Живы

Они были живы. Чёрт возьми, они были живы. Несмотря на то, что оба даже в самых потаённых мечтах не надеялись на счастливое будущее. А теперь у них — всё как у людей, и, возможно, немного больше. И дом в пригороде — свой, настоящий, пахнущий древесной смолой и липой, растущей под окнами, вместо сухпайков горячие завтраки, свежезаваренный чай на веранде — и всё такое приторно-идеальное, что Леви кажется: он в коме, и ему снится бесконечно долгий сон о жизни, которую ему никогда не было суждено прожить. Ханджи везёт коляску, они прогуливаются по городу, и Аккерман понимает, что со стороны, наверное, выглядят как пожилая пара, женатая десятки лет. Смешанное чувство. - Да-а, коротышка, - тянет женщина за его спиной, - кто бы мог подумать: безоблачные семейные будни. И как ты вообще до этого докатился, Леви? И ржёт в голос, отпуская кресло и сгибаясь пополам от смеха. Колёса крутятся по инерции ещё несколько метров, и Леви готов её придушить, матерится сквозь зубы и думает: нет, влюблённая парочка из них выходит так себе. - Советую для начала взглянуть в зеркало, трёхглазая, - цедит он, выделяя последнее слово. - И не говори, хромой да слепая, во спелись-то, - утирая выступившие слёзы и продолжая хихикать, она снова берётся за ручки и толкает его вперёд, по разбитым камням мостовой. Несмотря на раздражение, Леви благодарен Зоэ за то, что она — не жалеет. Ни разу взгляд не отвела, не всплакнула, сетуя о горькой судьбе, не носится с ним как с больным и немощным. Другие начинали было: как так, устрашающий капитан, сразивший сотни титанов, и в инвалидном кресле, но пара колкостей возвращали всё на круги своя — он до сих пор и врезать может отрезвляюще, если захочет, а в крайнем случае еле заметно сместить коляску, совершенно случайно наехав очередному сострадающему на ногу. Надо же, какой неаккуратный. Нет, Ханджи не жалеет. Ничего в её отношении не меняется, лишь появляются новые поводы для шуток («Не волнуйся, домчим до города с ветерком, дорогой»), хотя для женщины этот ресурс всегда был неисчерпаем. Жить с Ханджи невыносимо и приятно одновременно. В быту они ладят плохо: Зоэ ожидаемо разводит дома свинарник, разбрасывает одежду, тарелки, книги, и Леви матом кроет всё, на чём свет стоит, в подробностях описывая, куда засунет ей в следующий раз немытую кружку, если увидит. Но убирает, оттирает до блеска заляпанную столешницу, складывает вещи аккуратной стопкой, стирает её рубашки, которые Ханджи днями не меняет, и саму Ханджи тоже палками гонит в ванную каждый вечер, чтобы не воняла потом всю ночь у него под боком. Леви проявляет себя как образец терпения и человеколюбия, когда та, измазанная в грязи, с грядок возвращается домой. Кстати, Ханджи заводит сад. Сутками в нём копается, точно крот. А приятно с ней жить, потому что… это Ханджи. Мужчина не может объяснить, нет ни одного весомого аргумента, почему чёрт его дёрнул вообще связаться с этой женщиной. Громкая, нечистоплотная, гиперактивная, и всё-таки. Леви не знает, как его так угораздило, но в конце концов находит для себя ответ, который вполне его устраивает: кто, если не Ханджи? В самом деле, кто? Она невероятно проницательна. Всегда понимала, что хуже жалости для Леви нет ничего, даже смерть отходит на второй план. Поэтому она ни слова не говорит против, когда Аккерман просит её раздобыть ему костыли, приносит на следующий же день, и по дому Леви старается передвигаться на них, а хотя бы полчаса — тренируется без, пока от боли обратно в кресло не рухнет. И даже тогда Зоэ кривит лицо — вот же упрямец, — но молчит. Знает, что по-другому не может. Возможно, такое бестолковое упорство когда-нибудь и позволит ему встать на ноги, это же Леви. Ханджи удивительно заботлива, перекладывая его на кровать перед сном, хотя поначалу мужчина не позволял — уязвлённое самолюбие отвратительно скреблось внутри в моменты, когда накатывало ощущение собственной беспомощности. Но ласковые, хоть и загрубевшие от оружия, руки Зоэ становятся довольно очаровательным дополнением к их совместным будням, так что мужчина сдаётся. Ханджи аккуратна в сексе. Всегда предусмотрительно упирается локтями в матрас, чтобы не наваливаться весом на больные ноги, но при этом двигается так, что доводит Леви до исступления всякий раз, как оказывается сверху. Помимо прочего, Зоэ довольно изобретательна в выборе поз, и через некоторое время они настолько приноровились друг к другу, что Леви радуется: у них нет никаких соседей, которым на утро было бы стыдно в глаза глядеть после очередной бессонной ночи. Впрочем, даже если бы были, хер с ними, они же взрослые люди в конце концов. Ханджи нежна и трепетна, когда крепко прижимается к нему перед сном, скользит руками по мускулистому торсу и, обжигая шею и уши сбитым от близости дыханием, беспорядочно шепчет всякие глупости, вроде: - Представляешь, у нас теперь вся жизнь впереди, Леви, целая жизнь. И хотя обоих не покидает ощущение, что это время они наглым образом взяли у кого-то взаймы, всё-таки жить — это приятно. Да, думает Леви, это чертовски приятно.