Obsession

      Рояль пылится. Я уже давно на нем не играю. Не помню. Пальцы — вата, ноги, руки, не помню, что есть что. Я смотрю вниз, на потолок, вверх, на пол, хотя тут всё как один большой потолок. Я говорю или думаю. Я, я, я, я. Я тут один. Или нет. Что значит один? Со мной всегда его смех, тень его закрученных, как рогалики, рожек на стене. И на потолке. Хотя это, кажется, пол. Рогалики… Я смеялся над этим раньше. И над ним я раньше смеялся. Но тут всё черное. И я сам.       Тут ведь были цвета… Точно были. Тут был красный. Он сам был красным. Я помню его непропорционально большую дрянную башку, она все время норовила надломить его шею своим весом. Красная. Только он живой. А я уже не помню. Яблоки, апельсины, бананы… Они красные? Как его голова? Нет. Или да. Не помню. Они все черные. А черный… Он тут. Рядом всё черное. Наверное, вдалеке тоже. Нога болит. Боль! Значит, я живой. У черных не болит же, да? Мне говорили, не болит. Нога… Я вспомнил. Тут нога. Не дотянуться. Почему не могу достать? Не помню? Я тут всегда был, почему не помню? Нога… Нога тут. Или там. Забыл. А кто говорил? Боль… запутался. Ничего не помню.       Он опять смеется. Не помню ничего, а смех его помню. Он не дает мне забыть его смех. А я помню смех? Не помню. Значит, не смеюсь. А что тогда? Думаю. Я думаю. Помню. Надо думать.       Кишин был побеждён, и никакой прямой угрозы больше никто не ждал. Человечество накрыла тяжелая, но спокойная работа по восстановлению прежнего устоя бытия: избавление от страха перед неизвестностью, которой грозило миру безумие Кишина, возвращение в свои полуразрушенные дома, реставрация городов, возобновление работы школ, детских садов, магазинов и прочих неотъемлемых частей жизни всех и каждого. Шибусен не остался в стороне, хотя вершителям правосудия над Кишином Ашурой новоизбранный Шинигами таки дал отгул. Ребята вернулись домой, и пока жители города Смерти хлопотали в поте лица, всем известная компания громко отмечала свою победу. Все были спокойны, и Соул в том числе. Но над устранением влияния безумия Кишина еще стоило много хлопотать.       Время шло размеренно, и все были абсолютно бесстрашны, однако для Соула оно начало бежать вперёд с неумолимой скоростью. Спустя неделю мирной жизни парень осознал, что не может спать по ночам, что не помнит того, что говорил пять минут назад. Обращения к Штейну оказались бесполезными, ведь тот вёл себя так же. Единственная польза, которую принесли походы к профессору, заключалась лишь в том, что Соул осознал: его одолевает безумие.       Сначала парня накрывали вопросы, на которые он отвечал сам себе, больше не пытаясь обратиться за помощью. Неуверенно и с пренебрежением, ведь его правоты никто не мог подтвердить. Бесёнок побеждён, Соул принял его, как часть себя, как принял свои акульи зубы, красные глаза, длинные пальцы пианиста, как себя самого. Его душа мрачна и цинична, он знает это, поэтому теперь способен держать себя в узде. Тогда в чём дело? Почему Его не остановить?       Потом вопросы, оставшись без ответа, сменились раздирающей изнутри паникой, которую Соул продолжал подавлять, каждый раз пресекая в себе желание поделиться недугом с его повелительницей. Почему не желал говорить? Потому что не хотел проиграть себе. Тем более такой маленькой и незначительной своей части, как безумие с рогаликами на башке.       