперника начал надоедать ему. Еще один поставленный удар — и верхняя губа Ягера, изогнутая как лук, сочно треснула. — Разденьте его до пояса и выметайтесь, — велел Гримм троице подручных. Самый дюжий из них обхватил талию Ягера, двое других поочередно освободили руки, сорвали китель и рубашку. Ягер все еще храбро трепыхался, но ребята не обращали на это внимания — только отклонялись немного назад, чтобы не получить удар затылком в зубы. Вальтер взвесил на ладони любимое орудие — тяжелую плеть, в шлепок на конце которой была вшита металлическая пластина. Он всегда брал ее на верховые прогулки, но лоснящаяся шкура Бритты не знала прикосновений этого адского инструмента. Он предназначался для других животных, составляя компанию пистолету. — Все это лирика. Мне нужно твое письменное признание, и более ничего, — он подошел ближе, окинул взглядом торс Ягера. Да уж, кровь штандартенфюрера пригодилась бы рейху. Особенно это было очевидно на фоне изможденных узников. Некоторые из них когда-то были крепкими мужчинами, но голод превратил их крупные остовы в сплошные мослы. Разглядывая гибкое сильное тело Ягера, Вальтер призадумался: не отложить ли плетку, не пересчитать ли ножом мягко обрисованные ребра, не пометить ли сдвоенными рунами грудные мышцы, уже украсившиеся потеками и капельками крови из разбитой губы? Но организм требовал действия и размаха, а не тонкой работы. Гримм крепче перехватил оплетенную кожей рукоять и зашел за спину жертвы. — Только крикни «да», и это прекратится, — интимно шепнул он, приблизив губы к уху Ягера. Тот громко фыркнул, плечи его дрогнули. Ничего, он не так изнурен, как заключенные. Истошно вопящее о милосердии тело само не даст ему провалиться в спасительное забытье. Вальтер положил первый удар по диагонали. Длинный рубец перечеркнул какой-то старый боевой шрам под лопаткой Ягера. О да, теперь на его спине сложно будет разглядеть героическое прошлое. Это будет спина поротого предателя, и то, скорее всего, он сдохнет еще до того, как затянутся раны. Даже Гудериан не спасет своего протеже, а рейхсфюрер будет только доволен, что с плодородной грядки выдернули замаскировавшийся сорняк. Кожа расходилась под ударами, кровь влажно блестела в свете прожекторов, что мощными потоками лился в окна комнаты. Гримм не торопился, чтобы дать Ягеру немного прийти в себя, а потом снова окунуть его в слепящую боль. Бывший штандартенфюрер извивался на цепях, плясал на месте, точно утлое суденышко в бурных волнах. Размеренно обжигающие спину удары не давали ему безвольно повиснуть, пока оставались силы. Ягер шипел и стонал сквозь зубы, потом надрывно заорал — просто музыка для ушей. И все же это была не мольба о пощаде. О чем он думал? Не о том ли, что Ивушкин стоял на его месте, что он стерпел эту пытку, не выдал своего имени? Почему бы не применить к Ягеру его же метод? Вальтер выбил из него дух, полоснув точно над почерневшим от крови поясом брюк. Ноги Ягера подкосились, из горла вырвался животный всхлип. Гримм снова зашел к нему во фронт, ласково обхватил пальцами подбородок. Он так ненавидел эти ясные голубые глаза — и вот они подернулись мутной пеленой. Осталось только неистребимое желание выжить. — Клаус, ты же понимаешь, что только моя добрая воля останавливает меня от того, чтобы велеть притащить сюда Анну? — Гримм нарочно назвал переводчицу по имени. Добрая воля, действительно. — Ты знаешь, что бесполезно молить меня не поднимать руку на женщину — я это сделаю, еще и как. Одно слово, Клаус. Плеть в руке Вальтера свисала, подергиваясь. С конца капала кровь. Ягер неотрывно смотрел в глаза. Вдруг его запекшиеся губы разомкнулись. — Да… — Хороший мой, — Вальтер с облегчением прижался краем рта к соленой, шероховатой от шрамов щеке. Свободной рукой благодарно обнял голову Ягера, по-отечески нежно прислонил к своей груди. Все равно рубашка была уже испорчена… Где-то бравурно заиграл «Кёниггрец». Вальтер ошалело вскинулся на кушетке, чуть не порвал рубашку на груди. Оказывается, во сне он намертво вцепился в нее. Другим отголоском того, что ему приснилось, было смутное томление во всем теле. Но то ерунда, а вот в молодости… Он позволил себе сладко потянуться. Давно так хорошо не спалось. Гримм встал и взялся за сапоги. Скоро им снова ступать по крови.