Свежий ветер дует с Черного озера

Это, кажется, была вкуснейшая овсянка в ее жизни. От тарелки исходил пар, пахнувший ванилью и молоком, а ягоды, вмешанные в кашу, одним своим видом — красное на белом — вызывали какой-то совершенно зверский аппетит. Не думая дважды, она скрутила непослушные кудри в узел на затылке, чтобы не мешали, и прикоснулась кончиками пальцев к холоду серебряной ложечки, на которой была выгравирована аккуратная «М». Схватив ее, отправила в рот первую ложку, потом вторую, третью, обжигаясь, выдыхая, но все равно продолжая есть. Именно эту тарелку овсянки Гермиона почему-то вспоминала потом, много-много месяцев спустя, бесконечно бродя по пустынному побережью до самой темноты, считая эту дурацкую кашу — вот ведь парадокс — точкой отсчета новой жизни. Именно тогда, за завтраком, она поняла, что чувствует себя совершенно иначе. И дело было вовсе не в том, что это было, кажется, первое утро, когда Гермиона больше не ощущала раздражающей слабости и головокружения, первое утро, когда кожу на плече и лопатке больше не стягивала корка спекшейся крови и мази со специфическим запахом на болезненно заживающей ране, оставив вместо себя тонкий белый шрам — несомненно, уродливый, но все же изящный. И даже не в том, что она выспалась и уже давно, насколько она могла судить, не страдала от чужого присутствия в своей голове. Дело было, должно быть, в чем-то глубинном, невидимом; в спокойствии, подобно чужой душе поселившимся во всем ее существе. Так спокойно и странно-хорошо она не чувствовала себя давно. Проанализировав последние недели, те, что оставили след в ее памяти как нечто смазанное, тревожное, чувственное и новое, жуткое, но прекрасное, она безэмоционально уловила это незримое изменение в себе. «Новая жизнь» — как никогда более точное определение незнакомому ощущению у человека, недавно пришедшего в себя после смертельного ранения. Больше всего на свете ей хотелось бы получить хоть какие-нибудь объяснения. Понять, что вообще произошло, и думала она совершенно не о ранении, а о том, что ему предшествовало. Тот, кто мог дать ей объяснения, по какой-то причине старательно игнорировал все ее попытки заговорить. Доев, она коротко улыбнулась своему настроению. Нагайна все еще дрыхла, свернувшись среди подушек в разобранной кровати с тяжелым бархатным пологом, и Гермиона не стала ее будить, тихо скользнув в душ. Дни с того момента, как волшебница очнулась, сливались в один бесконечный, она много и удивительно спокойно спала, а Нагайна была с ней практически постоянно, отлучаясь разве что на охоту. Ванная комната здесь все же обнаружилась. Она все гадала, почему Малфои решили обделить самих же себя удобствами, а дверь туда, как оказалось, просто была искусно скрыта в дальней стене — и не заметишь, если не знать! — за скучной пасторалью кисти неизвестного мастера: кокетливая пастушка на ней сидела возле нескольких пухленьких овечек и открыть Гермионе соизволила далеко не сразу, смерила сначала крайне презрительным взглядом. Зеркало в полный рост вообще обнаружилось только накануне вечером — и не без помощи чьего-то безмолвного домовика — в двери так же спрятанного в стене огромного шкафа, принадлежащего, несомненно, Нарциссе. Сначала она хотела попросить Темного Лорда (если он вообще хоть раз еще соизволит пообщаться с ней после всего… произошедшего) вернуться в «свою» спальню, но вовремя одернула себя: у нее в этом доме вообще не было ничего своего. А эта комната ей нравилась. Просторная и светлая, она располагалась этажом ниже гостевых, позволяя Гермионе перестать, наконец, чувствовать себя принцессой в башне, и, кроме того, здесь был камин, что, несомненно, оказывалось очень кстати для долгой зимы Туманного Альбиона. У малфоевской спальни оставался один весьма существенный минус: теперь, чтобы добраться до библиотеки, надо было преодолеть два коридора