Но со временем рогалики стали преследовать юношу отовсюду. Из снов Соула убого пританцовывающий чёртик явился в его, Соула, реальность, забирая из нее Маку. Именно её, ведь она была самой большой угрозой безумному спокойствию бесёнка. Антидемоническое дыхание души, прочная душевная связь с партнёром, её фирменная затрещина, которая везде и всюду приводила Соула в норму, в конце концов. И Мака — отнюдь не дурочка — практически сразу поняла, что с Соулом что-то не так. Тут даже не нужно быть Макой Албарн — главной заучкой и умницей Академии — чтобы догадаться: вечно сонный, брезгливый ко всему, раздражительный и неспокойный Соул, которому больше не было весело подтрунивать Маку насчет размера ее груди, дурацких хвостиков и отсутствия музыкального вкуса, не был в порядке. Со временем волнение Маки переросло в нешуточное беспокойство, но стало поздно. Бесёнок изменил их взаимодействие, ведь после многочисленных ссор в попытках поговорить, понять в чем дело, помочь, Мака разворачивалась и уходила в свою комнату, охваченная паникой и злобой. Лукавому даже не приходилось ничего делать, он только смеялся, смеялся так громко, раскатисто и удовлетворённо, что на его отвратительной голове проступали черные жилки. Он смеялся над Соулом, которому не хватало мужества рассказать, признать, что он проигрывает. Он опускал Соула на самое дно, просто смеясь, ведь это не Бес всё испортил.       Соул набрался смелости спустя не одну ссору, но Чертёнку было на это наплевать. Он вступил в игру.       Мака начала стираться из памяти юноши отдельными фрагментами. Сначала он не вспомнил, как она буквально прошлым вечером разбила в порыве злости джойстик от его игровой приставки, не вспомнил, что звала его завтракать, когда тот открыл глаза с утра, и пыталась помириться. Не получалось. Соул не мог вспомнить, а Мака злилась, стучала кулаками по столу так, что еда подпрыгивала и слетала с тарелок на стол ошмётками; девушка сдерживала слёзы разочарования, ведь слишком горда, чтоб плакать на глазах своего обидчика. Тогда Соул уходил и кричал на самого себя, глубоко внутри своей души. На беса, который отнимал у него самое дорогое — человека, который трудился над Соулом не меньше, чем он сам трудился над собой. Человека, который научил смотреть в глаза своему отражению, не бояться и не стесняться своего естества. «Коса смерти. Я жалок», — думал Соул в такие моменты. И был прав.       У Маки появились новые шрамы, которых Соул не замечал. Изумруд в ее глазах раньше казался ему бирюзой. Резонанс никогда не был таким мощным, да и партнёрами они не были. Тонкие пальцы касались древка косы впервые. Мака. Это имя он слышал впервые. Только бесёнок смеялся.       Вместе с Макой ушли из памяти друзья, семья, игра на фортепиано. Тогда Соул ранил Маку впервые. Она не хотела оставлять его, доверяла безоговорочно. Верила, смотря в зеркало и наблюдая в нём длинный вертикальный шрам, уместившийся от линии подбородка до самой ключицы. Точный и прицельный, оставленный не случайно. Шрам от лезвия косы, которая никогда не должна была причинить Маке вреда.       Тогда Соул потерялся в своем безумии. Кровь нескольких незнакомцев окрасила улочки города Смерти в черный, ведь Соул больше не различал других цветов, и преступника заточили в темнице Шибусена. Он каждый день слышал недалеко от своего нового обиталища девчачьи крики, урывки фраз, которые отражались от стен гулким эхом, доносившимся даже до его камеры в центре тёмного, промозглого, сырого коридора. «Он не должен здесь быть!» «Мне плевать!» «Соул.! Соул! Ты меня слышишь?!» «Соул!» Но кто такой Соул, юноша уже не понимал. Он не отзывался.       Смеешься надо мной… Ты опять смеёшься надо мной. Ты смеялся надо мной всегда. Почему я для тебя смешон? У меня тоже рога? Почему я вижу твою тень? Тут же нет света. Свет… хотя, он же тоже черный. Может это моя тень.? Да, точно. Я думал, где низ. Там же, где моя нога, я это помню. Где нога? — Соул. Твоё имя Соул. — Имя? — Конечно. — Где нога? — Не знаю. Ты этого не помнишь, а значит, этого не помню я. — Мне нужно помнить. — Ты не забыл, ты не знаешь. — Не помню. — Не понимаешь. — Кто ты? — Я — Соул. Ты боишься? — Ты всегда спрашиваешь. Не помню. — Не помнишь страх. Это хорошо. — Я — это ты? — Да. — Помню.       