Объятия

      — Чем вы в последнее время обеспокоены, Иван Арнольдович? — взволнованно спрашивал профессор, заходя в тихую комнату.       Борменталь, сложив руки на груди, смотрел в окно. Правда, видеть он ничего не видел — погруженный в мысли, он не замечал ничего вокруг. До тех пор, пока его не окликнул Филипп Филиппович.       — А? — встрепенувшись и сжав руки на плечах, Иван повернул голову в сторону профессора.       — Спрашиваю, что случилось. Совсем лица на вас нет. — Филипп Филиппович остановился в паре метров, засунув руки в карманы выглаженных брюк.       Борменталь кинул быстрый взгляд на профессора, а затем обернулся назад к окну, лицом ловя солнечные лучи.       — Не знаю, Филипп Филиппович. Просто на душе хмуро и тоскливо. Немного злобно… Без причины.       — У всего есть причина, Иван.       Борменталь пожал плечами. Поджав губы, доктор опустил взгляд. Может, так сказалась нервотрепка с Шариковым. Хорошо, что это наконец закончилось. Нехорошо, что теперь организму нужно время на восстановление.       — Теперь будет спокойнее. Некоторое время. — Иван Арнольдович даже не заметил, как Преображенский успел подойти и аккуратно положить свою руку на плечо доктора.       — Я надеюсь. — Борменталь вновь взглянул на профессора и, столкнувшись с ним взглядом, чуть приподнял уголки губ, кивая в благодарности.       Филипп Филиппович не мог спокойно смотреть на бледное лицо своего коллеги, ученика. Вместе с упадком сил у Борменталя упал и аппетит — сколько бы профессор не пытался, соблазнить доктора на аппетитную еду Дарьи Петровны не удавалось. И в результате всего этого сейчас на миловидном лице выделялись и без того заметные скулы.       Преображенский выдохнул и покачал головой. Он сжал плечо Ивана Арнольдовича чуть сильнее, а затем молча раскинул руки в стороны, приглашая в объятья. Борменталь сначала удивленно вскинул брови, зарумянился, как в свои студенческие годы, а потом с улыбкой принял предложения учителя.       Доктор обнял своего профессора, расположив руки на его спине. Острый подбородок он уместил на плече Филиппа Филипповича, но только так, чтобы профессору было удобно. Под пальцами Борменталя комкался чёрной пиджак, так идеально сидевший на Преображенском (это доктор замечал уже не в первый раз).       А сам профессор крепко прижимал своего ученика к себе. Сильно обнимал, одну руку бережно положив ему на спину, а другой поглаживая голову, лишь бы не взлохматить аккуратно уложенные волосы. Профессор прикрыл глаза, вновь напевая какую-то мелодию себе под нос, пока Иван Арнольдович плавился в этих объятьях.       Такие редкие, но такие чувственные, сильные, такие важные. Сердце Борменталя каждый раз трепетало как у мальчишки, когда Филипп Филиппович обнимал его. И как же хотелось, чтобы эти моменты длились чуточку дольше. Нельзя сказать, что Иван Арнольдович стыдился своей сентиментальности — но в отношении сурового профессора он старался не «раскисать». Поэтому и не нежничал, если для этого был не подходящий момент.       Но профессор все знал и видел. Он и сам бы, может, был бы не против такой ласки. Ласка — единственный способ обращения с живым существом. Особенно с таким культурным и взаимоуважающим тебя человеком. Но он не позволял себе. Да, может, Преображенский таким образом задевал доктора и его чувства (которые намного выше чувств ученика к своему наставнику), но раздразнивать его без взаимности тоже не правильно.       — Ну-с, время подходит к обеду. Может сегодня вы хорошо поедите, Иван Арнольдович? На сегодня записано много пациентов. — Филипп Филиппович отстранился, но продолжил держать руки на плечах Борменталя.       — Да, да… Я попробую. — глаза доктора от такой поддержки и милости сверкали, ей богу, как у ребёнка.       Профессор улыбнулся. Всего пару минут объятий — и человек готов совершать подвиги. Удивительно…       — Зиночка, подавай обед!