Извинение

Маслов бредёт домой, не разбирая дороги, потому что вокруг темень, в мыслях — тоже. Там, мигая головной болью, расползается только одно: «Ты выстрелил в невинного человека». Он заходит в дом, откладывает травмат на полку; скорее сбрасывает, будто обжёгшись. Он ведь не хотел. Это всё — дурацкая случайность, но вопросы в голову лезут каждый страшнее предыдущего. Маслов отмахивается от едва взволнованной Гали и идёт на нетвёрдых ногах на кухню — а если ты задел что-то серьёзное? Он берёт гранёный стакан, плещет туда водки и выпивает залпом, морщится, вдыхает резко — горько. Но не так, как внутри, ведь вдруг его сейчас оперируют? Он жмурится, цепляясь за столешницу, пытаясь прогнать самый главный, самый назойливый вопрос, который выжигает изнутри — «вдруг я убил его?» Маслов плюхается на стул, совсем обессиленный, и смотрит на свои ладони. Неужели на них теперь кровь невинного человека? Он никогда не питал добрых чувств к этому Владимиру, совравшему ещё при первой их встрече, но такого ему точно не желал. Он чувствует, как к горлу подкатывает ком, мешающий дышать, и его не сглотнуть, ровно как и свою вину, как и эту безнадёжность — надежда, впрочем, есть. Только уже на врачей, Маслову сейчас остаётся лишь пить залпом водку и стараться не морщиться, он это наказание заслужил. Он не спас, хотя должен. От него самого нужно спасать. Маслов забывается. Время теряет часы и минуты, остаётся только он да снедающие изнутри мысли: «Зачем я вообще это сделал?», «А если он умрёт в больнице?» и «Почему я так ужасен?». Это чёртов круг, из которого не выбраться, по которому он идёт, как по проторенной дорожке до церкви. — Церковь! — Он стучит ладонью по столу, поднимаясь, и этот стук кажется в тишине оглушительным. Маслов, пошатываясь, находит косяк арки в коридор, еле открывает хлипкую входную дверь, вдыхает прохладный ночной воздух — освежает. Не отрезвляет. Ему так больно и плохо, как не было тогда, когда потерялись Ирка с Артемием, были бы они неладны. В мысли даже закрадывается одна сумасшедшая — может, сдаться самому в участок? Этот Владимир всё равно напишет на него заяву, а если нет, то может начать шантажировать, одно другого не лучше. «Впрочем, — думает и невесело усмехается Маслов, пиная по дороге камушек. Тот отлетает в траву, из-за чего замолкает один из сотен сверчков здесь, — наверное, это будет правильным. Нельзя мне быть ментом, быть ментом — это же помогать людям, а не калечить их, вонючий случай...» Маслов доходит до церкви, дёргает холодную ручку на себя, но та не поддаётся; железные чёрные двери будто нависают над ним, грозясь упасть, и Маслов поражённо отходит подальше. Хотя лучше бы эти великаны придавили его к земле. До пьяного сознания не сразу доходит, что сейчас ночь, и поэтому церковь закрыта. — Товарищ лейтенант? Он не реагирует, всё смотрит на узоры на мрачных воротах, думая, можно ли простить ему этот грех и как его искупить. Он ведь не специально, он правда не хотел, это всё случайность... — Товарищ лейтенант? — повторяется совсем рядом, и плеча что-то касается. Маслов наконец разворачивается, признавая Никиту: тот, хмурясь до морщинки между бровями, внимательно осматривает его. В любой другой ситуации Маслов спросил бы, почему тот бродит ночами по деревне, но сейчас у него нет сил. Такое ощущение, что нет внутри вообще ничего, просто чёрная дыра от ужаса возможности — вдруг он сегодня убил человека?.. — Товарищ лейтенант, вы чего тут? — не дождавшись ответа, Никита набирает в грудь побольше воздуха и выдыхает: — Ясно... Давайте домой пойдём? Маслов качает головой. Ему нужно искупить свои грехи, и он не может вернуться, если не сделает этого. Даже если ждать придётся до утра. — Иди отсюда, Никитос, — мрачно обрубает он, отпихивает это лёгкое касание и подходит ещё раз к церкви. Ему бы внутрь, исповедаться и залезть наверх, чтобы провести всю ночь под колоколом... Может, стоит разбудить отца Александра? — Ну товарищ лейтенант, уже