Мака не оставляла надежды. Она ходила к Соулу, говорила с ним, пыталась пробраться в его душу, но оказывалась в беспросветной тьме. У этой тьмы был характерный звук. Она лилась, словно вода с высокой скалы. Словно кровь из глубокой раны. В ней нечем было дышать, а со временем она начинала заполнять ноздри, уши. И мысли. Мака думала о Соуле, пыталась различить его светлые волосы в темноте, но безуспешно, со временем вместо Соула в голове крутилось только одно слово. Темно.       Так, раз за разом, Мака возвращалась обратно в реальность, тяжело, надрывно дыша и руками хватаясь то за горло, то за мочки ушей, словно ребёнок, у которого заложило эти самые уши в самолёте. Она не намеревалась сдаваться, ведь в этой черной крови она явно ощущала присутствие ее друга, партнёра, брата. Да что уж там говорить, её отца и матери, ведь Соул вобрал в себя всё, чего Мака не могла получить от других. Его собачья верность, какой никогда в жизни она не наблюдала от отца, его участливое отношение к переживаниям Маки, коего она не удосужилась почувствовать от матери, его панибратские подшучивания, практически полюбовное рвение отдать свою жизнь за жизнь повелительницы… Соул бы не посмел ранить её. Соул бы не позволил ей погибнуть. Соул бы не позволил никому обидеть её, ведь это только его прерогатива. А она не позволит ему окунуться в омут своих сомнений и страхов, не позволит захлебнуться в океане безумия. — Я тебя вытащу, придурок. Обязательно вытащу, — тихое, но уверенное обещание сорвалось с губ Маки, и она вышла из камеры, окинув Соула тяжёлым, померкшим взглядом. Девушка каждый день заставляла себя смотреть на своего партнёра, ведь это было безумно тяжело: Соул был скован в кандалы, которые обвивали всё его туловище, как смирительная рубашка, в которую его заточили, потому что часто, когда в камеру заходили люди, Соул непроизвольно ранил их, превращая части своего тела в остриё косы; стеклянные глаза не смотрели, не видели, не наблюдали ничего, они были открыты, пока не наполнялись солёной водой, затем закрывались на несколько часов; неестественно для его смуглой кожи бледный цвет лица и сухие губы, которые всегда были сомкнуты; парень напоминал ходячего мертвеца, и оживить его могла только возможность вновь почувствовать вкус страха во рту. Соул смотрел на дверь еще долго, но двери не видел. Как и ушедшей через неё повелительницы. -Соул, поговори со мной. -Я тебя не вижу. -Тебе не нужно меня видеть. -Нужно? -Нет, ты не помнишь. -Не помню… -А что помнишь? -Мне нужно думать. -Ты не помнишь, что значит «нужно». -Помню. Я помню. Я должен думать.       В темноте, словно эхом в горной пещере, разлетелось нервное цоканье. То ли цоканье каблуков, судорожно подпрыгивающих на полу, то ли раздраженное цоканье языка о нёбо, обыкновенное для человека, которому не понравилось чье-то высказывание. Бесёнок был в предвкушении полной власти, ему оставался сущий пустяк — стереть понимание действительности из памяти Соула. И у него хорошо получалось: набор понятий в голове Соула был кратен набору понятий в голове пятилетнего ребёнка. Если не меньше. Но Соул очень хорошо понимал, что должен думать. Уже три месяца Соул только думал, без перерыва. В его голове всё так же мешались и терялись определения, а имён он уже давным-давно не помнил, но думать не прекращал. И Бес был на взводе: он никак не мог разобраться, в чём дело, на чём держится Соул, почему продолжает. Вместо того, чтобы рассекать по улицам города Смерти в полностью принадлежащем одному Чёртику теле, он уже три месяца на пару с полу-овощем Соулом гниёт в темнице, не видя перед собой даже стены. -Ты боишься? -Не помню. -Ты раздражён? -Не помню. -Да ты не знаешь! Не знаешь! И я не знаю! Перестань думать! -Я помню, что надо думать. -Почему ты так спокоен? -Я думаю. -Не нужно тебе думать. -Я не боюсь. Я думаю. Но не помню.       