не страшно.

Воля в кулаке, мысли в разные стороны. Антон, поджав тощие ноги под себя, сидит на подоконнике. Окно открыто нараспашку, впуская в квартиру холодный осенний воздух, который с каждым дуновением ветра все больше обволакивает собой голые участки тела парня. Шастун выдыхает табачный дым и вдыхает этот морозный воздух, пропитанный сыростью и ещё чем-то мерзким. Настолько, что тошнота комом в горле застревает, норовя выйти наружу. И, вроде, ничем не пахнет, но что-то царит, чем-то неприятным наполнено это утро. Стряхнув пепел в кружку, где когда-то был кофе 3в1, он поспешно встал с пластмассы. Окно не закрыл. Будет вдыхать этот аромат, мучиться от дикого желания закрыться в четырёх стенах без окон, забаррикадироваться шкафом от всего в мире. Даже напротив — подсунул книгу, чтобы дверца не закрылась. Иногда так хочется что-то вернуть назад. Но Антон понимал, что не нужен ему. Нахрен не сдался. Им попользовались, трахнули как следует, оставили отметины, которые Антон никогда не сможет стереть, и кинули. Как использованную салфетку, четко и метко попав в урну. будто знал исход заранее. По моей комнате гуляют чёрные вороны. Сердце изнывало, просило его да побыстрее. Антон устал. Он испытывал то, что нельзя описать словами, что чувствуют люди в моменты существования, когда не хотят и не видят смысла дальше жить. Это чувство сжимало грудную клетку так, что, кажется, слышался хруст поломавшихся несколько пар рёбер, не давая спокойно вздохнуть. Где-то у потолка повисло, грозно прибивая гвоздями к ледяному полу. Бродский — его любимый поэт — писал: «Не выходи из комнаты, не совершай ошибку…». И сейчас Антон как никогда согласен с его словами. Лучше остаться в этой спальне, с теми простынями, где лежал он, с теми пурпурными подушками, которые пропахли его шампунем, с теми книгами, что помнят его нежные руки. А Шастун забыл. Забыл какие у него прикосновения. Но не забыл те моменты, когда мужские руки скользили по острым ключицам, затем по вздымающейся груди и останавливались на ягодицах, грубо сжимая их. Не называет его имени. Словно чёртов Волан-де-Морт, что забрал остатки здравого мышления и самоуважения. Очистил разум Антона, заполняя целиком и полностью собой, устроился по-царски, вытесняя все мысли и заливая новые. о себе. На потолке чувства одинокие собраны. Они с грохотом падают мне на голову. Безумная какофония периодически обрушивается на Антона. В скорости ебаной геометрической прогрессии возрастает, давя на виски, заполняя собой всё пространство комнаты. Он затыкает уши обеими руками, пытаясь заглушить этот шум. Не помогает, но он отчаянно продолжает. Продолжает пытаться жить дальше, но снова оступается и падает в пропасть, где его уже ждут, чтобы отвести на казнь. Из всех звуков выделяется его голос. Он шепчет те самые ласковые слова, что приятным табуном мурашек по коже отдавались. Когда-то. Сейчас они вызывают лишь густое такое, тягучее, как мед, чувство отвращения. Отвращение от самого себя. Антон чувствовал, что прогнил изнутри. Прогнил, покрылся плесенью, а кости противно скрипят, вызывая в нем очередной приступ рвоты. — Ты невероятен. — Я скучал. — Всё будет хорошо. Не сошёл с ума. И вполне осознанно — я вдыхаю этот яд вместе с воздухом. Антон открывает помятую пачку сигарет, чтобы достать очередную никотиновую палочку. Последняя. Последняя попытка стать счастливым. Последняя попытка начать все с чистого листа. И эти попытки просраны, благодаря голубоглазому Дьяволу. Манит запретным плодом, а после лишает всего, что имел Антон. Начиная с элементарного здорового сна, заканчивая уважением со стороны близких. Все подчистую забрал, ехидно ухмыляясь. Шастун вертит колесико зажигалки до характерного «щёлк» и подносит пламя к кончику сигареты. Втягивает в себя едкий дым, что распространяется по телу приятным теплом, которое лечит душу, медленно убивая организм. Кашляет. Заболеть осенью, сидя в одной футболке перед открытым окном, — проще простого. Руки сводит от холода, а металл на пальцах все больше напоминает лёд. согрей меня. Туман не уходит с возрастом. Я ищу, я кричу охрипшим голосом. Табак неприятно жжёт горло, и Антон морщится, ощущая горький привкус на корне языка. приходи в цитадель города, чтобы посмотреть на нашу любовь. Нет, её не было. Иллюзия, обман, пыль в глаза — были. А любви не было. Он не обещал, но Антон искренне верил (или хотел верить). В любом случае, придёт время, и всё кончится. Кончится самая длинная симфония Бетховена, кончится скучная «Война и мир», кончатся лекции матери о вреде курения, кончатся ёбанные сигареты в недавно купленной пачке. Кончится любовь. Чёртов быт настолько заебал, что Шастун нашёл свое спасение в нём. Окунулся, не боясь захлебнуться, дотронулся кончиками пальцев самого дна, но ногу свела ебучая судорога. И он утонул. Утонул в ледяной синеве глаз, утонул в тех самых тёмных, как смоль, волосах, что пахли особенно приятно в моменты близости. Утонул в иссиня-черной футболке, которую давал он, когда Антон оставался на ночь. Никто не пытался откачать утопленника. Никто не знал, что он добровольно подошёл к воде и нырнул в необъятную глубину. Шастун медленно плетётся к старому рабочему столу, еле волоча за собой ноги. Поднимает мобильный телефон, который пару минут назад противно жужжал. Или часов. На экране высвечивается огромное множество сообщений, осведомляя о пропущенных звонках. Оксана. Единственный луч света в жизни Антона. Луч, что своим теплом и заботой растапливает даже самый твёрдый лёд. Но и её он подвёл. Антон зажимает кнопку включения, и телефон издаёт вибрацию. Дежавю. Он также игнорировал Суркову, когда был рядом с ним. Не мог бросить его ради кого-либо другого. Он стал первым человеком в жизни Антона. Ебаный чемпион, который встал на пьедестал, благодарно пожимая руку и принимая приз — время Шастуна. я тратил время, но теперь время тратит меня. Эти полосы чёрно-белые. Я нашёл любовь, но потерял в неё веру. Белый шрам отдаётся даже не физической, а моральной болью. Молотком по голове бьёт, заставляя вспомнить то, как он получил этот шрам. Кто помог. — Прости. Прости, — шепчет на ухо, поглаживая саднящую ладонь, — я немножко переборщил. Спинка кровати бесповоротно поломана, а рука отдаётся пульсирующей болью, но… Антон счастлив. Пиздец счастлив. На лице Арсения виноватая гримаса, когда тот заботливо обрабатывает перекисью рану на ладони. А губы Шаста трогает улыбка. Лёгкая такая, никому не заметная. Но улыбка, направленная только ему — человеку, который сидит напротив. Арс аккуратно отложил аптечку и укоризненно посмотрел на парня. — Ты почему мне не сказал? — спросил Арс, пытаясь быть грозным, что никак не соответствовало с его внешним видом: растрёпанные волосы, испарина на виске и быстро накинутый на нагое тело шёлковый халат. — Я бы остановился! Шастун тихо усмехается в перевязанную ладонь и довольно шепчет: — Но тебе, вроде как, было так хорошо. — Ты дурачок? — вопросительно выгнув бровь, Попов присаживается рядом с Шастом. — Главное, чтобы нам обоим было хорошо, понимаешь? Арсений ласково схватил подбородок парня, заставляя посмотреть на себя. Антон тянется вперед и слегка целует Попова в уголок губ. кровь вкуснее красных вин. Она жива и она ещё дышит. И я чувствую она меня тоже ищет. Арсений ждал. Чего? Ждал, что Шастун поймёт его. Поймет, что не так-то и просто смириться, что Антона могут не принять, что из-за него у зеленоглазого покатится всё к чертям, что Арсений винит себя во всех бедах Антона. Осознание этого больно било под дых, тяжёлой битой приходилось куда-то в солнечное сплетение. Но он не понял. Ушел, убежал от него, сверкая пятками. Не понял, не то подумал. Антон почувствовал, что прогнивший аромат выходит наружу. Выливается из него. Душ — лучшее, что мог сейчас придумать Антон. Шлепая босыми ногами по белому кафелю в ванной комнате, он стянул с себя одежду. Зашёл в душевую кабинку и открыл кран. Вода сильной струей ударила по раскрытой ладони Шаста. Счастливые люди не курят. Антон никогда не смоет с себя этот запах. Он впился в него, проник в каждую пору, обволок волосы и застрял где-то в глотке. Запах отчаяния, который смешался с табачным дымом, что почти одно и то же. И как бы Шастун не старался, как бы усердно не скреб ногтями красную кожу, оставляя кровавые полосы и алые капли из полопавшихся капилляров, он не сможет убрать эту вонь. Перекрывал её тонной дорогого парфюма, но бесполезно. Она тяжелой грозовой тучей повисла над парнем, не позволяя сделать и шага. Словно грёбаные отголоски прошлого, что тянут назад, в самую пропасть. И, стоя на краю обрыва, от чего мелкие