Свежий ветер дует с Черного озера

Забавно, как все-таки работает память. Чувство дома, что отняли у него и не вернули, нахлынуло бурным потоком воспоминаний откуда-то из детства, из далекого и все еще такого недавнего прошлого, стоило только оказаться у парадных ворот собственного, но теперь совершенно чужого особняка. Было отчего-то жутко не по себе: дом, сверкая стеклами в темных окнах, знакомо высился в конце тисовой аллеи, и в то же время был какой-то совершенно неприступной крепостью; где-то там, за этими стенами, существовала комната Драко, были его личные вещи, даже детские игрушки хранились на чердаке, бережно упакованные еще Добби. Где-то за этими стенами происходили теперь ужасные вещи, где-то там находилась девушка (Грейнджер, просто Грейнджер) которая лишила его к чертовой матери покоя и свободы. Но все это теперь не имело значения, ведь даже того Драко Малфоя, кто мог бы назвать этот дом своим, больше не существовало. И дело было вовсе не в выпитом двадцать три минуты назад Оборотном зелье (он проверил внутренний карман мантии — фляга на месте!). Да-а, дело было совсем в другом. Преображение — особенно под пристальными взглядами Поттера и Уизли (двоих Уизли: Рональда и вездесущей Джинни) — оказалось крайне неприятным. Это был первый раз, когда Малфой пробовал на себе Оборотку; на какое-то мгновение Драко почудилось, что он опрокинул целый бокал чистого неразбавленного уксуса, так сильно оранжевое пойло обожгло ротовую полость, но вскоре ощущения притупились, и на смену им пришли новые: страшный зуд по всей поверхности кожи и дикий мышечный спазм вместе с болезненным чувством, будто кости выкручивают из суставов. Впрочем, кончилось все довольно быстро, а недоверчивый взгляд мелкой Уизли и наскоро наколдованное Поттером зеркало дали ему окончательно убедиться в том, что зелье сварено верно: Драко натурально превратился в Тео Нотта и чувствовал себя по этому поводу чертовски странно. Теперь лже-Тео стоял, как могло показаться любому случайному прохожему, в полном одиночестве, не решаясь — простое же, знакомое действие, чего тебе стоит?! — преодолеть высокие кованые ворота. На самом же деле с ним были ещё двое, сокрытые под чудесной мантией-невидимкой. Смогут ли они пройти? Тео клялся, что свойства периметра ни на йоту не изменились, но… Что если он не знал наверняка? Одернул полы пожирательского одеяния, указательными пальцами поправил белую маску, проверил палочку. Ухватил в горсть пустоту перед собой, и она оказалась вовсе не пустотой, а кем-то из его невидимых спутников. Вперед. Выдохнуть и шагнуть — ворота пропустят. Обязаны пропустить. Вперед. Драко ждал подвоха до последнего. Он ждал воя сирен, ждал, что сработают сигнальные чары, однако, не встретив перед собой никакой преграды, шагнул на гравийную дорожку. Заснеженный сад выглядел так же, как и всегда зимой; кое-где виднелись человеческие следы (интересно, кого это носило среди материнских розовых кустов?), но Драко особенно не приглядывался. Представлять себе, что происходило с домом в отсутствие законных хозяев, было неприятно, и как ни старался Малфой сосредоточиться на предстоящем, этот диссонанс отвлекал, погружая в ненужные воспоминания и домыслы. Дорога виделась бесконечной, происходящее вообще казалось нереальным и каким-то вязким, будто зыбучий песок; Малфой почему-то хорошо запомнил этот путь к неумолимо приближавшемуся парадному крыльцу — шел будто на эшафот. Движения были скованными, непривычные ощущения от чужого тела и особенно роста — Тео был на пару-тройку сантиметров ниже Малфоя — и