Обреченный вздох словно изнутри черепной коробки, от которого Соул вздрагивает, сидя в кандалах в темнице. В его глазах на секунду мелькнуло сознание, которое тут же было снова заперто Бесом, потерявшим на долю секунды контроль от дерущего изнутри раздражения, в самый дальний уголок. — Там была стена. — Прекращай, ты не помнишь, что такое «стена».       Месяц спустя в темницу ворвалась растрёпанная и запыхавшаяся Мака, удерживаемая отцом и Сидом собственноручно, уже не старавшаяся сдержать эмоций, которые так и норовили довести девушку до состояния гипервентиляции. Сегодня она узнала, что Кид принял решение перестать поддерживать в Соуле жизнь еще неделю назад. Ведь его необходимо было кормить и поить, чем служащие академии добросовестно занимались всё время. Которое неумолимо шло, а Соул только больше проваливался в небытие. И всем было очевидно, что если не физически, то морально он точно был на грани смерти.       Никто уже не верил в то, что Соул вернётся, и никто, ведь так велит закон, не мог простить ему те преступления, что привели его в эту темницу. Мучить друга Киду хотелось меньше всего, хотя решение далось нелегко. Мягко говоря. Только Мака, случайно узнав от одного из охранников, что Соул страшно обезвожен ко всем прочим проблемам, тут же ринулась в темницу, намереваясь заглянуть в его душу в последний раз.       Вдарив от всей души Спириту по паху, от которого у него были все проблемы, как Мака всегда утверждала, девушка вырвалась из захвата, плюхнувшись на голые коленки рядом с Соулом. Красные от слёз глаза неотрывно глядели на него, когда Мака аккуратно, трясущимися от злости, обиды и страха ладонями подняла на себя повисшее на груди молодого человека лицо. Глаза Соула были закрыты. — Ты не можешь меня бросить! — закричала что было сил Мака, все еще наивно надеясь, что Соул услышит, а затем, пока ее не оттащили, со всей своей физической силой и решимостью ударилась с Соулом лоб о лоб, чтоб как можно больнее было обоим. — Больно!!! — закричал Бесёнок, а вместе с ним содрогнулись кровавые водопады внутри Соула, когда Мака, попав в путы чёрной крови вновь, уже привычно начала тонуть, как в мазуте, в его забытье. Лукавый запаниковал не на шутку, когда увидел, как кровавые водопады начали образовывать огромные воронки, в которые стекало всё безумие, охватившее Соула. Из воронок ярким светом начали вырываться цвета, которые парень забыл. Зеленый, как глаза его повелительницы, пшеничный, как ее волосы, красный, как подол её клетчатой юбчонки… — Помню… — протянул Соул впервые своим голосом, тихо, но уверенно. Он знал эти цвета. Знал, — я знаю её. Она здесь. И здесь никогда не было так темно. Бес потерял контроль, ощутив боль. Какое унижение. И оказалось, что всё так просто. Нужно было просто ударить его до искр из глаз. Даже жаль потраченного времени. -Зеленый, красный, жёлтый, пшеничный… пшеница, как её волосы… Я здесь, потому что хотел её защитить. — Соул! Я здесь! Помоги мне, Соул! — Мака тонула в воронке, которую, по сути, сама и создала, но теперь была спокойна. Она была уверена, что её партнёр спасёт её. Как всегда спасал.       После этого крика Соул увидел. Впервые за долгое время. Он осознал всё. Осознал, что находился в темноте, но не мог увидеть даже её. Что он говорил «не помню» на то, что разучился осознавать. Что всё, что он знал и любил смешалось в его голове. Что он продолжал думать только благодаря усилию воли, которую разучился понимать. А еще благодаря вере в Маку. Он не помнил, что оставил на ее теле огромный шрам, если бы помнил, не сумел бы простить себя и совладать с искрящейся ненавистью к своей слабости. И потом он еще не раз вызовет разлад в их резонансе душ, ведь смотреть на этот шрам — это всё равно, что смотреть на свою беспомощность. Но приняв это, Соул усилит их связь с Макой, ведь осознает, как она чувствовала себя, когда её друг загородил её собой в бою с Хроной. Но это всё потом. Сейчас нужно спасти повелительницу и взглянуть на неё без страха, что её детское личико снова сотрётся из памяти.       