Never Too Late

      Они стояли на холме, среди торчащих из-под снега клинков, и смотрели друг на друга – Апостол и искалеченная им женщина.       В тусклых лучах зимнего солнца, с трудом пробивающегося из-за клочковато-серых облаков он казался ангелом, сошедшим с небес на поле скорби. Высокий, стройный и горделивый – его новенький, латный доспех, повторявший форму тела с почти анатомической точностью, состоял из длинных и узких пластин, стилизованных в виде птичьих перьев. Сплошь покрытые изящной гравировкой, они были отполированы так, что солнце отражалось в них, как в зеркалах. Из-за этого казалось, будто изящную фигуру ангела окутывает сверкающий ореол, сотканный из сотен крохотных бликов, пляшущих по поверхности белого, как снег, металла.       Потоки неяркого света, отвесно лившегося с небес, увенчали его голову нимбом, сияние которого, впрочем, бессильно было скрыть совершенство его тонкого лика. Гриффит и до своего перерождения отличался невероятной красотой, превосходившей даже красоту многих молодых женщин, а после него обрёл ещё большую привлекательность. Его вытянутое, сужающееся книзу лицо стало как будто ещё более чётким, подбородок заострился, черты обрели неземное изящество, а губы налились, став полнее и женственнее. Даже вьющиеся волосы, доходившие до середины спины и спадавшие на глаза короткой чёлкой, сияли как серебро.       Из-за своей непревзойдённой красоты Гриффит теперь больше походил на творение великого художника, чем на живого человека. А его точёный профиль вызывал не восхищение даже, а скорее благоговение. Религиозный экстаз, сравнимый с тем, что испытывают верующие, глядя на иконописные образы святых мучеников. Только глаза, выдали истинную природу ангела. Холодные, цвета зимнего неба, немигающие глаза хищника. Цепенящий взор его продолговатых зрачков пригвождал к месту, лишая воли и способности к сопротивлению. Воистину он стал Пятым Ангелом, пришествие которого давно предрекали провидцы. Соколом Света.       Мудрый человек однажды сказал – нельзя подружиться с соколом, если только ты сам не сокол, одиноко парящий в небе. Лишённый не только друзей и даже необходимости в них. Жизнь самого Гриффита подтверждала эту мысль. Сколько он себя помнил, он всегда был холодным, расчётливым и амбициозным человеком, не берущим в расчёт такие понятия, как мораль и нравственность. Верный своим людям лишь в меру полезности, он мостил их телами дорогу к мечте, по кирпичику укладывая их в основание замке. Все, с кем сталкивала его Судьба, были лишь средством для достижения цели. Крыльями, которые несли его к ней.       Все, кроме них. Двух людей, ставших исключениями из этого правила. Первый сейчас с остервенением размахивал огромным мечом у подножья холма, пытаясь пробиться к нему через Бессмертного Зода, а вторая – девушка, безвольно замерла рядом с ним.       Каска. Она всё ещё была красива, хотя больше и не походила на женщину-воина, которой Гриффит привык её видеть. Вместо привычной кирасы, надетой поверх туники с высокими сапогами, красиво обрисовывавшими её длинные и стройные ноги, девушка была облачена в мешковатое монашеское рубище, закрывающее её с головы до пят. Грубая, коричневая ткань скрадывала очертания фигуры, прежде вызывавшей восхищение у мужчин и зависть у женщин. Может, Каску и нельзя было назвать эталоном женственности, но выглядела она весьма привлекательно на взгляд Гриффита. Поэтому ему было почти невыносимо видеть её такой.       Исхудавшей и грязной, подобно нищенке. Волосы Каски, прежде коротко подстриженные, заметно отросли и спускались теперь ниже плеч, а на её испачканном пылью, осунувшемся лице застыло выражение, которое он прежде видел только у блаженных. Людей, потерявших рассудок в силу перенесённых страданий. Он сам едва избежал подобной судьбы в Башне Возрождения, когда его рассудок начал ослабевать от нескончаемых пыток и одиночества. Однако ему удалось удержаться на краю бездны безумия. Чего нельзя было сказать о Каске. Смерть товарищей, отданных им в качестве жертвы, и произошедшее затем изнасилование сломило её.       