поздно, — Никита побитой собакой слоняется вокруг, и ему бы по-хорошему вообще на глаза не попадаться, чтобы на больное не давить, а он здесь. — Пойдёмте, утро вечера мудренее и всё такое. — Ты меня не беси, Никитос, — Маслов обходит церковь и, тяжело опершись о её кирпичную стену, опускается вниз. Грузно садится, выдыхает и прикрывает глаза: ветер прохладно обдувает лицо, земля холодит под бёдрами, а ночь в деревне переливается стрёкотом сверчков и далёким уханьем птиц. Никита встаёт перед ним, вот упрямый. Сам садится на корточки, заглядывает в глаза, но Маслов отводит взгляд, снова смотрит на свои руки, всё пытаясь увидеть там несуществующую кровь Владимира. — Товарищ лейтенант, сейчас холодно же, вы себе почки простудите. «Я заслужил», — проносится в голове. — Никитос, — он старается звучать грозно, как обычно это бывает, но не уверен, что выходит именно так. Сил нет. — Отвали, пока и тебя не прибил. — Ну, — усмехается тот, — травмата у вас с собой нет, так что можно не бояться. Маслов злится, сжимает ладони в кулаки, его этот москвич выводит стабильно каждый день. Даже сейчас, после того, что произошло, умудряется шутить. — Отправить бы тебя обратно, — выдыхает вместе со злостью в ночной воздух, откидывая голову к стене. Он не видит, как на это реагирует Никита, но тот явно рад возможности наконец-то вернуться домой. — В Москву эту твою. Надоел, не могу. Судя по шороху, Никита поднимается. Видимо, сейчас пойдёт домой — ну и хрен с ним, хотя бы оставит его в покое дожидаться утра. Тот правда уходит, и Маслов хмыкает про себя, открывает глаза, чтобы посмотреть на его тёмную спину. Неужели пошёл праздновать свою победу? Или опять, как тогда с военкомом и Аней своей, откажется уезжать без парней? Впрочем, неважно. Маслов снова запрокидывает голову, смотря на чистое небо с яркими звёздами и часть строительных балок, торчащих из верха церкви. Если постараться, можно увидеть даже сплетение созвездий, но сознание, разморенное алкоголем и усталостью, начинает постепенно уплывать. В спокойное озеро мягкой речкой вливаются обрывки тревожных мыслей и всё те же вопросы — а что, если не выживет? Зачем он это сделал? Почему Никита пришёл... Вдруг он чувствует чужие руки у себя на спине, копошение и пыхтение. Через мгновение он распахивает глаза: чужие руки?! — Да тише, тише вы, это я, — успокаивающе усмехается Никита, который, оказывается, принёс тяжёлое покрывало и сейчас пытается укрыть им Маслова. — Вы лучше приподнимитесь и сядьте на него, а то простудитесь. — Ты чё пришёл? — он недовольно бурчит в ответ, но просьбу выполняет: приподнимается, чувствуя, как тело уже скрипит, хотя прошло явно не больше десяти минут. Никита садится рядом, а потом берёт лежащий сбоку термос и наливает в пластмассовые кружки чай. — Не понял, — снова хрипит Маслов, откашливается после сна, — я со стенкой разговариваю? — Товарищ лейтенант, вы сейчас не особо в кондиции разговаривать, разве что со стенами, — усмехается тот, протягивая пластмассовую чашку. Маслов хмурится, оскорблённый: он ведь совершенно не пьян! — Да берите, вы же завтра опять в бочку свою полезете, не хватало ещё воспаление лёгких заработать. Маслов забирает чашку, касаясь горячих пальцев Никиты; по телу вдруг разливается тепло, простреливает тонким током от ладоней. Он отмахивается от этого чувства, чуть резче садясь обратно. Дело точно в пледе — в принципе, а зачем он ищет причины? Они молчат, смотрят вдаль, на блестящий диск луны и мрачный устрашающий лес, на ветхие деревянные дома и изредка на Никиту — это смотрит сам Маслов. Он заворачивается в плед и отхлёбывает сладкий чай, только сейчас замечая, как на самом деле успел замёрзнуть: пальцы на ногах покалывает, и он потирает их в ботинках, чтобы немного согреться. Никита вдруг вздыхает, опирается обречённо локтями о колени и поворачивает голову к Маслову. Тот вмиг чувствует себя пойманным за чем-то постыдным, интимным. Хотя в подглядывании ничего