страх, тревога, вызванная неизвестностью и опасностью поистине смертельной, мешали вдохнуть полной грудью. В течение часа Драко Малфой должен будет оказаться там, где, как он был убежден, он никогда больше не окажется: на встрече «ближнего круга», на очередном плановом собрании Пожирателей Смерти. Сказать, что ему было страшно, значило преуменьшить правду раз в тысячу. Он понятия не имел, чего ждать, даже несмотря на то, что Тео (настоящий Тео) во всех подробностях расписал ему положение дел, предполагаемый порядок рассмотрения вопросов, даже то, как теперь сидели Пожиратели Смерти за длинным столом (спасибо ему за внимательность, сам Малфой не мог похвастаться подобным в бытность свою слугой Темного Лорда). Впрочем, до начала оставалось еще целых сорок минут. Их должно было с лихвой хватить на то, чтобы осмотреться и собраться с силами. До дрожи он боялся новой встречи с лордом Волдемортом и знал точно: страх этот может выдать его с головой. У Темного Лорда пунктик на страх, он засекает его моментально, чует так же, как делают это дикие животные, а ужас Драко к этому моменту стал воистину паническим. Мерлин, и как Грейнджер здесь справляется с этим?.. Поттер и Уизли, надо отдать им должное, были совершенно бесшумны и незаметны, Драко-Нотт и думать забыл об их существовании. Теперь каждый за себя — как эти двое собираются искать Нагайну и, главное, что с ней делать потом, его ни в коей мере не касалось. Его дело — Грейнджер. Только Грейнджер. Выдох. Как же сильно он нервничает, в самом деле! Где же искать ее теперь, маленькую пленницу Малфой-мэнора? Как всегда — в библиотеке? В гостевой спаленке на четвертом этаже? Образы недавнего прошлого против воли заполонили сознание, и Драко мысленно чертыхнулся. Не так уж и сложно, верно? Найти ее и сбежать (и не забыть бы потом еще про этих гриффиндорцев). Что может быть легче? Просто найти ее и прикоснуться, черт, этого уже будет достаточно для того, чтобы исчезнуть из этого места, которое больше не было и никогда не будет его домом. В прошлый раз он медлил, сомневался, она все сделала сама, схватила его за руку, и они трансгрессировали в разрушенный «Горбин», а потом, потом… Входная дверь отворилась бесшумно, пропустив «Теодора» в холл, и он на несколько мгновений замер, оглушенный. До одури странное чувство — вернуться сюда; знакомый, родной запах, а еще дурацкое ощущение, что лорд Волдеморт самолично нападет на вновь прибывшего из-за угла и уж точно не промахнется. Прислушался, стараясь уловить малейший шум, самый незаметный шорох. И ведь уловил же — кажется, над головой, в парадной столовой были открыты двери, и кто-то (кто в столь ранний час?) о чем-то едва слышно переговаривался. Может, это шорох сквозняка в пустынных коридорах? Или портреты, обсуждающие последние новости? Еще секунду назад медливший, Малфой — и откуда только такая решимость? — стремительно поднялся по знакомой лестнице, прошел по длинному коридору, по привычке кивая сиятельным предкам (Септимус Малфой даже привстал со своего кресла, удивленный вежливости незнакомого юноши), и мгновенно оказался у открытых дверей. Впрочем, заходить не спешил, решив сначала прислушаться. …Сердце ухнуло вниз, да так и осталось там трепыхаться неровно, судорожно. Малфой не мог поверить в то, что видел и слышал. Ведь это она была там. Не пришлось даже искать — Грейнджер была там! Свет заливал столовую, и черное платье резким контрастом выделялось на фоне окна. Он не мог разглядеть издалека, но это определенно была она. Мерлин всемогущий. В таком знакомом платье… Да быть не может. И она была не одна.

***

Гермиона сидела на самом краешке стула с резной высокой спинкой и пялилась в одну точку, куда-то в противоположную стену, так и не притронувшись к завтраку; кофе давно остыл. Волшебная палочка лежала у тарелки. В широкие окна парадной столовой лился серый зимний свет, из комнат не доносилось ни звука. «Навсегда, навеки…» Что? Ей было трепетно и тихо, и мысли, обычно живые и стремительные, теперь медленно, лениво сменяли одна другую. Она потеряла счет времени. Спала, кажется, почти сутки. Ей что-то снилось сегодня. Что-то легкое, счастливое, а не эта явь, сводившая с ума своей выкристаллизовавшейся в осознание реальностью. «Моя» — яростным шипением на ухо, и ее стон. «Никому и никогда» — сто-он. Как, должно быть, это было стыдно… И почему-то так неожиданно правильно. Она была вся в себе — в рождественской ночи, в осознании, в неверии. Слишком страшно, чтобы быть правдой, слишком хорошо, чтобы просто быть. Слишком… все. Все это слишком. «Тысячу крестражей, грязнокро-о-овка», — вот так, с придыханием. Получилось или нет? Как узнать, получилось ли? Сработал ли ее хитрый план — ее ловушка, в которой она сама себя захлопнула? Кто знал, Мерлин, что это будет именно так… Самым страшным, самым ироничным было то, что все это теперь казалось неважным, бессмысленным. Какая, в конце концов, разница, удалось ли ей или осколок останется с ней навечно? Странным, двойственным было это чувство: ей хотелось заново пережить каждую секунду свершившегося, но думать обо всем этом было мучительно больно — Гермиона знала, что этим неожиданным открытием предает все свое «героическое» прошлое, все свои идеалы. Но как понять все же? Она же, наверное, должна была что-то почувствовать?.. Ей нужно было знать наверняка. Нужно было проверить, чтобы понять, как действовать дальше. А иначе… — О чем задумалась, принцесса? — выдернул ее в реальность знакомый голос и знакомый запах крепкого табака. Она коротко улыбнулась краешком губ и заставила себя посмотреть на Долохова. Тот без церемоний сел напротив и, подперев кулаком темную от короткой щетины щеку, неизменно-насмешливо сверлил теперь Гермиону цепким взглядом. Как некстати все это именно сейчас, как некстати эта реальность, эта необходимость что-то отвечать, как-то реагировать… Интересно, где теперь сам Темный Лорд? Больше всего на свете сейчас ей хотелось бы видеть именно его. — Доброе утро, — тихо поздоровалась она. — Кто-то сегодня в приятном расположении духа, мисс Грейнджер? — Сложно сказать, — расплывчато ответила Гермиона, уставившись в тарелку, но так и не смогла заставить себя взять в руки приборы. Кусок не лез в горло. Интересно, всегда ли чувствуешь себя так странно после? Или ее случай во всех отношениях исключителен? — Да ты даже не позавтракала. Откуда возьмутся силы? Сегодня отрабатываем ближний бой, сразу после собрания. — Серьезно? — удивилась Гермиона. Оказывается, жизнь продолжалась, и это казалось самым странным на свете. — Я думала, сегодня мы не тренируемся, — попыталась возразить, но потом подумала, что, возможно, физическая нагрузка — это то, что сейчас и правда помогло бы отвлечься. — С чего бы? — с чего бы ему знать, что жизнь её теперь дала такой крутой поворот, и нужно учиться жить ее, новую? — И начнешь без меня: можешь заняться щитами, пока я буду занят. Ешь свой завтрак и вперед. У тебя пятнадцать минут. Она цокнула, закатила глаза, но кивнула; Антонин не дал ей подумать вдоволь, когда это было так необходимо, но спорить она не стала. Неожиданно что-то стукнуло в окно, и Гермиона с удивлением обнаружила, что это большая пестрая сова-неясыть. Она ни разу не видела сов в поместье с самого своего появления здесь. «А вот и ты, дружок», пробормотал Долохов, открывая окно, забирая у птицы газету и опуская несколько сиклей в мешочек, висящий на протянутой лапе. Такое простое, бытовое, совершенно обычное действие — и в глазах