и лестницу, но и это, в целом, казалось решаемой проблемой. Наверное. Гермиона понятия не имела, можно ли ей все еще пользоваться библиотекой. Что такое этот физический комфорт по сравнению с тем разладом, что творился в мыслях? Он не просто игнорировал случившееся, он как будто вообще избегал говорить с ней. Накануне вечером произошло, надо сказать, одно весьма любопытное событие, определенно выбивающееся из череды одинаково скучных будней выздоравливающей, и свое отношение к нему Гермиона сформировать все еще не могла. Грустный эльф, что подсказал ей, как найти зеркало, как оказалось, явился не просто так. Гермиона не успела даже удивиться: ведь обычно домовики являлись всегда в строго определенное время, чтобы принести еду — этот же, прижимая уши и сутулясь, топтался у камина, когда Грейнджер, уже привычно завернувшись в покрывало и пережидая приступ головокружения, стояла у окна и смотрела на запорошенный снегом совершенно заброшенный сад и тисовую аллею. А бедняга даже не знал, как к ней обратиться! Цель его появления Гермиону обрадовала и, одновременно, ввела в некоторое замешательство: как оказалось, ему было поручено заняться ее гардеробом, а точнее — не совсем ее в буквальном смысле слова. Из обнаружившихся в хозяйском шкафу десятков шикарных платьев и мантий на любую погоду и самые разные случаи жизни, путем весьма придирчивого отбора, эльфом (Мерлин, Гермиона и подумать не могла, что домовики разбираются в чем-то подобном!) было избрано около семи-восьми, и все наряды, несмотря на ее протесты, были по очереди перемерены по нескольку раз и тщательно и аккуратно подогнаны под ее миниатюрную (если не сказать больше — тощую) фигурку неведомой эльфийской магией. Гермиона мало смыслила в моде, еще меньше — в классической «волшебной» моде, толком никогда этим вопросом не интересуясь. Конечно же, всему этому великолепию, место которому было, скорее, в бальной зале или на красной ковровой дорожке, она несомненно предпочла бы свои джинсы и любимый свитер. Но то, что она видела в зеркале с каждой сменой платья, на секунду заставляло ее терять дар речи. Совершенно непрактичные аристократические одежды были невероятно красивыми, богатыми и, подогнанные по фигуре, удивительно шли ей; другое дело, что, в общем-то, носить их было совершенно негде, кроме спальни и библиотеки, да и смотреть на них, кроме домовиков, меняющихся раз от разу, никто и не будет (мысль о старательно (или непреднамеренно, что гораздо хуже) игнорирующем ее Темном Лорде снова неприятно кольнула сознание). Однако, все это было, определенно, лучше, чем простыня, к которой Грейнджер хоть и привыкла, но рада была бы быстрее избавиться. Теперь ей предстояло надеть один из этих сложносочиненных нарядов самостоятельно. Гермиона придирчиво осмотрела предложенные ей варианты и выбрала платье, которое, как накануне пискляво уверял эльф, являлось повседневным. Оно было, несомненно, элегантным, с длинными рукавами и вполне целомудренным вырезом-лодочкой. Но спина была совершенно открытой, а подол… Словом, по лесу от Пожирателей в таком, определенно, не побегаешь. Гермиона, чей здравый смысл, несмотря ни на какие жизненные пертурбации, никуда не исчез, готова была дать руку на отсечение, что никто в своем уме не стал бы носить такой богатый атлас в повседневной жизни, но выбора у нее не было, остальное было хуже. То есть лучше. Было шикарным и совершенно бесполезным. Однако она, тем не менее, легко представляла себе Нарциссу в таком наряде, читающей книгу в великолепных интерьерах своего дома, в то время как богато одетый муж и не менее элегантный сын обсуждают в кабинете что-то весьма важное и солидное… Ну и глупости, захотелось прыснуть в кулак. Ах, Мерлин! Неловко влезая в черный атлас, Грейнджер горько качала головой и думала о том, что для нее так или иначе терялся какой-либо смысл в практичной одежде: ей все равно не суждено больше свободно колдовать. Спасибо и на этом. Придирчиво оглядев себя в зеркале со всех сторон, Гермиона снова невольно подумала о том, что такой — в этом платье, с бледной от нехватки света и свежего воздуха кожей, с потемневшим по какой-то неведомой причине взглядом — совершенно не похожа на привычную себя, однако… осталась довольна своим видом — впервые за долгие месяцы. Несмотря на осунувшийся, болезненный вид, выглядела она и вправду весьма неплохо. В планах ее было подняться в библиотеку; а еще было бы неплохо найти кого-нибудь из Пожирателей: как ни парадоксально, ей даже хотелось столкнуться с кем-нибудь из них. У нее был весьма рациональный, четкий и конкретный повод: Гермиона хотела вежливо попросить кого-нибудь одолжить ей свежую газету; ей очень не хватало новостей из внешнего мира, и она, даже не зная, позволено ли ей эти новости получать, подумала, что вполне могла бы провернуть подобный блеф — вряд ли ей что-то сделают и, скорее всего, не откажут. Второй же вопрос, который она намеревалась задать (и который волновал ее на самом деле), был напрямую связан с Темным Лордом. Ей просто жизненно необходимо было поговорить с ним; чем больше времени она сидела в одиночестве, тем больше это стало напоминать навязчивую идею, поэтому она планировала найти его сама. Или привлечь его внимание: вряд ли кто-то из его «слуг» посмел бы скрыть от хозяина разговор с «пленницей-грязнокровкой». Был у этого желания пообщаться с Пожирателями Смерти и иррациональный мотив: очень хотелось проверить, какой эффект произведет ее появление на людях. Как бы ни презирали маглорожденных достопочтенные потомки Священных Двадцати Восьми и им сочувствующие, удостоенные чести вступить в ближайший круг последователей Темного Лорда Волдеморта, с одной из этих маглорожденных им все же придется иметь дело, хотят они этого или нет. Недобрая улыбка на секунду мелькнула на ее лице, но Гермиона тут же спрятала ее. Ну и еще одной, заключительной и самой главной причиной было желание проверить саму себя: странная, терпкая и пугающе-приятная мысль не давала ей покоя: он спас ее от Беллатрисы. От самой Беллатрисы Лестрейндж. Нет, гибель Пожирательницы, как и гибель кого бы то ни было, была ужасной, Гермиона вовсе не желала ей смерти. Оказаться в Азкабане — да, и совершенно искренне, но не смерти. О том, что мадам Лестрейндж больше нет, Гермиона узнала случайно, услышав об этом сквозь сон, как сквозь толщу воды; потом, проснувшись, вспомнила, сопоставила, поняла, что зеленая вспышка «Авады» ей не привиделась. Новость эта растревожила Гермиону, вызывая в ней странные, противоречивые чувства. Она понимала, конечно, что дело было вовсе не в ней, а в обстоятельствах, но… но ничего не могла с собой поделать. Она будто бы воочию убедилась в том, что будет с тем, кто будет угрожать ее жизни, кем бы он ни являлся. С таким знанием ей было гораздо проще преодолеть собственные страхи, и хотя по-настоящему из присутствующих в этих стенах она боялась только одного, легко и непринужденно чувствовать себя в доме, полном Пожирателей Смерти она тоже не могла. Так что то, что она задумала, было скорее проверкой себя, стратегическим ходом, необходимым в тех условиях, в которых она оказалась. И Гермиона была полна решимости. Одна только мысль несколько отравляла ее приподнятое настроение, и, видит Мерлин, Грейнджер старалась не думать об этом, но не могла: уже много-много месяцев это, по факту, было вообще единственным, о чем она только думала. Но после того, как очнулась, как вернулась из небытия каким-то чудом, с помощью искусного целителя или чьей-то чудотворной магии, мысль эта приобрела в сознании первостепенную важность. Гермиона знать не знала, что происходило вокруг, пока она находилась в своем беспамятстве, но что-то зыбкое внутри — тактильное и ментальное — сплеталось в единый