Дружба Генриетты

17 июля 1661 г., Фонтебло Граф де Гиш сидел на подоконнике крошечного окошка в темном коридоре винтовой лестницы, ведущей к смотровому балкону одной из башен. Распустив душный воротник и расстегнув жюстюкор, он откинулся спиной на мутное стекло, запрокинул голову и отчаянно нюхал табак – и какая ему разница, что за это занятие папа Римский грозится объявить анафему? Зато он успокаивался. Точнее топился в полной темноте… Он бы даже согласился закурить, как простые мужики в хлеву, лишь бы взаправду утопиться – в клубах сигаретного дыма. В мире так много замечательных, интересных и ласковых женщин, а он в свои двадцать три года, так неудачно и так по-гасконски женатый, вынужден терпеть бесконечную ревность Месье, докладываться ему о каждом своем шаге, а в это время только и делать, что представлять, как… Черт! Боже, не надо. Де Гиш, ты на войне беспечно прогуливался у самой границы, на каждый новый прием являлся с новой женщиной, а один раз и вовсе пришел под руку с белошвейкой. Если кто-то сверху решил подшутить над тобой, то шутка зашла на ура. Пора бы ее заканчивать. Граф усмехнулся, потерев переносицу пальцами. Возвращаться на праздник ему было незачем. Да и не хотелось опять видеть, как она – такая ненормально, неестественно счастливая – танцует там в куче смеющихся и ехидных придворных, раскидывает руки и кружится, пляшет в этом своем слишком коротком и слишком красном платье, и все они вокруг, на этой маскарадной репетиции, ведут себя так, будто день рождения короля был не в мае и не четырнадцатого, а только сейчас. Де Гиш снова поднес к лицу мундштук, лицо его дернулось – и он выдохнул. Он ревновал ее? Черта с два. Ему просто хотелось совершить самое тяжкое государственное преступление. Разве это ревность? Глупо даже думать так. Где-то наверху хлопнула дверь. Раздались шаги, на стене мелькнула продолговатая тень, и он увидел ее. Ее глаза. У нее были очень красивые черные глаза, совсем как расплавленный, раскаленный шоколад. Они никогда не смеялись, когда сама она смеялась, а смеялась она часто – и то был столь чудесный, заразительный смех, что только перед ним одним невозможно было устоять. Но глаза… они были полны глубокой постоянной грусти. И когда она пристально смотрела на него из-под полуопущенных ресниц, он просто был не способен выдержать ее взгляда. Захотелось сейчас же встать и уйти, де Гиш действительно встал, как подобает, но более не двигался и смотрел, как она подходит к нему, а потом в свойственном ему приступе ярости поднял руки и саркастично похлопал в ладони. Как теперь разница… — Мои са-амые искренние поздравления, миледи. Она усмехнулась, опуская взгляд на ступеньки, чтобы не упасть. Судя по ее виду, она ничуть не обиделась на него за эту фамильярность, совершенно непростительную. И ее невозмутимость подстегивала его задеть ее как ничто иное. Находясь в трезвом уме, граф никогда бы не позволил себе подобной желчности, он словно плевался ядом при каждом слове: — Похоже, теперь мы с вами нескоро увидимся, когда у вас… появились такие заманчивые перспективы: Вилле-Котре – бесспорно, отличное имение; удивительно, что вы не поселились там сразу же после свадьбы, да еще в компании с таким заботливым супругом! Ну что ж, я был счастлив тому, что пользовался достаточным вашим расположением эти четыре месяца, что бы вы не гнали меня от себя. Хотя не могу не сказать, что свою судьбу вы определили сами, — и он выразительным жестом спрятал мундштук. — И вы совсем не будете скучать по мне, граф? Обычно друзья скучают друг по другу, — заметила она, подходя совсем близко. — Мы ведь с вами связаны крепкой дружбой, не правда ли, месье? Ее голос звучал так