камни, лежащие там, беззвучно падают вниз, невольно думает: «А что если…». Но горячий поток воздуха обжигает опухшее от слёз лицо, приводя в сознание, давая понять, что нет никаких «если». Болит голова, но нет аспирина. Так зачем же я пью эти таблетки от кашля? Антон долго трёт махровым полотенцем голову. Кажется, вот-вот волосы начнут опадать от той силы, с которой Шастун выжимает волосы. Кашляет в кулак, прочищая горло. Жжёт. Дома таблеток нет. Обычно их покупала Ира, но она ушла. Как в том анекдоте. А нет, завалялись рассасывающие конфеты от боли в горле. Кидает одну в рот, закрывая верхнюю полку на кухне. Арсений не может сидеть на месте. Солнце медленно опускается за горизонт, окрашивая собой небо в различные оттенки розового. Дни больше не повседневность — каторга. Волосы рвёт — хочет увидеться с ним. Невыносимо тяжело оставаться на расстоянии от Антона. Может, сорваться и приехать к нему? Кинуться в ноги, молить о прощении, как гонец в Древней Руси, целовать его руки, ноги… Не нужны заменители этого мира — есть болезнь, от которой нет лекарства. «Я не добьюсь этим ничего». Голова раскалывается. Надо бы сходить в аптеку. Антон не выходил из дома уже три дня. Сидел на этом подоконнике, периодически заглядывая на кухню, чтобы смочить губы водой из-под крана. Что он хочет доказать? Надо жить дальше, забыть его, как страшный сон, воспринимая как коллегу. Единственная уцелевшая одежда, которая осталась после истерики, — протертые на коленях джинсы и чёрная безразмерная толстовка. Антон неспеша одевается, мельком вспоминая тот самый день. Шастун дрожащими руками открывает дверь в квартиру, перешагивая её порог. Первая слеза медленно скатывается по бледной щеке, огибая дрожащие ресницы когда взгляд Антона падает на кроссовки Арса. Слеза обжигает нежную кожу, словно пытаясь привести Шастуна в чувства, дать понять, что произошло неизбежное. Парень смахивает её, чуть ли не рыча от своей же слабости. Он хлопает дверью и направляется в спальню. Быстро шагает, отчеканивая четкий ритм. В ушах звенит, а руки дрожат уже не от беспомощности, а от наступившей злости. — Сукин сын, блять!!! — орет в пустоту Шастун. Здесь все пахнет им. Каждая вещь пропитана его горьким одеколоном. — Я, блять, доверился тебе! Сука! Нахуя… — Антон одним движением руки скидывает все вещи с рабочего стола. Костяшки на руках побелели, а щеки горят от выступивших слёз. зачем дал надежду, если сам потерял веру? Мне нужен свежий воздух, и мне не страшно. Шастун, быстро натянув кепку и кинув кошелёк в глубокую барсетку, готовится покидать свое убежище впервые за некоторое время. Страшно ли ему? Нет. Разве что чуть-чуть. — Шаст, все нормально, — поддерживая самого себя, громко утвердил Антон, а эхо раздалось по всей квартире. Он осматривает коридор, будто находится здесь последний раз в жизни, громко охает и поворачивает ключ в дверной скважине. Быстро, на одних носках, спускается по каменной лестнице. Долго придётся идти: лифт сломан, а живет он на внушительной высоте. Открыв дверь подъезда, Шастун вдыхает полной грудью. Холодный ветер пробирает до самых костей, заставляя Антона вздрогнуть всем телом. Куда он идёт? Дышать свежим воздухом, конечно. Нет, Антон не будет пытаться найти хоть что-то, что связано с ним. Не будет ходить возле отеля, в котором обычно останавливается он. Не пойдет в парк, где проводили свои свободные от съёмок вечера. И он действительно не делает этого. Обходит за сто метров отель, спотыкаясь о камни, находящиеся на непроложенной тропинке. Не смотрит на афишу вышедшего фильма с его участием. Больно. Так больно, что кровь в венах, кажется, застывает, прекращая поступать к сердцу, чтобы мозг больше не думал, не вспоминал. Каждый уголок города напоминает Антону об Арсении. Шастун «закрывает» глаза, идёт наугад. Не хочется больше слышать, не хочется говорить, не хочется думать, не хочется быть… — Извините, — тонкий голос приводит Антона в чувства, возвращая в реальность. Перед ним стоит девушка лет двадцати: белокурые, немного засаленные волосы собраны в высокий хвост, чёткие стрелки на глазах, ярко-бордовая губная помада и тонкое запястье на его плече. Она смотрит на Шастуна, словно собачка из самых милых картинок в интернете. Действительно, глаза у нее «щенячьи». Большие такие, черные. Антон рассматривает