комок тягучей тревоги, смущения (ужасно, ужасно было быть такой беспомощной!), беспокойства и непередаваемого желания вновь увидеть и почувствовать. Вопросов у нее была масса, но задать их было некому: темный волшебник, если и появлялся у нее, то был крайне немногословен, игнорируя любые ее попытки начать разговор. Сама Гермиона, хоть и ждала случая поговорить, не могла избавиться от дурацкого чувства: за последнее время произошло слишком многое, и теперь она была уверена, что маг, как и сказал тогда, в гостиной, точно захочет от нее избавиться и обязательно найдет подходящий для этого способ, ведь… как ни пыталась, она не могла выкинуть из головы то, что предшествовало ее ранению, тот поцелуй, что едва не свел ее с ума. Ей хотелось бы, чтобы он сказал ей хоть что-нибудь, чтобы подтвердил (или опроверг, это было бы даже лучше!), что все это ей не показалось, не приснилось в одном из странных снов… Что все это действительно было. Темный Лорд общаться со своей пленницей явно совершенно не стремился, намеренно избегая ее, и она, конечно, догадывалась, почему. Временами (вот как вчера, у окна, невидяще смотрела на лес вдали, а на самом деле — внутрь, в самую свою суть) Гермиона замирала, чувствуя его, но эти ощущения почему-то больше совершенно не были похожи на то раздирающее душу отчаяние, на противоестественное, враждебное ее существу противоречие, поселившееся в ней давным-давно — теперь это мягкое движение, за которым она наблюдала исподволь, казалось ей правильным; было привычно ощущать в себе отголоски чужих эмоций, незримой нитью так органично теперь вплетающихся в ее собственные. Гермиона не могла понять, как ни пыталась, когда это произошло, но она больше почти не видела разницы, и это… беспокоило. Выйдя из комнаты, она вдохнула полной грудью и огляделась с некоторым интересом. Гермиона все еще не ощущала себя совершенно здоровой, но контраст с состоянием, в котором она пребывала в последние недели, был так разителен, что невольно снова захотелось улыбнуться и довольно зажмуриться. На улице было бело и оттого — ярко; света в этом коридоре, казалось, значительно больше, чем на четвертом этаже. Возле окон медленно и хаотично кружили мелкие пылинки. Гермионе вдруг пришло в голову, что она, с самого лета находясь в поместье Малфоев, так и не начала по-настоящему здесь ориентироваться, зная, в действительности, только пару-тройку комнат — две спальни, одну гостиную, да еще библиотеку. Но… если уж и суждено ей провести здесь остаток своей жизни (сколько бы ее ни оставалось), было бы здорово изучить доступную ей территорию. Заодно, может, и наткнется на кого-нибудь. Перспектива эта — сегодня впервые за все время ее «плена» — показалась ей не пугающей и неприятной, но желанной. Вместо того чтобы направиться к лестнице и подняться в библиотеку, волшебница двинулась в противоположную сторону. Стук каблучков «домашних» туфель, когда-то принадлежащих миссис Малфой, гулко звучал в пустом коридоре, блестящий подол шуршал по искусно выложенному узорами паркету. На стенах висели картины — сплошь пейзажи, и только на одной из них, выбивающейся из общего интерьера, два африканских жирафа мирно паслись на фоне выжженной саванны. Дверь в конце коридора оказалась заперта. Как и все остальные на этом этаже. Равнодушно приняв эту информацию к сведению, Грейнджер направилась дальше. Спустя каких-то пятнадцать-двадцать минут она обошла практически все жилые этажи дома; оставался только первый (ну, еще, конечно, подвал и чердак, но это Гермиона решила оставить на потом). По пути она не встретила ни души; особняк, казалось, вымер, и только портреты — «Брутус Малфой», «Септимус Малфой» и «Абраксас Малфой», как было подписано мелкими буквами под золочеными рамами — в коридоре, ведущем в огромную мрачную и совершенно пустынную трапезную, не сдерживали своих презрительных комментариев, которые