Личное дело Сергея Разумовского

Игорь не понимает всех тонкостей — Игорь никогда не трахал мужиков. Поэтому он просто делает, как телу хочется, — трётся бёдрами, царапает щетиной чужую шею. Грубовато, но что делать — привык. Да и давно Грому не перепадало, а чтоб так чувственно и открыто отдавались — тем более. Разумовский хоть и заводится от этой дикости, поощряет стонами, но понимает, что если они дойдут до того самого, то будет непросто. У Серёжи тоже давно никого не было. С кем в этой башне спать? Не с Марго же. Перебивался своими силами, так сказать. Поэтому тело голодно отвечает на поцелуи, которые скорее засосы, и остро реагирует на любые прикосновения огрубевших пальцев — Игорь то по рёбрам проведёт сильно, до будущих синяков, то в бедро вцепится. Ну, вот и что с ним таким диким делать? Майор, исходя из своих каких-то инстинктов, Серёжу раздевает. А что? Хочется близости — надо чтоб кожа к коже. Гром стаскивает футболку торопливо, Разумовский даже понять не успевает, а чужие руки уже возятся у ширинки. — Подожди, стой, — удаётся выдохнуть Серёже между поцелуями-засосами. Тот сразу тормозит. Зависает сверху, хмурится. Как на паузу поставили. Боится, что что-то не так сделал. Серёжа усмехается. Так легко можно им вертеть, однако. — Можешь медленнее? — смущённо, вопреки своим мыслям, просит Разумовский. — А то ты меня будто съесть хочешь. Пару секунд Гром молчит, всё ещё хмурится, а потом серьёзно, своим вот этим глубоким и хриплым голосом выдаёт: — А если я хочу? Дрожью окатывает, настолько это пугающе и одновременно влекуще было сказано. Серёжа часто дышит, облизывает сухие губы и любуется — лицом, выточенным из, наверное, самых дорогих видов мрамора. Свет города и луны падает справа, обрисовывая поверх громовских плеч Венеру. И от Игоря веет чем-то таким же возвышенным, античным. Серёжа тянется к божеству и касается пальцами щетины, шрамов. Обводит подбородок, поднимается и целует медленно, тягуче, показывая, как надо. — Успеешь… — шепчет ему в губы. — Целая ночь ещё. В ответ ему тоже целуют, следуют за губами так же неторопливо, учатся. Тогда Серёжа опускается обратно, тащит за собой — руками за шею, ногами за бёдра. Он сам себя растягивает под обжигающим взглядом, но надолго Грома не хватает — отталкивает пальцы, осторожно, но уверенно сам лезет вниз, вслушиваясь в наставления. Это стыдно — Разумовскому точно — а Игорю нравится, трогает изнутри, довольно скалится, когда тело под ним поскуливает, цепляется, хнычет. И нет больше той дикой нетерпеливости, как вначале, Игорь слушает, делает, как надо, хотя и не умел до этого, и дожидается, наконец, тихого «хватит». Хватит — а больно всё равно, и Гром хмурится на чужой сдавленный стон, потому что не привык делать больно — не в постели. Серёжа думает об этом и иррационально смеётся: вспоминает свои постыдные, никем не воплощённые в реальность фантазии — от шлепков до удушья. Что бы сказал майор на его подобную просьбу? — Чё ты ржёшь? — выдыхает Гром, держась на руках, дрожащих не потому что стойка — и не на такое его тело способно — а потому что сбит, возбуждён, горит почти. Удивительно, как терпит, заботливо давая привыкнуть. — Ничего, — часто дышит Разумовский и улыбается. — Подожди немного ещё, ладно? И поцелуй. Пожалуйста. Игорь подождёт. И поцелует. Конечно, куда он денется.