девушку, от чего та неловко ёжится под пристальным взглядом парня. Убирает свою руку и продолжает: — Вы не подскажите, как можно доехать до Питера? Антон хмурит брови, не до конца понимая, что от него хотят. — А… Э… Ну, вокзал, аэропорт. Не знаю… — Я впервые еду куда-то одна. И, честно признаться, потерялась в этом большом городе. Вокзал… Я… Ну… Антон ослабляет напряженные плечи и понимающим взглядом смотрит на свою собеседницу. — Хотите, я провожу вас? — легко улыбается. — Правда, а вам не сложно? — Нет, — Антон протягивает руку, а девушка никак не реагирует: не понимает. — Давайте помогу с сумкой, — усмехается парень и добавляет: — Сейчас вызову такси. Билет на поезд. Куда — неважно. Таксист открывает багажник машины и запихивает туда две большие сумки. Пассажиры сели. В салоне автомобиля пахло неприятно. Запах пота и одеколона «Тройка». Казалось бы, куда хуже? Таксист. — И ты разрешаешь ей ходить в такой короткой юбчонке? — без приветствия, только сев за руль спрашивает мужчина кавказской внешности. Антон непонимающе смотрит в зеркало заднего вида. — Тебе самому не стыдно? До Шастуна, хоть и с опозданием, но доходит смысл его слов. Посмотрев на девушку, которая еще больше зажалась и пыталась натянуть юбку на колени, Антон отвечает: — Во-первых, я ей никто. Во-вторых, не ваше дело, как одевается эта девушка. И если вы будете пялиться, я оставлю весьма «положительный» отзыв. — Хамить не надо… Слава Богу (и Антону, за то, что не постеснялся высказать все шофёру), оставшаяся поездка прошла на удивление спокойно. Со всех сторон слышались визги, голос, объявляющий поезда, крики шумных компаний и ругань, видимо, родственников, один из которых забыл паспорт. «Пахнет чебуреками и газированной водой», — подумал Шаст, зайдя в здание вокзала. — Спасибо Вам большое. Что бы я без Вас делала? — Стояли бы на той дорожке, — улыбнулся Антон и протянул свою окольцованную руку девушке. — Меня, кстати, Антоном зовут. — Александра, — протягивает свою маленькую ладошку девушка. Антон переводит свой взгляд на табло расписания сапсанов — и его посещает глупая мысль. Может? Что происходит дальше, Антон никогда не сможет объяснить. Он судорожно расстёгивает барсетку, чтобы после выудить оттуда портмоне. Буквально подбегает к кассе, становясь в длинную очередь. Стоит, ждёт, постукивая носком кроссовка о кафельный пол. — До Санкт-Петербурга, — говорит Шаст старой кассирше, протягивая купюры. А дальше — пробел. Он помнит лишь как выходит из поезда, в осознании того, что сделал. Питер встречает Антона ливнем. Огромные капли дождя били по голове, разлетаясь на тысячи мелких. Шастун стоит посреди платформы и не может пошевелиться. «Что. Я. Сделал». — Антон, прячьтесь! — крикнула Александра, протягивая двухметровому телу зонтик. Антон отрицательно махнул рукой, продолжая размышлять о своём поступке. — Давайте хотя бы под крышу зайдём? Шаст, недолго думая, хватает сумки девушки и движется в направлении здания вокзала. — Ух, ну и ливень! Питер! — стряхивая зонт, улыбнулась девушка Антону. — Что-то случилось? Ваш друг подъедет за Вами? Что за друг? Это единственное оправдание, которое нашёл Шаст. — Вы тоже едите? — Да, я тут решил навестить… одного… друга. Антон поднёс руку к лицу, потирая переносицу. — Он… Отъехал из города… Кстати, можете посоветовать отель? Надо где-то остановиться на время. — Отель? А… А! Может, у меня остановитесь? Я дома почти не бываю: вечно на работе. Это ведь все равно не надолго, так ведь? Антон замешкался и удивлённо поднял брови. — Я не знаю… Это как-то… Разве тебе будет удобно.? — Я же говорю: я вся в работе. Прихожу раз в 2 дня, ночью. Решено: останешься у меня. Секс расслабляет, но не даёт покоя. Раньше я был хороший, теперь скажи: какой я? Шастун стягивает с Арсения свитер, комкая его, и бросает в угол комнаты. Арс послушно повинуется, подняв руки вверх, будто капитулируя. Антон выдыхает горячий воздух и руками обводит напряжённые мышцы плеч мужчины. Тот подаётся вперёд, вдыхая аромат обнажённого тела. Оно пахнет дорогими сигаретами, алкоголем и сладкой карамелью. Запах застревает в ноздрях, дурманя разум лучше всякого спиртного. Антон шумно втягивает воздух сквозь зубы, когда Попов целует нежную кожу на шее. Между ними сейчас — несколько сантиметров и дохуя градусов. Арс нежно