Грейнджер проигнорировала, пройдя мимо, гордо и надменно задрав голову. Она снова убедилась в том, что весь огромный и шикарный дом требовал уборки, а кое-где и ремонта; вся эта роскошь была ей совершенно чужда, но почему-то было жаль осознавать, что со временем и это некогда прекрасное жилище превратится в полуразрушенный особняк Риддлов, который был так хорошо ей знаком… То есть, стоп. Он совсем не был ей знаком, ведь так? Она же только по рассказам Гарри… Тогда почему в голове так явственен его образ?.. А, неважно. Гермиона шагала вперед, к лестнице. Каждый раз, видя перед собой поворот или дверь, она медлила долю секунды, боясь и, одновременно, надеясь, что встретит кого-нибудь, но каждый раз неизменно убеждалась: она в огромном доме осталась совершенно одна, если не считать Нагайны и невидимых эльфов. Волшебница медленно спустилась вниз, на пролет первого этажа, и вид его кольнул сознание фантомной болью — еще несколько ступеней, и она окажется на том месте, где несколько недель назад лежала в луже собственной крови… — …Нет, Антонин, это не стоит твоих беспокойств, — донеслось снизу, и Гермиона замерла. Говоривший был ей незнаком. — Уверен? — пробасил знакомый на этот раз голос. — Парню лучше какое-то время побыть дома. — Нет-нет, спасибо, я с… справлюсь. Правда… — ответил третий, и этого последнего Гермиона мгновенно узнала: это был Теодор Нотт. Прекрасно, как нельзя кстати. Соберись! Выдохнула, собираясь с силами и мыслями, и бесшумно шагнула вперед. Ее взору открылись просторный холл и входная дверь: прямо там и стояли говорившие. Антонин Долохов держался за ручку двери, готовый вот-вот выйти на улицу и, очевидно, трансгрессировать; Нотт стоял в двух шагах от него, был бледен, и Гермиона даже отсюда видела, как его прошибает крупная дрожь. «Похоже, словил какое-то неприятное проклятие; может и вовсе непростительное. Интересно, за что», — подумала она без капли сочувствия, и даже больше — с некоторой долей неприязни, природу которой не успела проанализировать. Нотта держал за плечи высокий темноволосый мужчина с проседью на висках. Отметив некоторое сходство в чертах лица, Грейнджер сделала вывод, что это его отец, Нотт-старший, которого раньше она видела лишь издалека и в пожирательской маске. Подойти и поговорить. Просто задать вопрос. Что в этом такого, в конце концов?! Она догадывалась, разумеется, что играет с огнем, но недавние события почему-то вновь напомнили о том, что терять ей, в сущности, нечего. Спасибо, что хоть не в простыне. Гермиона тихо прочистила горло. — Доброе утро, господа, — произнесла Грейнджер нараспев, стоя на верхней ступени, так и не решившись спуститься. Было чертовски не по себе, но ей казалось, что держится она весьма неплохо. Играть, так играть до конца. Ответом ей была, однако, вакуумная, абсолютная тишина. Изумление, разлившееся в воздухе, казалось, стало осязаемым; захотелось усмехнуться, но она сдержалась: по всей видимости, у нее входило в привычку шокировать своим появлением Пожирателей Смерти. Но что делать теперь? Почему они не отвечают? Такая реакция в ее планы не входила; более того, в ее планы по какой-то идиотской причине не входила никакая реакция вообще; представляя себе, что она скажет и как посмотрит, она почему-то совершенно не подумала о том, что «разговор» как понятие предполагает реплики нескольких человек, а не ее одной. Ну и глупость! Надо сказать что-нибудь еще, а то молчание слишком затянулось. Гермиона медленно и аккуратно спустилась под пристальными взглядами троих вооруженных людей, молясь о том, чтобы не споткнуться о подол платья, иначе она точно умрет. Со стыда. Темный Лорд, должно быть, недолго погорюет об утраченном осколке, но потом тоже умрет. Со смеху. Вот и решение мучившей всех проблемы… Оказавшись, наконец, на одном уровне с Пожирателями Смерти, Гермиона лучезарно улыбнулась, отдав