такого и нет. Тем не менее, он выдерживает взгляд, смотрит на Никиту в упор, не прерывая молчания. Эти их переглядки — обычное дело, и Маслов всегда злится, когда приходится сдаваться, отвернувшись, и этот раз не исключение: он глядит, нахмурившись, в его тёмные глаза. Луна слишком скудно освещает, чтобы разглядеть их цвет, но Маслов знает его прекрасно сам — светло голубой, на ярком солнце практически прозрачный, серый, как гусиные перья. — Чё, гусь? — выдыхает-таки Маслов, только сейчас замечая, что они сидят плечом к плечу. — Гусь? — Никита удивлённо вскидывает брови и вдруг опускает взгляд; Маслов задумывается, куда тот смотрит, но отвлекается на этот вопрос. — Да забей, — он отворачивается, и почему-то внутри снова теплеет, а щёки горят: это смущение бесит. И вдруг он понимает, что на какое-то время забыл, зачем сюда вообще пришёл. В мыслях в один момент остался только Никита и собственные непонятные ощущения. — А ты давай это, — он всучает тому пустую чашку и пытается кое-как подняться, — не подлизывайся. Я про Москву это так, не всерьёз. — Хорошо, — с улыбкой отзывается Никита, и Маслов смотрит на него подчёркнуто недовольно. Встать получается неплохо, только голова всё же немного кружится, а ноги окончательно затекли. — Я рад. — Чему радоваться, — Маслов фыркает, а потом вдруг вспоминает, как увидел Катьку с Никитой в бане, и на него снова накатывает беспомощная злость, только вяло, обречённо. — Я-ясно всё с тобой, — он скидывает на всё ещё сидящего Никиту плед, — ты и думать забудь про Катю, понял? Завтра поговорим. — При чём тут Катя? — вдруг хмурится Никита, как будто правда не понимает, о чём речь. Маслов лишь отмахивается и неспешно шагает домой, покачиваясь — на самом деле, кажется, будто плывёт весь мир вокруг, а не он. — Товарищ лейтенант! — Тема закрыта, — бросает тот и уходит, не оборачиваясь. На этот раз Никита его не останавливает.

***

Маслов прикрывает глаза, довольно стонет: наконец-то можно расслабиться в бочке с тёплой водой. День только начался — он толком не помнит утро, настолько погано болела голова, — и поэтому солнце лишь прогревает потихоньку землю. Ночная прохлада всё ещё ветром зарывается во влажные волосы, и Маслов снова окунается, чтобы смыть остатки похмелья. Мысли снова накатывают волнами: баня, погоня за Никитой, выстрел... ночь, церковь, снова Никита, с пледом — интересно, Маслов настолько перебрал, что москвич ему приснился? Или это всё было взаправду? Если второе, то зачем тот вообще пришёл, неужели наконец-то признал свою вину и хотел покаяться? — Доброе утро, товарищ лейтенант! Маслов разлепляет веки, чтобы заметить Никиту и вьющуюся рядом Катьку. Мрачные воспоминания о вчерашнем снова всплывают в голове, вызывая прилив злости — он сжимает ладони в кулаки под водой. — Чё пришли? — он бросает недовольно, потирая от нервов одну лодыжку о другую. — Нам из больницы звонили, — говорит Никита, Катька кивает, у Маслова сердце ухает, — насчёт... Владимира. Он замирает в бочке. Вся та вина, что была вчера вечером, тот ужас осознания сваливается на него, как расстроенное (этой ситуацией) пианино. Маслов приподнимается в бочке. — Что случилось? Он что... — голос не слушается, сбивается, — умер?.. Никита поджимает губы, Катя всё пялится на него, но она сейчас мало волнует. — Д-да, — запинается тот, — он умер. У Маслова внутри что-то обрывается. Он пусто пялится перед собой, понимает, что это больше не шутки, не приколы, не смеш-но — это страш-но. Он заторможенно вылезает из бочки, яблоки бьются о её кромку, в голове бьётся мысль: «Ты убил человека». Катя что-то говорит, но он уже не слышит. Бредёт домой, думая о том, что правильно в его случае только одно — поехать к областным и разъяснить ситуацию. Посадят, конечно, а Жуков передадут под чужую ответственность. Может, Катя с Галей будут навещать его там, в тюрьме, и мысли о солнечных днях будут согревать ужасные тюремные будни, а когда он выйдет, альтернативщики давно