Свет разума навсегда погас в карих глазах девушки, тускло поблёскивавших на осунувшемся лице. Она не только потеряла воспоминания обо всём, что произошло во время Затмения, но и регрессировала до уровня ребёнка, неспособного даже на членораздельную речь. Печальный конец для той, кто ещё недавно была полна жизни. И он единственный, кто был виноват в этом.       Пустой взгляд Каски служил Гриффиту немым укором, а те бессмысленные, похожие на стоны звуки, что вырывались из её приоткрытого рта, напоминали о том, что он сотворил с ней, будучи Фемто. Желая угодить Пятому Ангелу, апостолы низшего ранга преподнесли её ему, как жертву. Сумрачный свет астральной преисподней поблескивал на её обнажённом, тёмно-коричневой теле, придавая ему зловещий красноватый отблеск. Каска принадлежала к тому типу девушек, которые не сдаются без боя, а потому её кожа была покрыта маленькими порезами, оставшиеся в тех местах, где когти и зубы чудовищ пробили её броню и одежду.       Подвешенная на щупальцах, обвившихся вокруг запястий и лодыжек, она не могла сопротивляться, хотя и оставалась в сознании на протяжении всего процесса... и издавала почти такие же короткие, отрывистые звуки, как сейчас. Только в них было больше боли.       Вспоминая об этом, Гриффит не противился, позволяя Каске подойти и дотронуться до своего лица. В нынешнем, не осознающем себя, состоянии она действовала медленно и неуклюже. Будто сомневалась. Или, вполне справедливо, опасалась его. Но, несмотря на это, её всё ещё, подсознательно, тянуло к нему. Тянуло неодолимо. Лишь в последний момент дрожащие пальцы замерли, так и не коснувшись его лица. Каска издала несколько нечленораздельных, наполненных страданием звуков, и из её глаз полились слёзы.       Метка Жертвы дала о себе знать. Клеймо, привлекающее чудовищ и неупокоенных духов. Если бы не её защитник, так ожесточённо сражавшийся сейчас с одним из сильнейших Апостолов, она давно бы уже умерла. По большому счёту эта девушка должна была умереть ещё во время Затмения... или погибнуть сегодня под градом камней, поднятых в воздух могучим ударом Зода       Но он спас её за мгновение до смерти. Зачем? Почему? Этот вопрос не давал покоя Апостолу, нарушая стройный ход его мыслей. Разум Гриффита был похож на чётко отлаженный механизм. В его мыслях не было места состраданию, и всё же... на душе было неспокойно. Странное чувство, поселившееся в груди, тревожило того, кто отринул человечность, вознесясь над ней подобно соколу.       Будучи Фемто он не испытывал ни тени раскаяния, когда насиловал Каску на глазах у человека, который любил её больше жизни. Все чувства ушли. Он потерял всякую связь с человечностью и мог делать, что хотел. А точнее то, что было необходимо тогда.       Несмотря на неутолимую жажду власти, Гриффит всегда пытался достичь её, не потеряв популярности у народа. Он хотел, чтобы простые люди любили его,а этого нельзя было достичь будучи Апостолом. Оставшись Фемто, он мог бы править только с помощью страха. Потому что может быть, его форма и не была столь уродливой, как у других Апостолов, она всё равно несла на себе печать тех изменений, которые претерпел его дух во время Затмения. Из-за этого даже самый невнимательный наблюдатель быстро понял бы, что имеет дело с демоном. Это не устраивало Гриффита. Он нуждался в привлекательном облике, который вызывал бы доверие.       Поэтому он сделал то, что сделал – пропитал нерождённого ребёнка Каски своей духовной сущностью, чтобы затем вселиться в него и реконструировать по образу и подобию своего первоначального обличья. Хитрый план. Вот только это не вся правда. Ибо в тот момент им двигал не только холодный прагматизм, но и желание отомстить, вызревавшее в его измученной душе подобно нарыву.       С того самого мига, как он увидел Каску в объятьях Гатса. Это случилось на следующий день после того, как они освободили его из Башни Осуждения. Полумёртвый после всех испытаний которые ему пришлось перенести, он отдыхал, балансируя на зыбкой границе между сном и явью. А затем услышал их голоса. Они разговаривали прямо возле его повозки, уверенные, что он спит и не слышит их. Но Гриффит слышал. Он слышал каждое слово Каски, убеждавшей его уйти и оставить их, что само по себе уже было предательством. Ведь она знала, не могла не знать, насколько Гатс важен для него, и тем не менее всё равно отсылала его прочь.       