обхватил нижнюю губу, не торопясь углублять поцелуй. В отличии от Антона. Тот все пытался втиснуть свой язык, провести им по идеально ровным зубам партнёра. Они задыхаются. Они стали единым целым. В и без того душной комнате становилось все жарче. Словно пекло у Дьявола. Но не так представлял себе пытку Шастун. Сейчас ему ебать как хорошо. Алкоголь давно выветрился из организма и оба прекрасно понимают, что творят. — С… стой, — давится воздухом Шастун, когда мужская рука опускается на внутреннюю часть бедра. — А-арс, погоди. — Не хочешь? — выдыхает слова прямо в губы Антона. — Я… ну… — заминается Шаст, в то время как Арсений проводит языком по ямочке между ключицами. — Не бойся… — Арс медленно спускается вниз, попутно целуя каждый сантиметр вскипающего тела. Он ласкает чувствительные соски, то обхватывая их припухшими от поцелуев губами, то слегка кусая. Спускается все ниже и ниже. И когда Арс опускается в самый низ, Антон мнёт простыню, ощущая тёплый язык. И насколько аморален? В этом мире безупречном, чистом и правильном. Арсений смеётся. Искренно, по-настоящему. А Антону от его улыбки хорошо, на душе покой, а в грудной клетке продолжают расти многочисленные цветы. Антону хотелось подойти и захватить мужчину в свои крепкие объятия. Схватить того за руку и увести куда подальше. — Нет, мы не будем заходить в зоомагазин за ошейником, — наконец отдышавшись, произносит Арс. — Я пошутил! Ты реально поверил? — Странный у тебя юмор, — утверждает Попов, а Антон согласно кивает. Антон больше не может. Выше его сил. Арсений так близко, а он не имеет права даже прикоснуться к нему?! Шастун, поджав губы, тянет на себя рукав Попова, показательно прикрывая глаза. — Тош, тут люди, — говорит Арс, но руку не выдергивает. Лишь слегка гладит большим пальцем костяшку Антона. — Никто не видит, — почти шепчет Антон. — Ага. А потом доказывай сам Стасу, что мы просто случайно встретились. Шаст, как маленький ребёнок, который не получил такой желанной игрушки, выпячивает нижнюю губу и скрещивает руки, утрируя свою обиду. Арс тихо смеётся, поправляя натянутый рукав. — Давай до дома дойдём, хорошо? Мысль о том, что Арс не говорит «моего» дома, почему-то греет сердце. Общее. Жилье, одежда, ванная комната, кровать. Общий секрет. Ноль эмоций на лице, как из-под ареста, я молча выхожу из её подъезда. Арсений рвано выдыхает прямо в губы Шастуна. Жар, резко настигший последнего, не даёт покоя, сводит с ума, затуманивая разум. Не осознавая до конца, что он творит, Антон отрывается от губ Арса, смотрит в глаза, схватив обеими руками лицо мужчины, и шепчет: — Я люблю тебя. И хочу, чтобы все знали об этом. Арсения как холодной водой облили. Он отстраняется от Шаста и смотрит на того то ли неверящим, то ли осуждающим взглядом. — Ты же не собираешься делать каминг-аут? — с иронией спрашивает Арс. Антон непонимающе хлопает длинными ресницами. — Пока нет, но в будущем… — Антон… — Арс закрыл глаза и продолжил: — Я… У меня тоже есть чувства к тебе, но ты же не воспринимаешь все настолько серьёзно? Не собираешься же ты провести со мной всю оставшуюся жизнь, — Арс усмехнулся и перевёл свой взгляд на Антона, после чего улыбка с его уст пропала. Попов, тяжело выдохнув оставшийся воздух, подходит к парню ближе. — Ты еще молод. Найдешь себе жену, заведёшь детей, кота, хомяка… — А я хочу всего этого! Но с тобой! — Антош, ты ведь уже не ребёнок: сними, наконец, свои розовые очки, — Попов кладёт руку на плечо Шастуна. — Ты, — скинул её, будто брезгливо, — не верил в нас с самого начала, да? Боже… Какой же я дурак… Арсений смерил Антона пустым взглядом. Стеклянные глаза, будто смотрели сквозь него, сверля дыру где-то в области сердца. — Прости, — все что звучит из уст Попова. Антон нервно дёргает плечами, хватает толстовку с пола и на ватных ногах плетётся к двери. Слёзы скапливаются в уголках глаз, застревают колючим комом в гортани, собираются в появившейся дыре грудной клетки. Шастун выбегает из парадной, не позволяя дать себе слабину. Но что-то слишком больно, будто лишили частички самого себя. Стадия отрицания. Шастун не верит ни единому слову, но на душе паскудно. Чувство, что его использовали, больно бьёт под дых, лишая мозг кислорода. Всё честно, мы друг другу не обязаны. Но я чувствую себя разбитым и грязным. Душевные раны так