будут в своей Москве. Вот это ты, Маслов, попал. В цель. Он решает, что нужно попрощаться с остальными, скорее даже пообщаться ни о чём: идёт сначала по деревне, заходит к семье Дины, потом к главным самогонщикам, у Попова спрашивает, как поживают курицы; бабке с бухающим дедом желает лучший самогонный аппарат; заглядывает в коровник, подолгу болтает с отцом Александром (тот ему как раз отпускает грехи) и, наконец, бредёт к Ирке, чтобы попрощаться, и Анатолию — того находит на почте вместе с Артемием. Извиняется-таки, что пришлось его тогда посадить, намекает, чтобы москвича не убил, хотя бы пока служба не кончится у них. Ну и насчёт Ирки, конечно, пару слов бросает, когда они Артемия выгнали машину разгружать: мол, не подходит она тебе, нужно переболеть этой зависимостью и найти себе настоящую любовь. Толян смотрит косо, но недостаточно, чтобы ему обо всём рассказать — вдруг ещё отговаривать начнёт, а Маслову это не надо, он уже всё решил. Настолько, что сейчас одевается в светло серую рубашку с погонами, поправляет её, застёгивает пуговицы на рукавах. Последний раз смотрит в зеркало — убийца — и выходит из дома. Галю он не предупреждал толком, у той и без того забот хватает, да и решение это его и последствия тоже. Он залезает в УАЗик, заводит не с первого раза — может, стоит его меньше топить, чтобы ездил лучше? — и выезжает на пыльную дорогу, погружённый в свои мысли. Не сразу замечает за ними, как сбоку со стороны Жуков к дороге подбегают Никита с Катей, причём первый размахивает руками, явно что-то надо. При взгляде на Никиту в груди неприятно тянет, даже больно. Наверное, он будет по нему скучать. Какие дурацкие мысли. — Товарищ лейтенант, стойте! — Чего вам? — тормозит Маслов, переставляя рычаг на режим стоянки. — Нам нужно тебе кое-что сказать срочно, насчёт Владимира, — вмешивается Катька, но на неё Маслов кидает лишь хмурый взгляд, с ней ещё нужно будет поговорить. — У меня нет времени, — он уже было дёргает рычаг, но Никита вдруг оббегает УАЗик спереди и садится на пассажирское сиденье. Маслов пару секунд просто пялится на то, как тот пристёгивается. — Я не понял, ты чё, самый умный? Давай на выход. — У вас нет времени? Вот езжайте до трассы, а там высадите меня, я обратно пешком вернусь, — и нахально пожимает плечами. Маслов раздумывает лишь несколько секунд, но понимает, что во время одинокой поездки до Саратова он ещё успеет окунуться в самокопание (скорее зарыться), поэтому дёргает рычаг передачи и, прикрикнув, чтобы Катя пошла домой, вжимает педаль газа. — Ух, а что так резко. — Судя по звуку, Никиту дёргает к спинке, и Маслов внутренне усмехается, хотя на деле продолжает хмуро смотреть на дорогу. — Чё ты за цирк устроил? — они проезжают мимо леса по левую сторону, и Маслов невольно вспоминает, как они с Никитой здесь сидели ночью в засаде — а потом тот пытался убежать в свою Москву. Он добавляет ещё более низким голосом: — Ну? — В общем, — тот глубоко вздыхает. Маслов кидает на него мимолётный взгляд, после чего Никита скороговоркой выдыхает: — Владимир не умирал, с ним всё в порядке. Маслов обдумывает эту информацию несколько мгновений, после чего резко тормозит — Никиту бросает вперёд, но ремень безопасности натягивается и удерживает на месте. То есть, они соврали? — Я не понял, вы мне соврали? — но поражённо смотрит на Никиту, который мнётся весь, чуть ли не в комок на этом сиденье сжимается — прямо провинившийся хулиган, холст, масло. — Короче, мы с Катей подумали, что, если вы будете переживать об этом, то забудете про... нас. Маслов смотрит на него неверяще, пытаясь разобраться, правду ли сейчас говорит Никита, а потом стучит по рулю, открывает скрипучую дверь и вываливается из машины. — Товарищ лейтенант! — Судя по звукам, Никита не отстаёт, тоже выходит. — Вонючий случай, — он потирает лицо ладонями, пытаясь хоть как-то осознать ситуацию. Он никого не убивал. Владимир жив. Его дочь переспала с Никитой. — Товарищ лейтенант, простите, я хотел ещё ночью извиниться... — Но что?! — не выдерживает Маслов, наступает на подошедшего Никиту, смотрит снизу-вверх с такой яростью, словно сейчас расплавит этого москвича. — О, Никитос, это уже последняя капля. Сначала ты приехал сюда, весь такой хорошенький и идеальный, потом начал пытаться постоянно сбегать, я сначала закрывал на это глаза, но потом и это вышло за рамки. Потом ты начал крутить шуры-муры с моей Катькой... — Товарищ... — Замолчи! — Маслов хватает его за грудки и, развернув, толкает к закрытой дверце УАЗика. Никита бьётся о неё спиной и слегка морщится, но плевать. Маслов сейчас так зол, что хочет только ударить со всей силы ему по красивому лицу, чтоб знал, как девушек совращать. — Сначала я договорю. Мало того, что ты с дочерью моей... Вот это всё в бане вытворял, — он машет рукой, подходя совсем близко, едва всем телом Никиту в дверцу не вжимая. — Так ещё и обманул меня. Ты представляешь, как я себя чувствовал?! Я думал, жёваный крот, что убил человека! — он даже приподнимается, чтобы казаться более грозным. Смотрит в серые светлые глаза, не понимая ни одной эмоции на лице Никиты. — Ты меня понимаешь или нет?! Я хотел ехать сдаваться, мысленно уже в тюряге сидел, вонючий случай! Маслов тяжело дышит после тирады, смотрит в упор на Никиту: на его расширенные зрачки, на скользнувший по губам язык, снова в глаза. Он всё ещё зол, с силой сжимает его плечо; вокруг жарко, и дело точно не в солнце. — Ну?! — Маслов оборвано встряхивает Никиту. — Сказать нечего? Только и можешь врать, чтобы себя с Катей прикрыть, а на меня болт положить можно, значит?! — Чего? — тот будто отмирает, хмурится. — Да не нужна мне ваша Катя, она сама ко мне полезла! Я ещё вчера хотел перед вами извиниться, шёл как раз, увидел ночью, что вы к церкви пошли! — А что не извинился тогда? — издевательски тянет Маслов, сильнее сжимая ладонь на его плече. — Потому что трус. Но сейчас я кое-что понял. — Тот вдруг берёт Маслова за запястья обеими руками. — Вы только сразу не стреляйте. Он не успевает среагировать, как Никита подаётся к нему, прижимаясь к его губам своими. Маслов стоит, распахнув глаза, смотрит на его подрагивающие ресницы и удивлённо выдыхает. Никита тем временем втягивает в рот его нижнюю губу, и Маслов инстинктивно отвечает, всё ещё не отойдя от злобы и обиды, от удивления. Он сам прикрывает глаза и прижимается к нему ближе, прикусывает верхнюю губу и стукается носом о его нос. Маслов дёргает запястьями, но Никита перехватывает их крепче, наклоняет голову, чтобы углубить поцелуй, и Маслов с наслаждением выдыхает: у него вкус недосказанности, искрящегося напряжения и свежего молока. Он растворяется в чувствах, нарастающем желании и жаре; продолжает выплёскивать всю свою боль и злость, чувствуя, как отвечает Никита, как он коротко тихо выдыхает ему в губы между поцелуями, как гладит большими пальцами запястья. Маслов вдруг ощущает тянущее возбуждение и тут же отталкивает себя от Никиты, дышит загнанно, поверхностно, трясёт рукой, чтобы поправить часы. Никита выглядит очень красиво: с покрасневшими губами, которые он облизывает, с растрёпанными волосами — снова проводит по ним рукой — и потемневшими глазами. До Маслова вдруг доходит, что сейчас произошло, и стыд жаром разливается по лицу. Что они только что сделали?! — Товарищ лейтенант? — хрипло и неуверенно спрашивает Никита, но Маслов дёргает ручку водительской двери на себя и садится в УАЗик, быстро заводит — с первого раза! — и, развернувшись, уезжает в деревню. Оставлять Никиту одного нехорошо, но лучше разобраться со своими чувствами, тем более, будет наказанием за этот обман — Маслов его ещё не простил. Он касается пальцами горящих губ, вспоминая на них ощущение горячего языка, и приглушённо стонет, вновь стуча по рулю. Ему понравилось. Маслов прибавляет газу, думая, что за это дело снова нужно выпить — а ещё сходить ночью к церкви. Может, Никита снова вздумает перед ним извиниться?