Напрягая те немногие силы, что ещё остались у него, юноша подполз к краю чтобы лучше слышать их, и обрёл ещё одно откровение. Уверенный в том, что Каска поступает так ради себя и своего эгоистичного желания присвоить его себе, он растерялся, осознав, что больше не нужен ей. За тот год, что он провёл в темнице она... забыла его и отдала свою любовь его лучшему другу. Увидев, как она утыкается лицом в его широкую грудь, чтобы выплакаться, а Гатс обнимает её с заботой и нежностью, которые кажутся почти невозможными для его габаритов, Гриффит ощутил болезненный укол ревности. Cжав кулаки (насколько позволяли перерезанные сухожилия) он плотно закрыл глаза и напомнил себе, что это – последнее, о чём ему стоило бы сейчас беспокоиться.       Однако чувства оказались упрямой штукой и не захотели уйти. Ему не удалось отключить их с привычной легкостью, и они продолжали жалить его с возрастающей силой. Укол превратился сначала в рану, а потом и в ожог, боль от которого не утихала даже после того, как Гатс и Каска разошлись, вернувшись к бесконечным делам, из которых и состояла повседневная жизнь поредевшего отряда. Он же остался в повозке. Беспомощный калека, потерявший всё, что было у него в жизни. Мечту и двух самых дорогих его сердцу людей, которые были счастливы без него. Осознание этого было болезненнее агонии, пережитой в застенках.       Физическая боль была управляема. От неё можно было отрешиться. Блокировать её, найдя убежище в глубинах своего разума. Там, где никто бы не смог достать его. Но то, что сделали с ним Гатс и Каска, было намного хуже. Они посмели продолжать жить без него, и этого оказалось достаточно, чтобы нанести удар в самое его сердце. А Гатс так и вовсе ранил его дважды. Первый раз, когда решил уйти на пороге долгожданной победы, после чего всё и полетело к чертям. Второй сейчас, когда забрал у него любовь Каски.       Прежде лишь на него, Гриффита, она смотрела таким чистым, полным преданности и обожания взглядом. Эта девушка была единственной в отряде, кто хоть немного понимал его. О да, она знала, что он не поступится своей мечтой ради них и пожертвует любым из своих людей, если придётся. И принимала это. Она видела себя в роли его клинка и мечтала стать именной, той кто завоюет ему победу. Подобная преданность не могла не вызвать отклика даже в его холодном сердце. Гриффит привык полагаться на эту женщину и доверять ей так же, как самому себе. Почти так же – не настолько, но всё же. До прихода Гатса именно Каска была его заместителем и ближайшим доверенным лицом. В какой момент её безграничная преданность сменилась унижающей жалостью?!       А что на счёт любви к нему? В какой момент она иссякла, сменившись любовью к Чёрному Мечнику? Пожалуй, тут стоило провести черту. Сам он никогда и не любил Каску. Любовь только мешала бы его мечтам. Однако отсутствие романтической связи не мешало Гриффиту испытывать ревность, чувство собственничества. Слишком долго он был её рыцарем в сияющих доспехах, чтобы вот так просто забыть об этом и отдать её. Пусть и лучшему другу. Да он не относился к чувствам Каски всерьёз, считая её увлечённость им одной из тех романтических грёз, которые частенько охватывают женщин в период юности, однако это не мешало ему ценить её.       Более того, Каска была «жизненно необходима» для Гриффита.Она оставалась рядом с ним даже в самые тяжёлые времена, защищала его и сражалась, ничего не требуя взамен. В отличие от той же Шарлотты, эта девушка знала, что им движет не любовь, а желание стать королём. Поэтому она даже не помышляла о какой-то там взаимности, довольствуясь тем, что может быть его мечом.       Гриффит думал, что так оно всё и останется. Но он ошибался. Чувства Каски к нему развивались. Преданность, в основе которой лежала благодарность за спасение от насилия и тот факт, что он дал ей новую жизнь, постепенно переросла в нечто большее, чем простое восхищение или даже романтическая влюблённость. Каска полюбила его, как женщина любит мужчину. Об этом говорило буквально всё. И в том числе – её ревность к Гатсу, которая была более чем очевидна. Грешным делом Каска даже начала подозревать их в... так сказать дружбе особого рода, не понимая, что поначалу Чёрный Мечник был для него простым инструментом.       