сильно болят, что ни один из самых сильных обезболивающих не поможет. Транквилизаторы? Антидепрессанты? Снотворное, на худой конец? Ничего из этого не поможет. Антон прогнил, а цветы, что недавно распускались в нём, начали вять. Лепесток за лепестком падают на эти самые раны. Внутри уже не цветочный сад — компостная урна. Он убил все живое в Шастуне. Последнего тошнит, будто желудок выворачивается наружу. Любовь живёт три года, — гласит цитатка на стене в комнате девушки. «Наша не жила ни дня. А моя живёт вот уже тридцать пять лет». Саша любезно разрешила пользоваться её компьютером, поэтому Шаст быстро установил парочку игр, чтобы отвлечься. Он живёт у девушки уже три дня. И каждую ебаную секунду его тянет туда, где находится его кислород, его доза, будто он самый зависимый наркоман в мире. Наркоман его горького запаха, глубокого голоса, ледяных глаз… И Антона ломает уже. Кажется, что если прямо сейчас не коснётся его, то мир перевернётся, и мир настигнет апокалипсис, разрушая все на своем пути. Мои руки связаны моими же руками. И, стоя на краю, я вспоминаю о маме. — Здравствуйте, Майя Владимировна, — искренно улыбнувшись, Арсений протягивает руку женщине. — Добрый день, Арсений. Господи, как приятно с Вами познакомиться! — охая и прижимая к груди свободную ладонь от крепкой хватки мужчины, произносит Майя. — А мне-то как приятно! Антоша много рассказывал о Вас! — поцеловав тыльную сторону ладони женщины, Попов продвинулся ближе к Антону, который расшнуровывал свои кроссовки «как у Филиппа Киркорова». — Ой, ну бросьте. — Только хорошее, Майя Владимировна! — Можно просто Майя, — приняв кремовый торт из рук сына, сказала по пути на кухню зеленоглазая. Арсений широко улыбнулся и положил руку на плечо Антона. Тот, наконец закончив со шнурками, стал помогать Попову снимать пальто. — Можете в Тошиной комнате подождать. Или в зале! Я пока нарежу торт и заварю чай! — донесся голос матери Антона с кухни. Арс, тихо усмехнувшись и коснувшись руки Антона, поцеловал того в щеку. — Пойдём, Тоша? Антон легонько толкнул мужчину в бок, улыбнувшись в кулак, и направился в дальнюю комнату. Запах цитруса сразу ударил в ноздри Арсения, когда тот зашёл. Он оглядел комнату: шкаф, кровать, фигурки, книги… Книги? Голубоглазый подошёл к коробке, которая мирно покоилась на полу, потянувшись за книгой, лежащей на ней. Покрутил её в руках, рассматривая название. — Тоша читает? — протянув руку с книгой, спрашивает Попов. — Ой, завали, — Антон выхватывает книгу. — Романтик, оказывается, — вальяжно шагая по комнате, Арс находит ещё более интересные находки. — Альбом? Ну-ка… — показательно плюнув на указательный палец, брюнет собирается открыть широкую книгу, покрытую твёрдой тканью. — Нет, — прошипел сквозь зубы Антон. Не придумав лучшего способа остановить Попова, Шастун вырвал альбом из рук мужчины и грубо прижал запястья того к стене. Фигурки, стоящие на полке, безнадежно повалились оттуда. Арс ошарашено смотрит на Антона, а последний глубоко и часто дышит. — Не хочешь, чтобы я увидел твои девственные усики? — Тьфу, блять, всю атмосферу испортил, — отпуская руки, Антон наконец отрывается от разглядывания мужчины. Арс тихо усмехается, одной рукой разворачивает Шастуна и, встав на цыпочки, невесомо целует. Думаю, я бы ее огорчил, если бы покинул этот мир у нее не спросив. Подзарядив наконец телефон, Антон с опаской включает его. Блять. Стас звонил 36 раз. Ну, конечно, звезда пропала. Антон устало трёт переносицу, набирая номер Шеминова. — Ал… — Шаст! Ты куда пропал?! Ебу дал? У нас съемки, шоу. Тебя все ищут. Уехал, никому ничего не сказав… — Стас… — Это насколько нужно быть… — Стас, блять! — Что, Шастун? Что? — Я сделал то, что считал нужным. Мне нужен отпуск. Через неделю вернусь. Давай… — Антон! Ты ебнулся? Какой о… Антон нажал на кнопку сброса, тяжело выдохнув. Снова вырубает телефон, понимая, что покоя ему не дадут. Он действительно чертовски устал. Устал от бесконечных съемок, устал от вечного контроля, от ебучего загруженного графика, от сраных шоу. И только в компании Арса он мог по-настоящему отдохнуть от всего этого. Он приходил к нему, клал свою голову на колени мужчины, а тот нежно перебирал русые волосы. Арсений — омут спокойствия и тишины, в который Шаст готов погружаться тысячу раз. В котором