насмешливо, что де Гишу стало совсем паршиво. — Конечно, — он улыбнулся, хотя глаза его оставались холодными. — Вы решили оказать мне честь, лично придя попрощаться? — Да. — Я глубоко польщен, Анриэтта, — отвечал де Гиш учтиво, он даже добавил еще что-то – аккуратное и изящное, принятое в свете, где он вращался с самого детства. Хотя и звучали его слова, как «Счастливого пути и проваливайте». — До завтра, граф. Де Гиш поднял взгляд. Она усмехнулась. — Похоже, я все еще задержусь в здешних краях на какое-то время… Пару мгновений они молчали, глядя друг на друга. Анриэтта улыбалась, при чем как-то совсем по-взрослому, будто бы ей не семнадцать лет: с такой улыбкой взрослые женщины смотрят на совсем маленьких мальчиков. Де Гиш просто стоял и смотрел на нее, чувствуя себя так, словно по нему хорошенько прошлись. — Как же ваш муж? — ляпнул он первое пришедшее в голову. Анриэтта сдвинула брови и одновременно сжала губы. — Муж? А что муж? — якобы озадаченно спросила она. Де Гиш внимательно наблюдал за выражением ее лица, даже голову свесил на бок, точно смена ракурса могла ему помочь узнать, что именно она чувствует. Впрочем, там нечего было узнавать, кроме того, что она равнодушно-прелестна… и что ровное ее дыхание, верно, не знало, что есть на свете страсти, тревоги, дикая игра событий и чувств, доводящие до проклятий, стирающие это равнодушие с высокого белого лба. Но грустные глаза ее на покойном лице были полны того мерцающего горения, которые изобличает либо душевный жар, либо играющее воображение. Там не было свойственного равнодушию ледяного сияния, – удивительно и – больно… … кожа молочно-бледная, нежная… мягкие блестящие волосы, темные и душистые, как ликер… глаза – раскаленный шоколад… крошечная родинка над верхней губой… и губы красные, как ягоды… Как ему хотелось садануть кулаком по стене. Но он не мог: она здесь, рядом. Чертова Анриэтта! Такая красивая – иногда он ненавидел ее за это. Такая восхитительно-соблазнительная... стерва. И это тело… как будто созданное для его рук. — А что же король? — если бы де Гиш мог, то сейчас он бы хрипло расхохотался: ведь есть еще король! Правильно, для полного счастья им только короля не хватало! — Король считает, что я вольна делать то, что мне заблагорассудится, — она небрежно повела плечами, мол, что в этом удивительного? — И если мой муж желает, как изгнанник,отправится в Вилле-Котре, я в праве не сопровождать его. — Тогда он вправе на вас рассердится. — Он? Помилуйте, мой муж не умеет сердится! — она заговорщицки улыбнулась; у нее была до того заразительная улыбка, что де Гиш почувствовал, как уголки его губ невольно поползли вверх. — Всякий человек умеет сердится, — возразил он. — У моего мужа все это так ненужно и несерьезно, что кажется, будто бы он и вправду этого не умеет. Его гнев смешон, а не страшен. — Так веселитесь! — и де Гиш вскинул руки, будто бы в примирительном жесте. — Чтобы все это стало еще ненужнее и несерьезнее? — она усмехнулась, исказив маленький рот. — Вы знаете: я люблю веселится, очень люблю, но такое веселье глупо. — Если все свести на нужное и серьезное, — заметил де Гиш, наконец успокоившись и придя в себя, — как же наша жизнь будет бедна и скучна. Только то, что человек выдумал, прибавил к ней, то и красит ее. В отступлении от порядка, от формы, от ваших скучных правил только и есть отрады… — Что у вас за страсть преследовать мои бедные правила? Еще минуту назад мы вроде бы о них и не думали вспоминать. — Потому что они не ваши. — А чьи же тогда? — Анриэтта изогнула бровь и обняла свои плечи. — Матушкины, тетушкины, дядюшкины, бабушкины, прабабушкины – вон всех этих полинявших господ и дам с одинаково-вычурными