Недвижимые месяцами ноги и руки поддавались с огромным трудом, да и Соул плохо помнил, где что находится, но это его мало волновало. Оказавшись по горло в «мазуте», Соул титаническими усилиями перебирал ноги под собой, стараясь добраться до погрязшей в воронке практически с головой повелительницы. Протянутая ладонь сумела ухватить её лишь за хвостик, но этого оказалось достаточно. Мака перехватила слабую ладонь своей, и одними губами прошептала.       Соул и это тоже помнил. В руку Маки упала коса. Привычно и легко, словно и не было у них проблем в синхронизации душ из-за былых ссор. -Я по тебе скучала, — улыбнувшись, Мака наконец посмотрела на свое оружие умиротворённо и спокойно. Водопады черной крови превратились в маленькие ручейки, в одном из которых плескался мелкий, как воробей, Имп и недовольно хныкал.       Соул не обратил на него никакого внимания. Он лишь смотрел на Маку и устало улыбался. Она никогда не была такой сильной в его глазах, даже когда одолела Кишина. Этой девушке по силам абсолютно всё. -Ты спасла меня. В очередной раз, — сиплым шепотом протянул Соул, и тут же закашлялся, чувствуя, насколько сушит в горле. Мака отстранилась от него чуть позже, и парень тихо рассмеялся, когда увидел огромную шишку на ее белом, как снег, лбу. Наверное, у него такая же. Она молчаливо наблюдала за Соулом, словно не могла поверить в то, что он наконец разговаривает с ней, и даже улыбается. Никогда в жизни она так не боялась, как сегодня, когда услышала, что её напарнику осталась пара жалких дней. Адреналин, бушующий кровавыми реками внутри Маки, стих, и из глаз снова полились горячие слёзы, из-за которых сразу же порозовели бледные щеки. Соул хотел, было, потянуться и провести ладонью по одной из них, показать своё участие, что он уже здесь, с Макой, и всё позади, но понял, что вообще не в состоянии пошевелиться. Несмотря на то что кандалы с парня давно сняли, ведь он перестал реагировать на входящих. Мака позволила себе, так же не сказав ни слова, однако украдкой прикрывая ладонью шею под самым подбородком, опуститься лбом на плечо Соула без тени страха и тихо всхлипнуть, против чего парень совершенно не был. Он смотрел на неё, не отрываясь, устало вздыхал и про себя радовался тому, что она всё ещё ему доверяет и позволяет себе быть слабой при нём. Соул хорошо знал Маку. Лучше, чем кто-либо. Никогда она не позволяла себе слабостей просто так. Как железная леди, думал её партнер-разгильдяй про себя всегда. Но Соул был слишком дорог. Соул был необходим, как воздух, потому что без него теряются связи со всем, что было в жизни Маки. Друзья, родня, увлечения, раздражители, квартира, в которой уже словно и не место было ей и Блэр, все достижения Маки — и гроша медного всё это не стоило без присутствия Соула. Никогда она бы не позволила себе его потерять.       Соул просидел за решеткой еще долго, но под чутким руководством врачей, следивших за его состоянием. Теперь он делился с ними любой информацией без утайки. Как и с Макой. Он убедился в очередной раз в том, что она, как религия верующего человека, укрывает его от его же страхов, обнажает перед ним суровую истину, даёт сил противостоять и не сдаваться самому себе, на растерзание слабостям. Она и есть религия, которую невозможно вычеркнуть из жизни. Без неё загнулся бы, сломался, исчез. Связь с ней до последнего держала Соула в сознании все эти месяцы заточения. Ведь он знал, что в той темноте Маки не было. Но избавиться от помешательства ему помогло лишь одно. Его истинная одержимость.