этому нехитрому действу последние оставшиеся душевные силы. Тео едва заметно сглотнул. — Прошу прощения, что мешаю вашему, несомненно, важному разговору… — Мисс… Грейнджер, будьте так добры вернуться к себе в комнату, — Долохов пришел в себя первым. Палочку он, подобно Аврорам, держал в кобуре на поясе; рука его сама потянулась к оружию, и жест этот не укрылся от мысленно сжавшейся Гермионы. Доигралась. Точно доигралась. — Почему же? — безрассудно-уверенно произнесла она нараспев. — Я не получала никаких указаний о том, где мне нужно находиться. — Ты с ума со…, — начал Тео, но осекся, получив ощутимый тычок от стоявшего позади отца. — Вы что-то хотели, мисс? — произнес осторожно Нотт-старший, сверля взглядом ее висок. В его пальцах она тоже заметила волшебную палочку. Зачем она вообще решила с ними пообщаться? Почему было не пройти мимо, как и всегда? Если бы Гермиона не нервничала так сильно, то ее бы позабавила комичность ситуации: то, что эти аристократические задницы понятия не имеют, как к ней обращаться. Всем и каждому было ясно, что она — презираемая ими маглорожденная подружка Гарри Поттера, но ни у одного из них не было ответа на вопрос, какого драккла она так себя ведет и столько себе позволяет. Догадки, разумеется, были, в этом она даже не сомневалась. Было бы крайне любопытно узнать, что они вообще обо всем этом думают. Ей бы палочку и способности к легилименции… А может, попросить Лорда… Да о чем она только думает, еще и под прицелом у двух (с половиной) Пожирателей Смерти! — Вообще-то, да, мистер Нотт. Я была бы очень признательна, если бы кто-нибудь из вас подсказал мне, где я могу найти свежий номер «Ежедневного Пророка», — с вежливой улыбкой продолжила умирающая от волнения Гермиона. — Или какой-нибудь другой газеты, откуда я могла бы узнать новости. Может быть, кто-то из вас располагает… чем-то подобным? Она надеялась, что голос все ещё звучал уверенно. От волнения колени едва ли не подкашивались, но она вздернула подбородок, держа осанку так маниакально ровно, что ее не покидало дурацкое чувство, будто к позвоночнику приколочена жердь; да и вообще, во всем теле присутствовало ощущение крайнего напряжения. Конечно же, и она, и невольные ее собеседники, которые многое бы отдали за то, чтобы Гермиона просто развернулась и ушла, прекрасно осознавали, что весь этот разговор был вовсе не тем, чем кажется, и что за простой в сущности просьбой крылась какая-то сложная подоплека, подтекст, который мистер Нотт, его сын и Антонин Долохов никак не могли разгадать. Гермиона бы даже посочувствовала им, но сама была слишком занята тем, чтобы не потерять лица в этой абсурдной ситуации и пройти проверку, которую на кой-то черт устроила сама себе. — Хорошо, — так и не дождавшись ответа, выдавила из себя Гермиона ровным и совершенно спокойным тоном, на этот раз без тени улыбки (чтобы они не подумали ненароком, что она над ними издевается). — Тогда не сочтите, пожалуйста, за труд подсказать мне, где я могу найти лорда Волдеморта. Гермиона успела заметить, как съежился Тео и как Нотт-старший сжал пальцы на плече сына. Неужели, подумала она в недоумении, имя его пугает даже самых приближенных, но в ту же секунду поняла, что причиной испуга было вовсе не имя. — Не думаю, что есть необходимость искать, мисс Грейнджер, — прошелестело за спиной, эхом отдаваясь в голове. Гермиона не обернулась, но увидела боковым зрением, как клубящимся мраком Темный Лорд материализуется у лестницы. Пугающий; каждый раз, как в первый. Но она так хотела его увидеть! Она так мечтала поговорить с ним, наконец… — Если вы закончили, прошу вас следовать за мной. Я непременно сообщу вам все интересующие вас… новости. От его издевательского тона спина, как и прежде, покрывалась мурашками, и на долю секунды ей показалось, что он задержал на ней взгляд. Мать твою! Гермиона была уверена, что