почему-то защипало; так странно было наблюдать за чьей-то «нормальной жизнью». Развернув «Пророк», Пожиратель погрузился в чтение. Первым порывом Гермионы было попросить взглянуть, но она мгновенно передумала, с удивлением обнаружив в себе полнейшее равнодушие к информации из внешнего мира — только не сегодня, не сейчас. Вновь ирония — еще какую-то неделю назад она многое бы отдала за возможность почитать газету! Но теперь все это виделось пустым, бесполезным. Ей нужно было обдумать нечто другое, нечто гораздо более важное… Какое-то время Гермиона бессмысленно пялилась на испещренную текстом бумагу, и в какой-то момент внимание ее волей-неволей все же привлекли несколько заголовков, которые она сочла ужасно претенциозными (особенно радостный — «Хогвартс полностью восстановлен. Распределение по факультетам будет окончательно упразднено с нового учебного года» или «Союз с магической Францией: к чему привели переговоры с французским правительством. Подробнее на стр. 2»), сопровождавшихся колдографией какой-то незнакомой женщины, одетой в мантию с эмблемой министерства, ярко улыбающейся и машущей рукой с первой полосы. Очевидно, в магическом мире все было исключительно прекрасно. — Честно говоря, — произнесла Гермиона задумчиво спустя несколько минут тишины, прерываемой разве что шорохом перелистываемых страниц; произнесла скорее сама себе, чем сидящему напротив Пожирателю, — не понимаю, как ваша политика вообще возможна. Ведь чистокровных меньшинство! Вы как будто не видите очевидного. — В самом деле? — Долохов даже отложил газету, настолько его удивила реплика маглорожденной собеседницы, что никогда не позволяла себе при нем подобных комментариев. Его реакция позабавила Гермиону. — И чего же «мы» такого не видим? — Люди взбунтуются. Это только вопрос времени. Кроме того, если вы продолжите в том же духе, то вас всех рано или поздно ждет полное вырождение. Гермиона вздохнула и перевела взгляд в окно, чувствуя, что Долохов не спускает с нее глаз. Все это в самом деле было неважным. Она так много думала об этом раньше, стараясь отвлечься от ночных кошмаров и странных видений, даже пыталась высказывать свое мнение лорду Волдеморту (чем ужасно его веселила, или раздражала — в зависимости от настроения). Теперь же, произнесенная вслух, эта мысль показалась ей скучной, ненужной, пусть тысячу раз верной и очевидной. Но доказывать больше ничего никому не хотелось. Получилось или нет? Если все получилось, почувствовал ли он?.. А если ничего не вышло, то… — Очень интересно, — произнес Долохов, скептически изогнув черную бровь. — Ты, может быть, хочешь научить Повелителя, как правильно вести дела? — А может я и могла бы, — безучастно отозвалась Гермиона. — Научись сначала держать палочку, — отмахнулся он и вдруг воскликнул, заставив Грейнджер подскочить на месте: — Теодор! Ты чего это так рано сегодня? Гермиона порывисто обернулась. В дверях действительно топтался Нотт (только его ей не хватало!). Он, как и всегда в последнее время, выглядел изможденным, если не сказать больше: совершенно больным. И какого-то драккла не сводил с Гермионы своего раздражающе-шокированного взгляда. Нет, она и сама этим утром смотрела на себя в зеркало примерно так же, еще и качая головой, но только лишь потому, что знала — теперь жизнь ее больше никогда не будет прежней, и нужно срочно осваивать новые правила игры. Интересно, что обо всем этом думает Лорд?.. Взгляд Нотта, однако, рационально объяснить она не могла — разве что, у нее на лбу было прямым текстом написано, что именно с ней случилось. Взгляд этот возмутил ее. Нотт вообще ей не нравился. — Что? — с вызовом спросила Гермиона вместо приветствия. — Что-то не так? — Грейнджер, — шикнул на нее Долохов и резко поднялся из-за стола. — Тео, ты знаешь правила. Господин не одобрит. Идем. А ты, — он кивнул Гермионе, — заканчивай завтрак. Точнее, начни его хотя бы.