лицами. И он указал на портреты. — Вот видите, как много за мои правила! — сказала она шутливо. — А за ваши? — Еще больше! — возразил де Гиш и подвел ее к самому окну. — Посмотрите, — кивнул на окно он, но Анриэтта не торопилась – вместо этого обежала его собственную фигуру долгим оценивающим взглядом, чисто мужским: так сам он всегда смотрел на женщин. И до того волнующе было это, что у него что-то больно и сладко сжалось в груди. Она была слишком близко для того, чтобы он успел быстро перевести дух. Пришлось помолчать немного и только потом продолжить:— Посмотрите, все эти идущие, едущие, снующие взад и вперед, все эти живые, не полинявшие люди – все за меня! Вы находитесь среди них, но, увы, вы не с ними! Там жизнь… А здесь кладбище. — Сколько раз вы уже говорили мне это! — устало отмахнулась она. — И вы вроде бы однажды согласились со мной, что соблюдать чужие, древние правила глупо. — Я сказала странно, а не глупо, — поправила его Анриэтта строгим голосом. Она откинула со лба непослушные волосы и отвернулась, сделала пару шагов от окна, открывая ему заманчивый вид на свою спину. Хрупкую, узкую спину. У нее были чертовски маленькие плечи, такие, что даже грубые охотничьи костюмы не способны были сделать их больше.Де Гиш в маскарадах находил лишь одно неоценимое достоинство – возможность совсем близко видеть ее обнаженные покатые плечи и – спину. То, как она выгибается при особо смелых фигурах. Как двигаются под тонкой кожей лопатки. Как она может быть послушна каждому движению руки… — Значит, вы признаете то, что вы – странная женщина? — спросил он с ироничной улыбкой, той самой ироничной улыбкой, которая разбила не одно женское сердце. — Все женщины странные, — хмыкнула она, взглянув на него через плечо. Ею шею, словно тоненькие шоколадные змейки, обвили несколько кудрявых мокрых от пота прядок. Она прикусила нижнюю губу… она не так спокойна, как кажется. Он не был спокоен и подавно. — Вы непобедимы, Анриэтта! — де Гиш покачал головой. — Непоколебимы, невозмутимы – я бы сдался перед вашей стойкостью, если бы не мои правила. Анриэтта рассмеялась. — Мои правила заставляют меня быть невозмутимой – ваши правила заставляют вас не сдаваться. Мы квиты, господин граф. Чего можно еще ждать? — Развязки! — Почему бы лучше не признать, что все лучше оставить как есть? — она наконец обернулась и снова посмотрела на него своими грустными влажными глазами. Они блестели в темноте. — Тогда все было бы бессмысленно начинать. Анриэтта вздохнула и облокотилась вытянутой рукою о стену. Она наклонила голову, волосы заслонили ее лицо – и она выдохнула. — Вы поэт, артист, де Гиш, вам может быть, необходимы драмы, раны, стоны, и я не знаю, что еще! Вы не понимаете покойной, счастливой жизни, я не понимаю вашей… — Это я вижу, Анриэтта, — невольно он скрестил руки на груди, забывая, что это уже слишком. — Но я не верю в то, что вы ни единого раза не нарушали свои правила. Она подняла взгляд. — … Неужели ни единого раза вы не теряли своего олимпийского спокойствия? — Постерегитесь! — предупредительно цокнула языком она. — Неужели вы ни разу не любили? — продолжал упорствовать де Гиш. Анриэтта отрицательно покачала головой. — Как вы это делали, расскажите! Так же глядели на все спокойно, так же, с помощью ваших бесчисленных фрейлин, медленно одевались, спокойно ждали кареты и никогда не вышли из себя, не спросили мысленно, там ли он, ждет ли, думает? не изнемогали ни разу, не покраснели от напрасно потерянной минуты или от счастья, увидев, что он там? И не сбежала краска с лица, не являлся ни испуг, ни удивление, что его нет? Анриэтта отрицательно покачала головой. — Не приходилось вам обрадоваться, хотелось