готов утонуть. Без голубоглазого хотелось сдохнуть. Просто исчезнуть. Шастун запомнил тот день не только как день, когда все началось, но и день, когда закончилась боль. Их первый секс оказался намного больше, чем просто интимная связь… Шастун молчал. И это молчание оглушающе било по барабанным перепонкам. Было слышно лишь как сердце Шастуна бьется о грудную клетку, заходится в незнакомом для обоих мужчин ритме, пытаясь выскочить наружу. Антон быстро натянул одежду, присаживаясь рядом с Арсением, переплетая их пальцы. И в этом жесте больше мольбы, чем в молитвах смертельно больного атеиста. — Я помогу тебе. Мы справимся. Но воля в кулаке. Веришь, я не сдамся этой тоске. Мои мысли — идите на четыре стороны. — Антон, может ты прогуляешься? — Саша вернулась рано утром и застала неспящего Антона, который тупо пялился в белую стену. Во взгляде девушки читалась жалость. Она хоть и не знала произошедшего, но нутром чуяла, что что-то не так с Антоном. Чувствовала эмоции парня, которые читались по его блестящим глазам и искусанными до крови губам. — А? — переспросил Антон, приходя в себя. — Друг так и не приехал? — А… Ах, да… Приехал. Я как раз хотел тебе сказать. Сегодня съеду, — проведя рукой по золотистым волосам, Антон встал с края кровати. — Я тебя не выгоняю! Можешь пожить у меня… — Нет, Саш. Ты сделала слишком много для меня. Огромное тебе спасибо, — сказал Шаст и искренно-широко улыбнулся. — Ой, да ладно, — махнула рукой Александра. — Нет, правда. Спасибо… Шастун вошел в здание гостиницы, и белый свет ослепил того на секунду. Повсюду расхаживали люди, обслуживающий персонал носил туда-сюда напитки, а гости нервно ругались за место в очереди. Девушка за ресепшеном приветственно улыбнулась, легко кивнув головой. — Добрый день. — Здравствуйте. Мне нужен номер. — Ах, да. Кончено, — девушка явно засмотрелась на парня. — Вам… Извините, вы ведь Антон Шастун? Антон вздохнул и легко улыбнулся: — Ну, вроде. — Можно, пожалуйста, сфотографироваться с Вами? — Да, конечно. Девушка вышла из-за высокой стойки, а Антон обратил внимание на бейдж, прикреплённый к тёмно-красному жилету: Антонина. Она встала рядом с Шастом и протянула тому телефон. — Улыбайтесь, Антонина, — сказал Антон, вытягивая руку, а другой чуть приобнимая сотрудницу. Сделав несколько фото, Шастун отдал мобильник девушке. Та мило улыбнулась и на цыпочках побежала на место. — Спасибо Вам. Так… номер… Вам повезло: сейчас, на удивление, много туристов, и все мотели и гостиницы забиты, но есть парочка свободных номеров. «Люкс»? , — спросила девушка, подняв карие глаза на парня. — Да, — сказал Антон, ища кошелек и паспорт в барсетке. — На какое время? — что-то смотря в компьютре, Антонина забрала паспорт из рук Антона. — А… На дня два… — Угу… — законичив с регистрацией, девушка протянула ключ: — Приятного Вам вечера. — Спасибо. Антон распахнул дверь в номер и шагнул на мягкий коврик. Номер соответствовал всем требованиям типичного «люкса»: две комнаты, в каждой по телевизору, мини-бар в нижней части холодильника, телефон на прикроватной тумбочке, большая кровать, яркое освещение и многое другое. Антон, расставив руки в стороны, устало упал на ту самую мягкую кровать. Ну, не трогайте, не трогайте меня, вороны. Он любит его. Сколько бы не убеждал себя, что ненавидит, — любит. Любит так, как не любил никого. Сам не понимает, откуда взялась такая сильная привязанность. Может, из-за того, что это тот человек, который помог Антону найти себя? Или из-за того, что только Арс заставит Антона искренно улыбаться? Или из-за его теплого взгляда, родной улыбки и нежных рук? Арсений — человек хоть и немного грубый, но добрый и солнечный. Люди так и тянутся к нему. И на Антона это магическое влияние тоже подействовало. Действует. С Арсением Антон был живым. Казалось, что это было пиздец как давно, ведь мозг упрямо отказывался вспоминать. Тогда хотелось залить каждый момент, проведённый вместе, формалином, чтобы увековечить и хвастаться им, как грамотами, собранными в огромную папку. Сейчас же цветочный сад внутри Шастуна завял, а прогнившие цветы выходят наружу вместе с рвотой. Корни снова подрезало лезвие, а душистый аромат был заглушен табачным дымом и залит дорогим алкоголем. Не страшно. «Сегодня уезжаю». Антон не понимал, зачем сюда приехал. Надежда