***

Он не сопротивлялся, позволил Долохову увести себя, точнее, увести Тео, и спиной чувствовал направленный в его затылок цепкий взгляд ее темных (Мерлин, черных, как ночное небо над Астрономической башней) глаз. Руки Драко тряслись, а спина покрылась испариной, и к ней теперь противно липла рубашка. Он никак, никак не мог справиться с собой, с эмоциями, сметающими все его самообладание. — Что с ней? Почему она такая, почему у нее… Почему она выглядит так? Почему она завтракает в парадной столовой? Почему в ее глазах — это, неописуемое, страшное; почему на ней платье мамы из «Твилфитт и Таттинг», а Долохов разговаривает с ней как… чуть ли не как с дочерью?.. Кажется, он говорил все это вслух, или ему только это казалось; трепался сейчас, совершенно не думая о последствиях. Идиот. Но не мог заткнуться, ничего не мог с собой поделать. Весь план рухнул в одночасье, будто карточный домик под порывом ветра — зачем, зачем он увидел ее до собрания?.. — Ты точно в порядке, Теодор? — голос Антонина звучал участливо и напряженно. Пожиратель Смерти, давний друг Люциуса Малфоя, точно чувствовал неладное, а Драко прямо сейчас топил сам себя в потоке ненужных вопросов. — Может, стоило побыть с отцом сегодня? Выглядишь совершенно не отдохнувшим. — Антонин, что с ней? — выдохнул он едва ли не истерично. Драко, увидев ее, моментально понял, что имел в виду Нотт, когда предупреждал его о «сюрпризе», что ждал Малфоя при встрече с Гермионой Грейнджер. Она была… собой и не собой одновременно; тьма в ней была слишком очевидной, пустила корни глубоко, и сложно было описать это ощущение словами. А может — Драко не знал — может, ему это только казалось, потому что ему была известна правда о ней. Но верным и напрочь поражающим воображение было еще кое-что: Гермиона притягивала к себе взгляд, как никогда. Платье шло ей невероятно; и Малфою в каких-то давних мечтах казалось таким правильным и приятным, что Грейнджер может надеть что-то из гардероба Нарциссы Малфой (например, примерить ее подвенечное, что было в семье традицией), и мама бы умилилась тому, как она красива (отец бы хлопнулся в обморок, а дед перевернулся в гробу, но мать была бы точно счастлива за Драко), но это… Он мечтал не об этом. Это было какой-то извращенной, мрачной пародией на его мечту, а Грейнджер теперь была Одиллией, подменившей белую лебедь. Чертовы поэтические сравнения — ни дать ни взять, это мэнор навевал воспоминания о материнской любви к классике! — подходили под творившийся вокруг ад как нельзя кстати. Гребаная грязнокровка, которую он с детства знал и ненавидел. И теперь явился спасать, как гребаный Зигфрид на белом коне. И ненависти никакой давно уже не было, было только затопившее все его существо отчаяние, и еще огромное, неизъяснимое чувство, что росло, росло в груди, готовое выплеснуться наружу неуместным, пугающим признанием — и он готов был теперь на все, лишь бы вернуть ее, спасти от этого. Как хорошо, что она осталась сейчас там, в столовой. Хорошо, что рядом был именно Долохов. Нужно немедленно взять себя в руки. Холодный рассудок, вот, что нужно. — Почему она тебя вдруг так заинтересовала-то ни с того ни с сего? — подозрительно спросил Антонин, останавливаясь и вглядываясь в лицо «Теодора», с которого — Драко чувствовал — сошла вся краска. Он не ответил. — С ней все в порядке. Я бы на твоем месте не совал нос не в свое дело, а то глядишь — откусят, — с секунду выискивая что-нибудь подозрительное в его лице и, к счастью, не найдя, Долохов отпустил его плечи и двинулся дальше по коридору, увлекая Драко за собой. — Тео, не играй с огнем, ты уже нарвался дважды, да и полно с тебя. Третий раз может стать фатальным. Пожалей отца, если о себе подумать не хочешь. Драко что-то отвечал, соглашался, кивал, но в самом деле совершенно не соображал и потом не мог вспомнить практически ничего из этой части разговора. Лишь оказавшись перед дверью, ведущей в зал, использующийся для собраний, он опомнился. Понял, что просто не сможет сейчас присутствовать там, что с его состоянием это было равносильно