он пойдет наверх, и приготовилась следовать за ним, но Лорд, обогнув лестницу, двинулся куда-то вглубь дома, где за массивными дверями обнаружился большой зал, который она, разумеется, сразу же узнала: когда-то в прошлой жизни в этом самом зале Беллатриса жестоко пытала ее, чтобы вызнать, откуда у них с Гарри и Роном взялся меч Гриффиндора. Воспоминания об этом были неприятны, но в эту секунду не вызвали практически никаких эмоций. Она тенью следовала за темным волшебником и буравила его спину тяжелым взглядом. Куда больше прошлого ее беспокоило, что будет теперь. Остановившись посреди комнаты, маг развернулся. — Что за цирк ты устроила? — прошипел он, и голос его сочился раздражением. — Мне надоело сидеть в комнате одной, — насупилась Гермиона. Начало разговора, которого она так ждала и лелеяла в своих мыслях, выходило, откровенно говоря, паршивым. — В следующий раз я тебя там запру, тебе ясно? — злился Лорд. — Мои слуги, конечно, ничего тебе не сделают без прямого приказа, глупая девчонка, но вот я очень даже могу. Гермиона поняла, что он, по всей видимости, все же успел покопаться в ее голове в какой-то момент — наверное, легче легкого было увидеть эту ее убежденность, выраженную одной-единственной фразой, транспарантом горящей в мыслях: «Они все равно ничего мне не сделают». Он смотрел на нее свысока, и сердце от этого взгляда замирало. — Зачем ты искала меня? — поинтересовался он в конце концов, странно оглядев ее. Ах, если бы так просто было ответить! Этот вопрос слишком живо напомнил ей их последний разговор, произошедший вечность назад в темной гостиной и кончившийся… черт знает чем! — У меня есть вопросы, и вы прекрасно об этом осведомлены, — твердо заявила Грейнджер, скрестив руки на груди. Почему-то платье Нарциссы придавало уверенности, граничащей с безрассудством. — Мне нужно с вами поговорить, я хочу знать… Лорд криво усмехнулся ее тираде. — О, да, нам действительно есть о чем поболтать с тобой. Ты уже, как я вижу, совершенно оправилась и прекрасно себя чувствуешь, не так ли? — Вовсе нет, я… — А я вижу, что так оно и есть, — перебил он, и Гермиона внутренне содрогнулась от какого-то нехорошего предчувствия. Все не так, снова не так, как она себе представляла. А бывает с ним вообще по-другому? Предсказуемо — бывает ли? — Поэтому мне кажется, что пришло самое время преподать тебе небольшой урок. — Урок? Темный Лорд издал холодный смешок. — Полагаю, ты именно об этом просила меня столько раз. Что ж, теперь ты, судя по всему, как раз к этому готова. О нет, тут точно что-то было не так, он слишком… слишком в предвкушении, которое Гермиона ощущала всеми фибрами души. И тут — снова странный флешбэк откуда-то из прошлого — маг вытащил из складок мантии волшебную палочку и протянул Грейнджер, которая от неожиданности сделала небольшой шажок назад. Быть не может… — Узнаешь? Черное дерево, неизвестный мастер. Палочка, которую тебе посчастливилось найти у Горбина. Бери, — приказал Лорд тоном, не терпящим возражений. Гермиона повиновалась без особого желания, прекрасно помня о том, чем все кончилось, когда лорд Волдеморт вручил ей подобный подарок в прошлый раз. Отметила, впрочем, как всколыхнулось все внутри, когда пальцы коснулись темного древка. Она не помнила такого эффекта в прошлый раз, когда только вытащила ее из коробки в заброшенном магазине. Ведь эта палочка и вправду удивительно ей подходит, могла ли она вообще рассчитывать на такую удачу? Он очень верно отметил это тогда, вторая подходящая палочка — огромная редкость. Но что-то изменилось. Раньше такого «совпадения» с магическим предметом точно не было!