Если потихоньку раскручивать моток чёрных ниток, то в конце доберёшься до белой шпульки, с которой всё начиналось.
Воровать проще всего у дружелюбных. Отвлечётся лавочник с пивным животом на молоденькую покупательницу с декольте, пофлиртует — и дело в шляпе. Тебе стоит только хватать и бежать. Главное помнить — хватать столько, сколько сможешь унести без напряга. За сегодня удалось стащить разве что бутылку полусухого. М-да, на голодный желудок пить красное — решение не из лучших. Роджер не ел два дня. Всё, что мог «позаимствовать», отдавал Зои, младшей сестре. Вот и сейчас пришлось кормить малышку заплесневелым сухарём. — Ро, дай попить? Совсем невкусно, как будто песок, — Зои подняла личико. Грязное, оно было ангельским. — Зои... — у мальца перехватило дыхание. Ну почему он не мог дать сестре всего, что она просила? Воды-то это невинное существо заслужило. Все они заслужили хоть немногим больше, чем абсолютное отчаяние. — Ну я же вижу, что за спиной ты бутылку прячешь, там вода?! — почему-то Зои улыбалась, будто играла в игру. Она вытягивала шею. Устало хохотнула, — чего жадничаешь? — Не совсем,— ткнув пальцем в нос, Роджер остудил пыл девочки. Зои болела. Уже несколько дней её мучил озноб. Дитя заходилось кашлем, через силу сплёвывало мокроту. Иногда приступ доводил до тошноты. Роджер боялся, что после очередной такой свистопляски лёгкие его малютки отправятся на полочку. «Может, ей станет хоть чуть-чуть полегче», — решил Ро и протянул бутылку. —Зои, — напомнил он, — только маленькими глоткам. Вкус паршивый, но тебе станет лучше. Худенькие руки взялись за зеленое стекло, жадно клокотало горло. Зои пила с аппетитом утробы. Но стоило рецепторам, ленивым от болезни, прийти в себя, она почувствовала вкус этой дряни. Язык высох, стал шершавым, как у собаки, по горлу прошла обжигающая горечь. — Ро! — закричала малютка, толкнула брата и почти всунула ему бутылку, — больше не покупай это, слышишь?! На вкус хуже сухаря! Нет, она не капризничала. Просто, кроме сухаря, мало чего знала. Не с чем было сравнивать. Роджер рассмеялся. На щеках Зои проступил бодрый румянец. — Ложись, тебе нужно высыпаться. Она не сопротивлялась. Вино было лучше всякого снотворного. Сон наступил сразу.***
Из-за хрустящей пыли на окнах, собранной за долгие годы, внутреннего дворика не было видно. Роджеру, хозяину этой халупки, было сложно определить, день сейчас или ночь. Да и разве можно было назвать его полноправным хозяином... Всё прояснил ливень, что сначала прибил пыль, а после, смешавшись с нею, сцепился в неравной схватке с уличной грязью. Скисшим какао жижа стекала по сливу. Окна чуть прозрели, пропустили больше дневного света. Было пасмурно и угрюмо. Распустились запахи. В трущобах пахло нечистотами, гнойниками и застиранной одеждой. Глаза жгло от вони, рвота перекатывалась от желудка до горла. Роджер упрямо подавлял желание облегчить желудок, наполненный разве что желчью. Угол халупки не просох с прошлого дождя. Мальчик потратил слишком много времени у окна. Хлопнул себя по карманам и подбодрил кого-то в пустоте: — Рабочий день начался! Да, воровство — тоже работа! Башмаки остались здесь от прошлых хозяев, покоились в шкафу в ожидании. Роджеру они были маловаты — ноги распухли от старых закоченевших мозолей, но упорно покрывались свежими, особенно болезненными, всегда с пузырями. Мозоли были упругими из-за давления гноя, были кровавыми, были болезненными. От шнурков ничего не осталось вовсе, ими свой голод притупили крысы. Хоть кто-то в этой халупе был сыт. — И все же лучше, не босиком же по лужам