Баловство

Некий внутренний порыв заставил меня оторвать взгляд от страниц «Практической страхологии». Я повел плечами, надеясь, что это хоть немного ослабит боль в мышцах – типичные страдания излишне прилежных студентов – и в темном окне перед собой увидел собственное лицо и отраженной нашу с Салли комнату. С грохотом открылась входная дверь, заставив меня вздрогнуть, я обернулся, логика забыла, наверное, подсказать мне, что в отражении я увидел бы больше. - Вазовски! – заговорческим шепотом, тихо притворяя дверь, - все над книгами чахнешь? - Чахну, - согласился я. Глаза устали от чтения в плохо освещенной комнате, и Салли, казалось им, находился за мутным стеклом. Я протер веки, и мне почудилось даже, что они слегка скрипнули. - Волнуешься перед завтрашним? – Салли стащил бомбер, комком швырнул его на свою незаправленную кровать, в два шага преодолел разделявшее нас расстояние. Вцепился взволнованно в спинку моего стула, наклонился ко мне, близко, я ощутил запах его одеколона. - Есть тут у меня кое-что… И ухмыльнулся, мол «ну, ты понимаешь». Глаза его восторженно горели, словно мы уже выиграли последнее состязание, и я не смог не улыбнуться ему в ответ, хотя совершенно не понимал, о чем это толкует мой беспечный товарищ. Хитрая ухмылка делала лицо Салли каким-то незнакомым, непривычным, она была кривоватой и совсем не шла его толстогубому лицу. - Кое-что, - протянул я, и тут же сам понял, насколько жалкой была моя попытка изобразить понимание происходящего, изобразить крутость, отзеркалить ухмылочку своего друга. - Ну ты и башмак, Майки! – Салли театрально покачал головой и, сунув руку в карман джинсов, извлек оттуда пачку сигарет. - Ты что, куришь? –я ожидал, что в голосе моем будет укор, но не сумел скрыть звучавшее в нем восхищение даже от самого себя. Салли, не глядя на меня, но явно упиваясь моей реакцией, извлек из пачки небольшой сверток, по форме своей напоминающий те, в которых дарят подарки школьникам в первый учебный день – только, разумеется, в разы меньший. Я никогда даже не пробовал курить, но мне хватило ума догадаться, что это не обычная сигарета. Салли с нежностью поглядел на папироску, а затем сунул ее мне в лицо: - Понюхай, а! Как пахнет… - Ты чего мне под нос пихаешь, а! Что за… Фу, что это, черт побери?! Пахло резко, словно мокрой древесиной или сырой землей. Я не смог описать бы запах точнее, хоть он и сейчас стоит у меня в носу, когда я вспоминаю этот вечер. - Подлечит нервы перед завтрашним. - Ты спятил? – тогда до меня, наконец, начало доходить, что именно он мне предлагает, и я инстинктивно снизил голос до того заговорщеского шепота, которым говорил Салли, - это же противозаконно! Мы вылетим! Где ты вообще… - Заткнись, чего панику наводишь? Да и мы уже вылетели, забыл? Мне стало не по себе. «Вот да, так и становятся наркоманами» - подумал я, вспоминая школьные лекции о вреде наркотиков, о том, как легко попасть в плохую компанию. Но в то же время я не мог оторвать полного обожания взгляда от Салли, осторожно держащего в руках косячок, словно это был и не наркотик вовсе, а какая-то беззащитная зверушка. - Ну чего, пай-девочка, закрывай свои книжки, - Салли пошарил по карманам, достал зажигалку. - Ну уж нет, Салливан, меня ты можешь даже не уговаривать, это… - Не занудствуй, а. «Но ведь это Салли, он знает, что делает» - вдруг возникло в голове, и я помотал ею, чтобы прогнать глупую мысль. - Жизнь дается один раз, - Салли проверил, плотно ли закрыта дверь, плюхнулся на мою аккуратно, не в пример его собственной, заправленную