… От Лорда ее рефлексии не укрылись, и он усмехнулся. Но в чем же подвох…? Маг тем временем сделал несколько шагов назад. Снова этот жесткий пугающий взгляд, резкие движения. Гермиона в ту же секунду догадалась, что он задумал (только все еще не понимала, зачем), и едва заметно поклонилась, морально настраиваясь на худшее — просто кивок, и он ответил тем же. Лорд начал атаку в ту же секунду. Несколько его проклятий она удивительно ловко отбила; несмотря на то, что колдовать было странно, палочка на этот раз слушалась беспрекословно, отвечая малейшей мысли, легчайшему импульсу. Волшебница, получившая возможность пользоваться магией, почувствовала небывалый прилив сил — такой, что даже попробовала атаковать сама, невербально, но ничего сложного: оглушающие, легкие замораживающие… Все мимо, все их он легко отбивал, и, конечно же, сражался с ней вовсе не в полную силу, но и этого ей хватало с лихвой. В платье было жутко неудобно, несколько раз она запнулась о подол и едва не упала, а еще ужасно не вовремя к ней вернулось мерзкое головокружение. Оно-то, по всей видимости, в какой-то момент и подвело ее… Магия искрилась, сверкала под потолком, позвякивали хрустальные капли на богатой люстре, а от динамики захватывало дух. Гермиона почти не сводила глаз с его жуткого лица, смотрела прямо и решительно. Темный Лорд был бесстрастен, практически не выдавал никаких эмоций; хотя в какой-то момент ей показалось, что она улавливает в нем знакомую ярость — ту же, что привела ее в такой ужас тогда в гостиной. Дыхание сбивалось, азарт сменялся усталостью и тревогой — она все еще не знала, чего он добивается. Отбив, как ей показалось, весьма неплохо, целую серию его проклятий, Гермиона неожиданно (даже для себя) резким росчерком выдала Сектумсемпру, расколовшую молниеносно выставленный им голубоватый щит. Лорд криво улыбнулся, отбивая темное заклинание. Потом легким движением обезоружил ее, схватив ее палочку прямо на лету, а потом… потом реальность перед ней рассыпалась так неожиданно, что Гермиона даже не поняла поначалу, что именно произошло. Мир расплылся в волне искрящейся, всепоглощающей боли, и уже спустя мгновение она готова была молить о любом избавлении. Тысячи ножей резали плоть на части, каждую мышцу, казалось, свело от напряжения, горло саднило от крика, а перед глазами все плыло от слез. Это был Круциатус — невербальный, но спутать его невозможно было ни с чем. Несколько секунд ослепляющей безумной пытки показались ей вечностью, а потом все прекратилось. Этого Гермиона не ожидала совершенно; так и лежала на полу в складках великолепного платья, тяжело дыша и пытаясь прийти в себя. Люстра над головой никак не желала приобретать четкость, рассыпаясь перед глазами на миллионы бриллиантовых искр. — Тебе стоило реагировать быстрее, — обманчиво-мягко произнес лорд Волдеморт, появившись в поле ее зрения, холодно глядя в ее глаза с высоты своего роста. — Использовать эту палочку по назначению, потому что третьей попытки не будет, — помолчал мгновение и едва слышно, вкрадчиво произнес: — Если ты думала, что побег моих врагов сойдет тебе с рук, то ты жестоко ошиблась. Таких вещей я не прощаю. И никогда ничего не забываю. Но еще одна выходка, и я совершенно случайно «забуду» о том, какое значение ты имеешь для… этой войны. Нет больше никакой войны. Он не это хотел сказать, и Гермиона, черт возьми, знала об этом. — А теперь вставай, — холодно приказал Лорд. — Твои щиты никуда не годятся. Услышав, как палочка стукнулась об пол и покатилась по паркету где-то возле ее головы, Гермиона выдохнула. Не такого разговора она ожидала, но сомневаться не приходилось: другого — не будет, потому что он так решил с самого начала. Дуэль, завершившаяся Круциатусом, предсказуемо отрезвила ее, напомнила об очевидном, укрывшемся от нее за глупыми мыслями о собственной «избранности» (надо же, предпочел ее — Беллатрисе!): как глупо было с ее стороны хоть на секунду посчитать, будто бы она может рассчитывать на какие-нибудь объяснения. На попытку контролировать хотя бы самую малейшую часть ситуации. Все казалось теперь слишком сюрреалистичным.