***

Утро слишком яркое для Серёжи, он хрипло просит Марго зашторить окна. Пытается поймать ускользающий сон под писк автоматических жалюзи, накрывшись пледом с головой. Плед? Откуда плед? Вчера его накрывало только чужое тело. Неужели приснилось?.. Разумовский садится. Сразу же тихо матерится от боли, потому что нет, не приснилось. Он трёт глаза, щурится в уже затемнённую комнату и снова зовёт Марго. — Доброе утро! — жизнерадостно, но, слава богу, не слишком громко приветствует робот и объявляет важные, по её мнению, новости. Помимо даты и времени, сообщает ещё: — Господин Гром покинул башню четыре часа назад. Желаете посмотреть видео с камер наблюдения? Разумовский молчит. Сначала улыбается, представляя поиски Игорем пледа, ругань шёпотом, потому что встроенный шкаф так просто не открывается. А потом краснеет под внимательным взглядом анимированной мордочки, которая видела не только это, но и… ну… — О господи! Ладони прячут заалевшее лицо, Серёжа колеблется всего секунду, думая, что это было бы увлекательно — посмотреть их ночное видео — не будь он таким стыдливым. — Марго, удали данные с камер за прошедшую ночь. — Вы уверены? — Да, я уверен! — Данные с камер удалены. Вы можете восстановить их в течение… — Из корзины тоже удали! Разумовский обещает себе не жалеть об этом решении. Он ложится обратно, осторожно потягивается, чувствуя, как ноют мышцы и отдельные участки кожи по всему телу. Пальцами проводит, слегка нажимая, по шее и плечам, угадывая засосы, синяки. Ладонь скользит ниже, к пояснице, где приятно пульсирует след наверняка целой пятерни, но натыкается прежде на что-то странное, чего здесь быть не должно. С недоумением Серёжа вытаскивает из складок пледа чужую помятую кепку.