постель, слегка попружинил, - это же не героин, в самом деле. Все когда-нибудь да курили травку, даже наши родители, зуб даю! Я представил свою мать с косячком в руке, и почувствовал себя неловко от того, насколько дисгармоничным был этот образ. Я поспешил прогнать его. - Глупости, Салли, - неловко сказал я. Я и сам заметил, что голос мой уже не звучал так уж уверенно. Решив, что уже ничего не теряю, я добавил: - А ты пробовал уже, да? - Чего ты так шепчешь-то, Господи Боже, - засмеялся Салли, - пробовал, разумеется. Да это вообще не противозаконно! Ну, почти. - А если нас будут проверять на наркотики? Впрочем, мы оба знали, что я уже согласен. Я чувствовал себя настоящим бунтарем, и это чувство, признаться, грело даже чуть больше, чем хорошие оценки за контрольные. - Ну кому это надо, а? Так, окно открой… Я послушно залез на стол и выполнил указание, чувствуя, как от какого-то сладостного предвкушения и осознания собственной крутости дрожат руки. Холодный и влажный ночной воздух предупреждающе остудил горящее лицо, но я не внял ему. - А что со мной будет? – я спросил это просто для того, чтобы заглушить голоса рассудка и совести, которые требовали отговорить Салли от этой затеи. - Увидишь. Пошли к окну все же, не хочу, чтобы на весь дом воняло. Так… Салли с каким-то очаровательным легкомыслием отодвинул мои книжки и взгромоздился на старенький стол, который возмущенно скрипнул под его весом. Салли был на голову выше меня и гораздо шире в плечах, и я до сих пор не мог взять в толк, почему он общается, нет, даже дружит, с таким неудачником и рохлей. - Ты слушаешь вообще? Смотри, - начал пояснять Салли, потрясая вонючим сверточком перед моим лицом, - я сейчас подожгу, затянусь первый, потом отдам тебе. Ты затягивайся и держи в себе, он горло дерет, но ты держи, сколько можешь… Я слушал его вполуха, меня, кажется, даже трясло от нетерпения, и Салли с видимым трудом сдерживал снисходительную усмешку, испытывая, должно быть, некое удовольствие просвещения, словно какой-нибудь проповедник. Он потянулся к окну. - Только в комнату не выдыхай, понял? И, дождавшись моего утвердительного кивка, поджег кончик косячка. Резкий, непривычный запах стал сильнее, и я невольно скривился. Салли передал мне тлеющую папироску и махнул рукой, поторапливая. Я зажмурился, времени на раздумья не было, папироска тлела слишком быстро. Тогда я, усилием воли отключив все лишние мысли, втянул в себя дым. Впрочем, в ту секунду мне показалось, что это был совершенно не дым, а какая-то ужасная отрава, горло обожгло горечью, желание закашляться было просто невыносимым, а Салли, не дожидаясь, пока я оправлюсь, уже сделал вторую затяжку и снова поторапливал меня. Я выдохнул, прокашлялся и снова втянул в себя вонючий дым. Вид у меня был, предполагаю, самый что ни на есть жалкий, ни о какой крутости, понятно, речи уже не шло. «Какого черта я делаю?! Ну и гадость же». Салли заставил меня сделать еще две затяжки, затем аккуратно затушил тлеющий косячок и убрал обратно в пачку. - Теперь жди, - хитро улыбнулся он, - пошли ляжем, а то потом вообще двигаться будет лень. Я только кивнул, сполз со стола и свалился на пол, закрыв глаза и покашливая. Мне было весьма и весьма дурно, вся глотка, кажется, была обожжена, глаза слезились, и я совершенно не понимал, что же в этом всем такого расчудесного. Салли стянул с моей кровати одеяло и, улегшись рядом, накрылся им. В любой другой ситуации я возмутился бы, но сейчас ни сил, ни желания ворчать не было. Сердце мое колотилось так, словно