ли вам броситься к нему, не найти слов, когда он войдет?.. — Нет, — сказала она с усмешкой. «Она не любит короля», — с внутренним удовлетворением подумал де Гиш, а вслух продолжил: — А когда вы ложились спать… В лице у нее появилось беспокойство. — Не стоял он рядом? — продолжал де Гиш. — Осторожнее, граф! — почти прошипела она. — Не стоял он хоть в воображении у вас, не наклонялся ли к вам?.. — Нет, нет, нет! — отвергала она, качая головой. Влажные, выбившиеся из прически волосы все больше и больше рассыпались по ее плечам. — Не терялись, не перебирали ли все подробности ваших встреч?.. — Вы рискуете нашей дружбой, месье! — взорвалась наконец Анриэтта, порывисто сдернула со своего стана расшитую вуаль и накрыла свои плечи, точно ей было холодно… в этом, правда, не было никакого смысла, потому что, пока она танцевала, пока стояла рядом с ним, пока отворачивалась, де Гиш мысленно потрогал каждую клеточку ее тела.Но он замолк, повинуясь ее суровому, брошенному исподлобья взгляду. Долгие несколько мгновений они просто смотрели друг на друга. Она дышала часто и тяжело. Де Гиш тоже, хотя старался это скрыть. — Мне не нужна ваша дружба, — сказал он серьезно. Она изменилась в лице. Глаза ее по-прежнему горели бешено и страшно, но теперь к ярости примешалось непривычное для нее растерянное выражение. — И давно? — спросила она. Де Гиш усмехнулся, склонил голову на бок, глядя на нее с растущим удовольствием: можно подумать, ты и не догадывалась! — Давно, — безжалостно подтвердил он. На какое-то мгновение ее лицо окаменело, красные от гнева уши начали постепенно возвращать нормальный оттенок. А потом Анриэтта вдруг улыбнулась. — Значит, вы совсем не цените мою дружбу, граф? — она внимательно наблюдала за ним, катала на губах усмешку. Он наблюдал за ней. Казалось, от напряжения воздух вокруг должен взорваться. Какое-то время они молчали. Точнее, говорить не было нужды. — Напрасно… — в конце концов молвила она, уверенно, но тихо. Так смертельно раненные люди говорят в бреду. Анриэтта шагнула к нему, сверкая в темноте влажными глазами. — Друзья ведь... тоже иногда это делают? — прошептала она, сжимая отвороты его рубашки, миг – и де Гиш словно с головой погрузился в облако. Что за чертовщина, в конце концов... ведь он целовался с сотней женщин, наверное... но никогда не чувствовал такого... Как будто его до краев заполнили огнем. Он почувствовал, как она начала отстраняться, и только крепче обхватил ее. На минутку она сдалась, снова обняв его за шею, а потом очень медленно отступила назад, назад, вниз по ступенькам, разрывая объятия, но не поцелуй. В конце концов де Гиш напоследок поцеловал ее легко, словно целовал сестру, и отпустил. — Удачного вечера, граф, — проговорила она так, словно ничего не случилось. Де Гиш промолчал, но снова у него внутри дрались тигры – только уже не на жизнь, а на смерть. Она улыбнулась ему напоследок, развернулась и пошла вниз. Его хватило всего на пару секунд. Второй тигр с оглушительным рыком разорвал первого. Саданув по стене кулаком, де Гиш сбежал следом, перескакивая сразу через две ступеньки. Анриэтту он перехватил на середине пути. Схватил ее в охапку и поцеловал так, как уже хотел сам, так, как ему хотелось с того момента, когда она позволила поцеловать себя впервые. Целуясь они врезались в стену. Теряя голову – да и черт с ней! – он припал к тонкой шее, впиваясь в то место, где так исступленно билась кровь, спустился груди, потом еще ниже, еще, бешено целуя и покусывая ее, он спускался все ниже и ниже, судорожно задирая красное платье. Она жалобно всхлипнула, когда он добрался, куда хотел, и вцепилась в его волосы. Нет, Генриетта. Похоже, вам не быть друзьями.