Лишь со временем между ними наметилась сначала приязнь, а затем и суровая, мужская дружба. Ничего более. Гриффит пытался объяснить это Каске, не словами, но действиями. Простыми жестами, вроде случайных прикосновений и утешительных объятий, доказывающих, что она небезразлична ему. Апостол (нет, тогда ещё человек) думал, что это будет достаточно, чтобы успокоить девушку, и поначалу так оно и было. Но время шло и её ревность к Гатсу переросла в нечто большее. Нечто, совершенное иное.       Гриффит был прав, когда полагал, что его помощница, раньше или позже перерастёт свою влюблённость в него. Вот только он и подумать не мог, что её новым возлюбленным станет Гатс. Вечно мрачный и угрюмый мечник едва ли подходил на роль романтического героя и всё же... он испытывал к темнокожей воительнице привязанность столь сильную, что готов был рискнуть ради неё жизнью! Это, в конечном итоге, и сыграло решающую роль. Ведь в глубине души Каска, как бы сильно она ни пыталась это скрыть, оставалась всё той же маленькой девочкой, мечтавшей о том, чтобы прекрасный принц или рыцарь спас её и полюбил.       Гриффиту стоило понять это раньше, но он был слишком слеп в тот момент. Видение маячившего в отдалении белоснежного замка застило ему глаза. Мешало замечать изменения, происходившие с той, кто дольше всех была рядом с ним. Поначалу Каска так сильно ревновала к Шарлотте, а потом как будто перегорела, поняв, что, сколько бы она ни сделала для него, он так и останется соколом, парящим за пределами её досягаемости. Вот тогда-то она и пробудилась, отринув глупую, «девчачью» мечту о сказочном принце и обратила свой взор на того, кто всегда был рядом подобно верному псу. Всё вышло практически так, как Гриффит и предсказывал.       Будущий апостол не учёл лишь собственных чувств, а потому не смог предсказать, сколь болезненным для него окажется любовь двух близких ему людей. Нет, он не любил Каску и, тем более Гатса, а просто хотел держать их подле себя, купаясь в лучах любви и обожания. К несчастью, у Чёрного Мечника были иные планы. Он ушёл. Покинул отряд, забрав заодно с собой ещё и любовь Каски.       Неудивительно, что Гриффит захотел отомстить. Ему – за то, что он ушёл. Ей – за то, что посмела выбрать другого. Месть... Такое человеческое чувство. Апостолам нравилось думать, что они стоят выше людей, тогда как на деле они оставались людьми, только возведёнными в абсолют. Истинное воплощение человеческой природы, не сдерживаемой никакими моральными ограничениями. У апостолов были лишь инстинкты – пожирать, насиловать, мучить. Поэтому, когда мир вывернулся наизнанку, став морем кричащих лиц Гриффит испытал непреодолимое желание наказать их обоих. Сломать подобно тому, как он сам был сломан в Башне Осуждения.       Он хотел, чтобы они испытали его боль. Почувствовали то отчаяние, которое испытывает человек, потерявший всё, кроме своего рассудка. Эти двое не знали (не могли знать), что боль и унижение делают с человеком, но апостол показал им, с большим удовольствием изнасиловав Каску прямо на глазах беспомощного, распятого в луже крови Гатса. В пылу битвы эта девушка всегда была такой сильной и смелой, но стоило лишить её одежды и потрогать в правильных местах, как она тут же превратилась в жалкий, хнычущий беспорядок. Физическое насилие было идеальным наказанием для той, кого он сам же когда-то и спас от подобной участи.       Это было так символично – сначала дать что-то, а потом забрать,наказав за грехи. Не важно – истинные или мнимые. Чувство абсолютной власти над человеческими судьбами опьяняло, и Фемто усмехался, наблюдая за бывшим товарищем. Подобно попавшему в капкан и обезумевшему от боли зверю Гатс, рубил собственную руку в отчаянной попытке добраться до них. До него. Ненависть, горевшая в глазах Чёрного Мечника, казалась ему восхитительной... и жалкой в одно и то же время. Гатс был выносливее большинства людей, но обильное кровотечение уже ослабляло, медленно убивая его. Но перед этим, ему предстояло вкусить мук.       