я пробежал стометровку, шумела в ушах кровь, в горле стоял жгучий, как от слез, комок, который не получилось проглотить. Через некоторое время стало как будто бы лучше, я повернул голову, чтобы взглянуть на Салли, и вдруг, заметив, что тот тоже повернулся и глядит на меня, нашел это стечение обстоятельств просто до ужаса абсурдным. Как, скажите на милость, ну как так могло выйти, что мы оба одновременно повернули головы?! Я расхохотался, чувствуя, как содрогается мое тело от этого совершенно восторженного, какого-то по-детски искреннего смеха, и, краем слезящегося глаза заметив, что Салли тоже смеется, развеселился еще сильнее. - Нет, Майк, ты… только… представь, - задыхался Салли, хриплым басом вставляя слова в промежутках между приступами смеха, - такая вот кровать, а на ней целых… двое нас может спать! Мысль показалась слишком разумной для Салли, и я даже немного расстроился, ведь это я мозговой центр нашей компании. - Ну чего, хорошо, Майки? – отсмеявшись, спросил он. Глаза его были вместо голубых иссиня-черными, и я вдруг понял, что это совсем даже не Салли. - Ты кто?! Какого черта? Что ты… - Майк! Тихо, ты помолчишь или… Я и хотел бы отодвинуться до него, но не мог даже поднять руку, она не была тяжелой, совсем нет, просто невероятно слабой. Как забавно, а? Поднимаешь руку… Своей же рукой! - Уйди! Ты не Салли! - Да замолчи ты, блять, разбудишь всех! – сильные руки хватают меня за плечи, сжимают почти до боли, Салли нависает надо мной, глаза его снова голубые, и я успокаиваюсь. - Салли, Салли… Это ты, точно ты, - радостно смеюсь, и он снова ложится рядом. Моя рука вздрагивает. Так бывает, когда засыпаешь, но почему она сделала это сейчас? - Наверное, - говорю, словно издалека слыша собственный голос, - наверное, мой организм думает, что я умираю. - Чушь говоришь. Накрыло тебя. Я повторяю слово, то ли про себя, то ли вслух: «накрыло»… Ну и дурацкое же! Вслед за рукой вздрагивает плечо, потом нога, а потом мое тело против моей воли вздрагивает все. Это и страшно, и забавно одновременно. Я хихикаю, начиная при этом дрожать еще сильнее. - Что с тобой? – Салли приподнимается на локте, глядит мне в лицо, и мне не нравится, что он слишком собранный, почему нельзя просто отпустить все мысли, как я? - Ты чего? Майки? Он снова сжимает мои плечи, руки у него огромные и горячие, как две конфорки, только мягкие и влажные. - Тебе холодно, что ли? Мне и правда холодно, и я хватаюсь пальцами за руки Салли. Чуть повыше локтя, там, где перекатываются под волосами и кожей жесткие мышцы. Трогать эти мышцы немыслимо приятно, а кожа у Салли теплая, словно он и не человек вовсе, а большой пушистый зверь. Собственные пальцы кажутся вдруг красивыми, как у пианиста. Он ложится на спину, но я не хочу отпускать его, ведь в целом доме, в целом мире нет, кажется, сейчас никого, кто понял бы меня так же, как Салли, и я, не отпуская его руки, кладу голову ему на грудь. Слушаю, как ровно стучит его сердце. Сердце его размером, наверное, с мою голову! Лежать паршиво и неудобно, Салли весь в мышцах, жесткий, грудь вздымается и опадает вместе с моей головой. Он накрывает нас одеялом, и меня охватывает чувство уюта и защищенности, до того резкое, до того возведенное в степень, что почти причиняет боль. Салли освобождает одну руку, чтобы положить ее, тяжелую и надежную, мне на плечи, и пальцы этой руки щекочут мою кожу где-то в районе сгиба локтя. - Щекотно! С ума сошел, - я начинаю виться, чувствуя себя змеей, и сам захожусь смехом от этой мысли. Прикосновения Салли