прямому признанию — как если бы он выложил на стол перед Тем-Кого-Нельзя-Называть свою флягу с зельем и сообщил всем Пожирателям о том, кто он на самом деле. Пробормотав нечто нечленораздельное о том, что его сейчас вырвет или что-то вроде того, и не дожидаясь реакции, Драко кинулся в противоположную от удивленного Долохова сторону. Ему нужно было поговорить с ней прямо сейчас, сию же секунду. В конце концов, еще не все пропало, план, казавшийся таким четким в «Ракушке», не был ещё погребен под останками рухнувшего самообладания: Антонин видел Теодора и честно скажет об этом Лорду. Никто не будет откладывать начало собрания из-за него одного, он «слишком мелкая сошка», незначительная фигура, кажется, Нотт говорил о себе именно так (да, так и было, пока не вскрылось, что Тео провалил одно важное задание; теперь же привлекать к себе лишнее внимание точно не стоило). Дыхание сбилось, в боку кололо, но хуже всего было это волнение, близкое к панике. Просто забрать ее с собой. Сейчас. А потом, видимо, вернуться и найти Поттера и Уизли… Черт бы побрал еще и их с их героическими планами! — Грейнджер! — выдохнул Малфой у дверей столовой. Она как раз выходила — тонкая, изящная, как лоза, настоящая женщина, истинная, прекрасная; и где его глаза были раньше? Или это она так изменилась за те месяцы, что он её не видел? В руках её была уже знакомая ему палочка черного дерева. При случае обязательно надо будет спросить её, почему ей позволили иметь палочку. Вообще, расспросить ее хотелось слишком о многом, но все это потом, потом, сначала нужно уйти отсюда подальше… — Нотт? Да что тебе опять от меня нужно? — она изумилась совершенно искренне, увидев его; брови взлетели вверх, и вся она как-то вдруг подобралась, чуть ли не в дуэльную стойку собралась становиться. Откуда это неподдельное возмущение в ее очаровательном личике? Чем таким успел досадить ей Тео?.. — Слушай, я… не Нотт. Я… — Драко задохнулся в собственных словах, опережающих мысли. — Грейнджер, — он вытащил из внутреннего кармана фляжку. — Это Оборотка. Я… Давай мне руку. Трансгрессируем отсюда. Бежим во Францию, там мои родители, они помогут. Все это — на одном дыхании, нечленораздельной скороговоркой. О, не так, не так он представлял себе этот момент. Не так сумбурно и скомкано. Но как невероятно просто все оказалось в действительности, ведь ее даже не пришлось искать! — Малфой?! Грейнджер узнала его поразительно быстро, хотя Драко в несвязном лепете даже не подумал назвать свое имя. Он не знал, что его выдало, да было и плевать, это здорово экономило ему драгоценное время. — Да, давай же, — он потянулся к ней, намереваясь схватить за руку (в конце концов, объяснить все можно было и по дороге), но она неожиданно отпрянула. — Ты что, не понимаешь, как это опасно? Тебя ищут. Тебя убьют! — Да, да, именно поэтому я с внешностью Тео, — раздраженно парировал Малфой, снова предпринимая тщетную попытку прикоснуться к Грейнджер, которая не только выглядела, но и вела себя чертовски странно. Она отступила к стене, спрятав руки на груди. Да что с ней, в самом деле?! — Тебе нельзя быть здесь, — выдохнула Грейнджер, все еще пристально всматриваясь в лицо Нотта, очевидно, в поисках его, Драко, знакомых черт. — Зачем ты пришел? — За тобой, идиотка, — окончательно разозлился Малфой. — Давай же! Не знаю, что с тобой и почему ты так хреново соображаешь, но я здесь, чтобы помочь. — Она смотрела на него так же напряженно, и между ее изящных бровей залегла глубокая складка. Хотелось начать умолять, потому что аргументов у Драко неожиданно совершенно не оказалось, а отведенное время неумолимо таяло; он ведь и подумать не мог, что придется ее уговаривать! — Я прошел долгий путь, Грейнджер. Жрал всякую фигню в магловском Лондоне, жил в заброшенном доме, спасался от преследования, даже связался с вашим сраным Орденом, — выплюнул Малфой и ощерился, и она — будто проблеск света — едва заметно улыбнулась, узнав. — И все это, чтобы увидеть тебя снова. Чтобы забрать тебя с собой. Она взмахнула палочкой, и Драко вздрогнул: фляга, блеснувшая во