ходить. — Уверенный, он вышел под ливень. День был небогатым на улов. Мальчик блуждал по узеньким улочкам, искал заблудившихся джентльменов с их толстыми кошельками, которые крайне легко было спутать с такими же животами, что переваливались через брюки. Господа, вероятно, отогревались от холодного дождя под крышами. По дорогам скитались такие же бедняки и воры, каким был Роджер. Каждый был сам по себе и за себя. Такой девиз выстукивала разбитая мостовая, чавкающая от грязи. — Убей в себе все эмоции. Убей в себе жалость. Убей в себе сочувствие. Убей в себе человечность. Убей... Под ветхим самодельным навесом сидела тучная хрычовка. Укутана она была в рваный шерстяной платок, некогда хорошего качества. Рано утром он спасал от прохлады, а днём добавлял всё новые болячки в виде покраснений и высыпаний под каждой складкой её тела. Бедная попрошайничала здесь с утра: на лбу проступила испарина, глаза окутала пелена тумана, взгляд был рассеян, губы иссушились и потрескались. В правой руке у неё был кусман хлеба. В левой — железная кружка, пострадавшая от ржавчины с краю. Мелочь заполняла дно. Без сомнений Роджер выхватил у старухи хлеб — ему нужнее, у неё вон сколько подбородков… Он даже не старался убегать, весу у нищенки было много, да и ноги больные, опухшие стопы дрожжевым тестом готовились вытечь из башмаков. «Ей осталось 2 дня, ни больше, ну зачем мертвецу с еле бьющимся сердцем хлеб?», — подумал мальчик. Опомнившись, бабка зарыдала. Она визжала, как свинья, сыпала проклятиями. Но если бы Роджер боялся проклятий, они с Зои давно бы сголодались. По бугристым от болезни щекам старухи лились слёзы, под носом копились сопли. Из беззубой пасти, словно яд змеи, брызгала слюна. Роджер не останавливался. В эту же минуту к несчастной подлетела толпа попрошаек. Нет, не помощи ради. С жадностью чаек, толкаясь и оттягивая друг друга за руки и волосы, они стали забирать все пожитки старухи, всю мелочь. Безумие закончилось так же быстро, как и начиналось. Улица опустела, а под пошатнувшимся от нападения навесом лежала нищенка, с широко раскрытыми глазами и ртом, застывшим в вое. Забрали даже старый платок, который пригодился бы разве что для мытья полов.***
В городе обсуждали смерть маленькой Люси, дочери мэра. Девочка скончалась от туберкулеза. Люд смаковал подробности, строил теории и пучился под воротами богатого дома. Чужое несчастье было лучше театра, оно оживляло пасмурные будни. Роджеру было тошно смотреть на людей. Вычищенные, наетые, они были хуже крыс, что скитались под кроватью Зои. Люси он помнил хорошо. Она, пожалуй, была слишком доброй для этого города. Этот серый мир был ее недостоин. Дочь мэра всегда давала ему пенни при возможности. На них получалось купить теплого хлеба или ароматную булку с джемом. Каким был мэр, мальчик не знал. Но думал, что не таким уж и толковым. Раз в его городе страдали они с сестрой и десятки таких же беспризорников. Роджер решил, надо было навестить Люси. Отблагодарить за доброту. Точно, благодаря ее пенни они с Зои были живы. Могила была усыпана белыми лилиями и множеством игрушек. Белокурая кукла — точно копия покойной, восседала у плиты. Он хотел отблагодарить Люси, очень, но сестра ведь была дороже. Ради ее ангельской улыбки он себя не пожалеет, из кожи вылезет, проклятия старухи снесет... И куклу украдет. Роджер давно убил в себе многое. Кроме любви к сестре. Он взял куклу, стало немного стыдно. Но Зои было нужнее. Она ведь жила на земле, а не в ней... Мальчик забрал игрушку. Он не знал, что вещи с кладбища часто зовут Смерть в гости. А Зои кашляла всё сильнее.