слишком, слишком чувствуются, словно все нервы моего тела вышли на поверхность. Я обхватываю рукой его торс, чтобы он дышал не так скоро, стискиваю пальцами его футболку, чувствуя под ней его ребра. И вдруг Салли судорожно вздыхает, я поднимаю голову, чтобы посмотреть в его лицо, и вижу на нем улыбку. Как же мне не хочется, чтобы она пропадала! Я снова глажу его по животу, и Салли прикусывает губы. Наверное, и у него эта чувствительность, нет, какой же он все-таки горячий и жесткий… Я вновь кладу голову на грудь Салли, я запускаю руку под его футболку, почесываю полоску волос от пупка до кромки джинс, и слышу, как учащается дыхание Салли. Ощущение просто невероятное, его хриплые вздохи становятся самоцелью. Под одеялом душно, я скидываю его, свежий воздух не отрезвляет. Салли не двигается, только дышит часто, и я, повинуясь какому-то неведомому порыву, опускаю руку ниже, и он стискивает пальцами мое плечо, когда я начинаю гладить уже твердый его член сквозь ткань джинсов. Собственные ритмичные движения успокаивают меня, хоть и требуют всего моего внимания. Мигает лампочка. Что это? Кажется, она не мигнула, а погасла на целую вечность. Время такое странное, кажется, что мы уже всю ночь лежим так. - Не останавливайся… - слышу хриплый, почти жалобный стон, что заставляет меня обернуться к Салли. Он смотрит из-под полуопущенных век, взгляд его замер, как у лошади, он облизывает приоткрытые губы. Накрывает своей рукой мою и жмурится от удовольствия, когда я снова начинаю ласкать его. Он снова смотрит на меня, и я уже не могу оторвать взгляда от его губ, желание поцеловать их становится невыносимым, и я лишь податливо приникаю к его телу, когда Салли дергает меня на себя, когда сам яростным поцелуем раскрывает мой рот. Перекидывает мою ногу через себя, заставляя усесться ему на бедра, я чувствую его твердый член, слегка трусь о него своим, и только сейчас понимаю, что и сам возбужден. Но это будто бы и не я, я будто бы наблюдаю за каким-то своим двойником или черт знает, что еще. Салли снова стонет, на этот раз мне в рот, запускает руки под мою футболку, пальцы его, его горячие пальцы, скользящие по моей спине, вызывают чувство, близкое к эйфории. И почему только все так чувствуется?! - Почему так чувствуется? – отрываюсь я от его губ, трусь носом о его широкий нос. - Трава, Майки, это трава, - хихикает Салли, а потом сдергивает с меня футболку и припадает губами к моей шее. Ощущение сумасшедшее, и я чувствую, как машинально стискиваю руками его плечи. Я трусь о него, заставляя нас обоих стонать от удовольствия, Салли сжимает руками мою задницу, покрывает поцелуями мою шею, и вдруг я слышу, как хлопает внизу дверь, и звук этот словно отсекает тот отдел моего мозга, что отвечает за кайф. - Ч-что мы делаем? – я прекрасно знаю, что мы делаем, вопрос сам срывается с моих губ, и Салли жмет плечами. Я быстро сползаю с него. Что это? Что это, черт побери, было? Было бы ложью сказать, что я пребывал в беспамятстве все эти минуты, но ощущения неправильности не было до этого самого отрезвляющего хлопка. - Майк, что… - он трогает меня за плечо, но я встаю, отхожу от него. Оказывается, действие травы можно контролировать простым усилием воли. Как можно контролировать тупое обожание в собственном взгляде при разговоре с Салли. Это получается у меня лучше всего. Я сворачиваюсь на своей кровати лицом к стене и лежу с открытыми глазами, пока Салли не накрывает меня одеялом, не тушит свет, не залезает на свою кровать. Только тогда я закрываю глаза и долго лежу без сна.