К тому моменту разум Каски уже сломался, и она превратилась в подвешенную на нитях марионетку, невыразительное реагирующую на его движения и прикосновения. Фемто хотел, чтобы его друг увидел пустоту в её глазах. Чтобы она была последним, что запомнит перед смертью, а потому приказал апостолам удерживать его. Огромный чёрный коготь одной из чудовищ обхватил голову мечника, вонзившись в глазницу, и это несказанно порадовало Тёмного Сокола. Он хотел, чтобы Гатс умер беспомощным калекой и отправился в Бездну Душ слепым, немым, безруким и безногим обрубком, безостановочно кричащим в боли и безумии.       Гриффит всегда был созданием света. Соколом, парящим в лучах полуденного солнца, но тогда на него словно нашло что-то. Как во время настоящего Затмение, когда что-то закрывает солнце, обращая весь свет во тьму. Так было и с ним. Он захотел отомстить.       Тогда, но не сейчас. Он больше не Фемто, уже и не Гриффит. Он нечто иное, ибо его тело сделано из сына Гатса и Каски. Он использовал своих лучших друзей, чтобы возродиться в физическом мире, но не учёл того влияния, которое человеческая плоть окажет на его ангельский дух. А плоть эта оказалась слаба и наполнила его разум странными мыслями, побудив к... состраданию? Он только что спас Каску от гибели под обвалом камней, потому что унаследовал непоколебимую любовь ребёнка к своей матери.       Эта любовь была так сильна, что смягчила даже присущую всем апостолам ненависть. Гриффит ощутил, что больше не заинтересован в возмездии и жаждет примирения. Катарсиса. Поэтому, вместо того, чтобы проигнорировать Каску, он преклонил перед ней колено, опускаясь на снег. Запоздалое раскаяние охватило его, одновременно с чувством обречённости. Ведь исправить содеянное было уже нельзя. А впрочем, суть заключалась даже не в этом. Ангелу просто захотелось сказать запоздалое «прости».       Обтянутая латной перчаткой рука Гриффита коснулась руки Каски и та вздрогнула, ощутив укус клейма на груди. Понимание того, что прикосновение причиняет ей столько же боли, сколько ему чувства к ней, доставила апостолу извращённое удовольствие. Он улыбнулся, и, оторвав взгляд от обутых в подбитые мехом ботинки ног девушки, взглянул в её пустые, не знающие печали глаза.       — Я знаю, что уже поздно для этого, но... прости меня, Каска. Я не сожалею о том, что сделал. Лишь о том, что пришлось сделать это именно с тобой, – слова, слетавшие с его губ, мало походили на сердечное извинение, и всё же девушка отреагировала на них.       На мгновение, Гриффит готов был поклясться в этом, в её взгляде мелькнуло узнавание. Несмотря на пережитую травму и последовавший за ней регресс, разум Каски был уничтожен не полностью. Даже сейчас воспоминания и образы шевелились в её онемелом разуме, пытаясь пробиться наружу, но она не хотела вспоминать. Она хотела забыться, оставшись в оболочке онемения, которую её разум выстроил вокруг себя. Потому, что боялась. Боялась открыть глаза и вновь оказаться в аду, среди трупов своих товарищей. Ощутить холодное прикосновение его губ на своей коже и влажность ангельского семени, вливающегося в её утробу.       За то краткое мгновение, что искра разума мелькала во взгляде Каски, Гриффит успел понять, что Гатс найдёт способ вернуть ей разум. Понял он также и то, что она никогда не простит его. Никогда больше не будет смотреть на него с добротой и доверием, не будет искать убежища в его объятьях и никогда не прикоснётся к нему. Разве для того, чтобы ударить. Каска будет вполне заслуженно презирать и ненавидеть его за то, что осквернил её тело и запятнал разум, ввергнув в сомнамбулическое состояние.       И никакие его действия этого не изменят. Да и не сделал он ничего, за что его можно было простить. Спонтанное спасение жизни, которую он сам же до этого и разрушил, не могло идти в счёт. Да и покаяние он принёс, когда Каска была уже не в состоянии постичь смысл сказанных слов, не говоря уже о том, чтобы отреагировать на них чем-то, помимо нечленораздельных стонов... Тем не менее, Гриффит опустился перед ней на колени и выразил сожаление. Потому, что хотел этого. Таково было его желание, а Сокол Света всегда следовал за своими желаниями. И только за ними. В этом беспросветном эгоизме и была заключена природа его зла.