внутреннем кармане распахнутой пожирательской мантии, перекочевала в ее руки. Крышка отщелкнула, Гермиона, аккуратно поводя открытой ладонью, понюхала содержимое и подняла на него испытующий взгляд. — Я все еще не до конца… Все это геройство совершенно непохоже на Драко Малфоя. Здесь действительно Оборотное, — Драко скрестил руки на груди. Быстрее, Грейнджер, пожалуйста, соображай быстрее… — Но… кем бы ты ни был, я так или иначе никуда не пойду. Я останусь здесь. Он замер. Ему на мгновение показалось, что ослышался. — Что? Ты спятила? — Нет, — Гермиона была совершенно спокойна. Спокойна и абсолютно уверена в своих словах, и уверенность эта множила отчаяние Малфоя с каждой секундой. Захотелось взвыть. — Я останусь здесь, пока окончательно не разберусь с… этим. А вот тебе нужно как можно быстрее… — Да что с тобой?! Пожалуйста, опомнись, Гермиона! Это влияние его души, это не ты, это он — в тебе, — взмолился Драко, а она горько и странно усмехнулась. — Пойдем со мной, вместе мы придумаем, как решить твою проблему. У моей семьи есть связи, они найдут способ… — Я знаю, как ее решить. — Знаешь? — Малфой снова на секунду замер в неверии. — Знаю, Драко. И для этого мне необходимо время. Мне нужно… кое-что проверить. Убедиться, — до чего противоестественно звучало все, что она говорила! Малфой не ожидал такого и теперь совершенно не верил ей, убежденный, что, околдованная Темным Лордом, Грейнджер выдает желаемое за действительное. Но тон ее вдруг стал пугающе холоден: — А тебе, Малфой, необходимо уйти и никогда больше не появляться здесь. Ты даже не можешь себе представить, насколько опасно… — Убедиться?! Да в чем, Мерлин и Моргана, ты собралась убеждаться?! — Драко проигнорировал ее попытку воззвать к его здравому смыслу, точно так же, как она игнорировала его. — Почему нельзя сделать этого где-нибудь подальше отсюда? Гермиона посмотрела на него как-то странно, и этот миг показался Малфою бесконечностью. Она не отвечала довольно долго, как будто не находила слов или сил в себе на этот ответ, и, когда Драко уже собирался снова начать уговаривать, вдруг выдала: — Ты знаешь, что на любое действие существует противодействие? А для любого, за редким исключением, заклятия в теории есть контрзаклятие? На этом, кстати, построена вся колдомедицина. Малфой замер и нервно сглотнул, с нарастающим ужасом стараясь предугадать ход ее мысли. В сознании против воли промелькнуло одно неприятное воспоминание из «Кабаньей головы»… — Это все о формулах, о теории магии, — тихо говорила Гермиона, оглядываясь, будто боясь, что кто-то услышит. — Но суть одна. Для самой темной магии должна существовать самая… — Не-ет, — выдохнул он. «И что это за суперсветлая магия такая?..». Да нет. Глупость какая-то, нет… Грейнджер, должно быть, придумала что-то еще. Больше всего на свете он боялся услышать это, и знал, уже знал, что это правда. В который раз за день он почувствовал, как земля уходит у него из-под ног. Захотелось заорать на Грейнджер, заорать от отчаяния. Это все неправда, неправда, черт, не могло быть правдой! Только не она! Только не с Тем-Кого-Нельзя-Называть! Это же абсурд! Изменившаяся к чертовой матери Грейнджер. Которая хотела остаться здесь, с Темным, мать его, Лордом! Все не могло было быть так. Он так хотел спасти ее, он так рисковал! — Пожалуйста, Грейнджер, только не говори мне, что… Его отчаяние, так и не успевшее оформиться в конкретное умозаключение, вдруг прервал чей-то нечеловеческий крик, а затем — хриплый, страшный стон. Драко смотрел в ту секунду на Грейнджер, смотрел, не отрываясь, и потому, конечно, заметил, как расширяются ее зрачки, как — доля секунды на узнавание, ужас на лице — одними губами она произносит: «Рон?!» и потом, слишком резво для леди, какой она так обманчиво теперь казалась, срывается с места. Похоже, у Поттера и Уизли все же возникли какие-то непредвиденные проблемы. Малфой выругался и бросился за Гермионой по коридору, заранее страшась того, что увидит. Блестящая серебряная фляга так и осталась лежать забытая на золоченом консольном столике у стены.