умирает последней? Шастун бездумно скролит ленту в инстаграм, поочерёдно натыкаясь на знакомые лица. Илья, Серый, Поз, Дрон… Он. Улыбается на новой фотосессии. И от этой улыбки узел внизу живота скручивается, глаза его леденяще обжигают, а тонкие запястья завораживают. Шаст вспоминает, как Арс, заходясь в лёгком треморе, подавал те запястья для поцелуев, как в упор смотрел необъятным ледяным океаном, как улыбался уголком тонких губ, когда смотрел на их фотографии. Также быстро, как он обрел это всё, — он потерял. Искать нет смысла. Никто не будет смотреть на него так, никто не сможет одним прикосновением руки к щеке вмиг успокоить, ничьи объятия не окажутся настолько родным. — Анто-о-н, — тихо шепчет Арсений, пихая в бок сонное тело. — Вставай: съёмки. Шастун лишь больше натягивает на себя тёплое одеяло, глубже ныряя в пух подушки. Арс громко вздыхает и одним движением сбрасывает импровизированный «домик». Антон щурится от ярких лучей солнца и тихо мычит. — Я. Хочу. Спать, — укладывая взъерошенные волосы, бухтит под нос Антон. — Стас прибьет. — Ну, и хуй с ним, — протягивая руку мужчине, Шаст тянет того на себя. — Надоело всё, что там снаружи. Арсений мягко улыбается и прислоняется своими губами к губам парня, слушая недовольное ворчание: «я ж зубы не почистил, фу». Вечереет. На улице вновь дерьмовая погода: дождь не переставал лить со дня приезда Антона, но в качестве, так скажем, «вишенки на торте» — к нему присоединилась гроза. — Мне снова страшно, но тебе я позвонить не могу, — шепчет Антон, смотря на сверкающие молнии за окном. На прикроватной тумбе стынет эспрессо, любезно принесённый милой девушкой из обслуживания номеров несколько минут назад, но Антон не спешит его пить. Гипнотизирует вид за окном, не в силах пошевелиться. Одновременно погода пугала, заставляя Шастуна вздрагивать всем телом, ощущая волну крупных мурашек, но и завораживала. Люди на улице искренно смеялись, быстро выбегая из дорогущих машин прямиком к кофейне. Несмотря на позднее время и ненастную погоду, людей было немало. Казалось, что вот-вот из-за угла выйдет очередная парочка, которая, как и все, встанет под мигающей вывеской. И они будут целоваться до потери пульса, как в последний раз, пока девушка не начнёт легонько бить парня по плечам, пока дождь не прекратится, а он не собирается. И девушка, вроде как замёрзшая, закутается в тёплый шарф, сорванный с шеи парня. А Шастун продолжит смотреть им вслед, будто собираясь спустить курок, чтобы наконец сделать контрольный выстрел в висок. И никто не услышит его молитвы, никто не услышит выстрела, никто не увидит крови, ведь всё это неслышно и невидимо, на грани ультразвука и размером с атом. Антон застрял в ебучей мыльной драме, с непродуманным сюжетом и плохими актёрами. Но пульта, чтобы переключить на что-то более интересное, рядом нет, ведь в главной роли — он сам. Антон обессиленно волочит свою тушку к тумбочке, поднимая чашку с кофе, сильно прогибая кисть, будто эта чашка весит тонну. Руки все ещё такие же ватные, как и ноги. Он не спал уже давно. Еще одну бессонную ночь я посвящаю тебе. Сон либо посещает Антона перерывами между тревожными приступами, либо не посещает вовсе. А мозг отказывается воспринимать информацию любого вида. Настойчивый стук в дверь выводит Шаста из анабиоза. Тот, чуть подпрыгнув на месте и расплеснув кофе, чертыхается под нос, вытирая небольшую лужу носком. Кто-то настойчиво добивается внимания Шастуна, не прекращая стучать ни на долю секунды. «Персонал? — подумал Антон, направляясь к двери. — А разве не поздно?». Стук лишь нарастал, противно отдаваясь эхом под коркой мозга. — Блять, иду! Антон медленно проворачивает небольшой ключ в скважине, и дверь тут же с грохотом распахивается. Он поднимает взгляд на нарушителя спокойствия — и чашка с кофе со звоном падает на пол, разбиваясь на множество мелких осколков, складываясь в какую-то супер-красивую мозаику. Перед Шастуном стоит он, часто моргая и тяжело дыша. С него течет вода, волосы слиплись и напоминали сосульки. Грудь Арсения тяжело вздымается, а руки вновь пробирает такой знакомый до боли тремор. Антон оступается и чуть не падает, когда Арс делает всего один шаг навстречу, подходя опасно близко, но последний подхватывает под локти Шастуна и полушёпотом спрашивает: — Не страшно?