***

В полиции Разумовский не был с самого детства, наверное. Когда-то давно его опрашивали строгие дядечки в форме, сейчас же он медленно идёт между столами, а те — молча расступаются. Смотрят на него с нотками ненависти, страха и, может, совсем немного уважения. Разумовский поджимает губы в скромной улыбке: он не заслужил ничего из перечисленного. Навстречу ему спешит сам генерал, и Серёжа рад такому раскладу, потому что Игоря в отделении нет, а разговаривать с кем-то из вот этих ненавидящих-боящихся он не хотел бы — ни с кем не хотел бы, будем честны. На самом деле он даже не знает, зачем приехал сюда. Надел неудобный костюм, волосы уложил! Чтобы что? Выпендриться перед коллегами Грома? — Сергей, как вас по батюшке, простите? — хватает его за руку генерал, улыбается добро, не льстиво. Понимает, что Разумовский — важный человек, но не прислуживается. И Серёжа тоже улыбается в ответ, пожимая большую ладонь. — Просто Сергей. В генеральском кабинете как в аквариуме. Сквозь окна чувствуются взгляды младших по званию, что отдали предпочтение наблюдению и сплетням, а не работе. — Чем помочь можем? — спрашивает генерал — Фёдор Иванович, как выяснил Разумовский из таблички на двери. По-простому смотрит, отечески. Ну, и правда — гость хоть и важный, но во внуки ему годится. — Случилось что? Серёжа понимает, что никогда таких авантюр не проделывал. Никогда не играл и не притворялся, наоборот, в ужас приходил от подобных идей. Он же слишком неловкий, смущающийся при любом разговоре, а тут припёрся, — в отделение полиции! — даже не подумав зачем. — Есть дело одно… — протягивает он, судорожно вздыхая, и замолкает. Ну, и? Думай, думай! Заминку генерал понимает по-своему, что очень Серёже на руку: — Личного характера? — уточняет и руками машет, мол, не продолжайте. — Плавали, знаем. Вы не переживайте, разберёмся. Сердце у Разумовского стучит сильнее, но назад сдавать уже поздно — чувствуется какой-то азарт и всё внутри сжимается в интересном страхе при мысли о реакции Грома на эту выходку. — Хотелось бы, — вымученно улыбается Серёжа. Фёдор Иванович кивает важно: — Лучшего сотрудника вам предоставлю. Всё уладит, всех найдёт и накажет. Серёжа догадывается, что за лучший сотрудник такой, но не верит, что ему так везёт сегодня. Не верит, пока генерал, доверительно оставив его в кабинете, не выходит к притихшим подчинённым и пассивно-агрессивным тоном не требует Грома к себе. Немедленно. — Пятнадцать минут, и будет тут, — улыбается снова Фёдор Иванович. Серёжа задумывается: а точно ли не прислуживается? — А пока, может, чайку? Нервно помешивая крашеный кипяток, Разумовский старается поддерживать беседу с генералом. Оказывается, Серёжа, сам того не помня, внёс свой вклад в реконструкцию здания полиции. Это обычное дело — он часто жертвует на благотворительность, а куда там деньги идут — ему неважно. Поэтому генерал так доброжелателен, чай с ним распивает, отдаёт лучших сотрудников на дело, даже не зная его сути. Может, у Разумовского собачка потерялась. На самом деле — совесть и чувство страха, потому что Гром ему за такое точно вставит… Серёжа почти давится чаем от того, как двусмысленно это звучит даже в его голове. Страх возвращается, но совсем чуть-чуть, больше похожий на нервное возбуждение, когда волна уже привычного шёпота за дверью усиливается. Примчался, значит, лучший сотрудник. Разумовский отодвигает чашку, одёргивает пиджак и дрожащей рукой заправляет за ухо волосы. Майор заглядывает без стука, обводит взглядом кабинет, видит Разумовского и застывает. Пока генерал что-то вещает, что «вот, Сергей, понимаете, товарищ майор, не последний человек, надо помочь», Серёжа любуется хмуростью, поджатыми губами. Игорь лохматый, будто только встал с кровати — дивана в чужой гостиной, вообще-то. И привычной кепки нет, конечно же. На шее засос — скромненький такой, не то что у Разумовского по всему телу гематомы. Как генерал их оставляет, он не замечает. Понимает, что они одни, только когда Гром садится напротив и тихо так, но очень почему-то страшно спрашивает: — Ты чё удумал? Недоволен, думает Серёжа. Не понимает. Он ведь из тех, кто любит держать всё под контролем — сегодня ночью доказал буквально. Разумовский улыбается осторожно и медленно говорит, стараясь не заикнуться от волнения: — Хотел тебя на ужин пригласить. Гром в лице не меняется. Смотрит, чуть наклонив голову в сторону. Серёжа снова виснет на его растрёпанных волосах, захватывая взглядом прищур и поджатые губы. — Я на работе. И ты мог позвонить. Серёжа нервничает сильнее, облизывает сухие губы. — Я звонил. Вообще-то. Игорь лезет в карман, достаёт доисторических времён аппарат, выключенный, судя по всему, и хмурится сильнее. — Ну, допустим. Но я всё ещё на работе. — Хоть мне тебя и обещали, — всё ещё нервно усмехается Разумовский, — я подожду. Много дел? Гром задумывается, смотря на часы. Серёжа слышит его тихое «хм-м», и что-то в этом недовольном спокойствии кажется ему наигранным. Игорь вдруг сдвигается на стуле ближе, касаясь коленями чужих бёдер, — благослови господи и прокляни дьявол такие узкие кабинеты — наклоняется, будто секретничать вздумал. Серёжа сглатывает и думает, что их, наверное, очень хорошо видно из окна. — Есть одно на сегодня. Срочное, — доверительно шепчет он, — личное дело Сергея Разумовского. Серёжа осторожно улыбается. Игорь не злится, точно нет. — Это очень важное дело, товарищ майор, — поддерживая игру, кивает он со всей важностью. — Дело о пропавшей кепке. Гром фыркает, смеясь, и откидывается обратно на спинку стула. Вся хмурость, всё напряжение испаряются вмиг. — Так она у тебя? — Да, — Серёжа улыбается смелее, — и ты получишь её, если поужинаешь со мной. Недовольство — наигранное — ушло, сменяясь в настроении Грома капризностью. — Потащишь туда, где десять разных вилок и где лыбиться надо? Серёжа этому умиляется, окончательно расслабляясь. Суровый мрачный майор боится приборов и светского общества. — Можешь есть руками и не улыбаться. Тебе никто ничего не скажет. Гром смотрит секунду и говорит легко: — Ладно. Разумовский необъяснимо счастлив. Не налажал перед толпой, нормально пообщался с полицейским начальством, в ресторан сейчас такого мужчину повезёт. Когда они идут через столы, все пялятся, естественно. Игорь — чуть впереди, будто защищает, загораживает своё, и это вызывает приятное тепло. — А ты, получается, преступник… — расслабленно размышляет Гром. Разумовский поворачивает к нему голову в непонимании. — Вор кепок, шантажист… — и добавляет спустя секунду: — Наказать бы тебя. У Серёжи кровь приливает к лицу — и не только к лицу — потому что, ну. Игорь говорит это так вальяжно-спокойно, не меняясь в своей хмурой уверенности. И теперь в голове сплошное непотребство — например, как ему этим вот голосом приказывают встать на колени. Вчерашние ночные фантазии вполне могут оказаться реальностью? Почему всё так идеально складывается? Серёжа выиграл в лотерею? Разумовский одёргивает пиджак, опускает голову и старается сосредоточиться на том, чтобы добраться до выхода и не навернуться, в собственных ногах запутавшись. Потому что какое «нормально идти», когда рядом Гром весь из себя невозможный, красивый и — обещающий его наказать? Игорь пропускает его вперёд, сам задерживаясь возле взволнованного генерала. Серёжа слышит обрывками нервное «Ну, что? Ну, как?» и уверенное, низкое «Разберёмся».