Про вереск, пингвинов и украинскую кухню

Мишка… Мой Мишка, загорелый и запыленный, если узнаю, что Барнет моего Мишку не берег – башку откручу. Впрочем, скорее всего, это сам Михаил Артемьевич проявляет свою актерскую добросовестность, и я, при всем желании, не могу его за это разбранить. Деревенский бухгалтер не может быть незагорелым – это полный nonsense как в художественном, так и в бытовом отношении. Встречаю Мишку на Киевском вокзале. Среди толчеи, куда-то едущих юных спортсменов в одинаковых красных майках (судя по формам запакованного спортинвентаря – большой теннис), крутящейся под ногами черно-белой болонки (с бантиком – значит, домашней), кваса под пышной пеной и чужих свертков с курицей, вареными яйцами и огурцами, Мишка, соступивший на перрон с фатовским красным клетчатым чемоданом в руках, в одно мгновение просияв, машет рукой и кричит на весь вокзал: - Сергей Михалыч! Голос у Мишки поставленный, еще у Станиславского постарались. Хочу забрать чемодан, но Мишка не дает: - Куда, тяжелый же! Мишка смотрит на меня, прямо-таки инспектирует взглядом, смотрит на моё любопытство касательно чемодана, и касательно него самого, загорелого Мишки, и рубит: - Сала не привез. Яблок привез. Ранние, мельбу. Яблоки вам полезнее! Моя машина нас ждет, но ничего, подождет. Хочу сначала насмотреться на Мишку, в спокойной обстановке, подальше от всех. Режиссерским произволом веду Мишку в кафе-мороженое. - Голодный, если честно… - Мишка поднимает смущенный взгляд от почти опустевшей вазочки. У меня еще даже шоколадная крошка с поверхности не вся собрана. – Белого медведя бы съел! На стене против входа вовсе даже не белый медведь, а пингвин, нарисованный в почти-кубистской манере, жонглирует разноцветными кружками мороженого над конусом вафельного рожка. С деревьев в открытом окне уже изрядно осыпалась весенняя побелка. На газоне, среди травы – торчит синенький цветочек цикория. - Это, Мишка, твое последнее мороженое. До окончания съемок. - Последнее так последнее, - Мишка кивает, выскребывая вазочку. Официантка в фартучке и наколке глядит на него зазывно, но Мишка у меня стойкий, раз принятых решений менять не любит. Вторую порцию не заказывает. - Никакого мороженого, никаких пельменей в сметане, турник, велотренажер и по утрам - десять кругов по скверу. Можно вечером, но вечером у тебя навряд ли получится. Мне нужны от тебя красивые мускулистые ноги. И желательно торс, который не придется затягивать в корсет. Тебе же самому в корсете двигаться будет сложно, а движения у тебя там интенсивные. - Да понимаю я… - Мишка кривится с досадой. Может быть, и актерски-наигранной. Какая же все-таки Мишка кокетка. Знает, как мне нравится эта его гримаска и не упускает случая доставить удовольствие товарищу режиссеру. – Там ведь, сами понимаете - мы же в деревне квартировались, а в деревне чем накормят – то и ешь. - А вас, Михаил Артемьевич, догадываюсь, кормили особенно охотно… местное женское население. - А как же. И сальце, и картошечки, и огурчиков, всё с удовольствием предоставляли, большую ко мне симпатию питают тамошние деревенские Матрёны… то есть матроны. Возрастом от сорока пяти до шестидесяти. Смеемся мы на два голоса так, что, кажется, даже кубистский пингвин-жонглер сбивается с ритма. - Сергей Михалыч, - говорит Мишка, уже без смеха. – Для вас это мороженое тоже последнее. Без меня ведь тоже наверняка злоупотребляли. И пельменями, и сметаной. А у вас холестерин высокий. - Ладно, ладно! – машу всеми руками. – Перед лицом пингвина торжественно клянусь: до конца съемок – никакого мороженого. Из солидарности с тобой. Моему Мишке загар, пожалуй, идет. От него голубые глаза еще голубее. Хорошо, что съемка у нас в этот раз полностью в цвете. Я хочу эти голубые шотландские глаза наконец по-настоящему увидеть на пленке. Хмурое, совсем не голубое шотландское небо – и глаза цвета неба. Совсем другого, оптимистического. Мое мороженое изрядно подтаяло и плавает в вазочке, как мини-айсберг в белом ледяном крошеве, как уж оно называется… шуга, вроде бы. А шоколадная крошка – как остатки от птичьего базара. Мишка сидит, ждет меня, сцепив руки на столе совсем новым жестом. Мне мое сердце точно теплая вода обтекает (какой там, Мишка, холестерин, черт с ним, с холестерином!): отрабатывал, значит. Мой жест отрабатывал, пока снимался у Барнета. Только как бы он не привык. Уоллесу – да, а вот Мишеньке как таковому этот жест не идет совершенно. Я рассказываю ему, как идет подготовка. В принципе, пока все по плану, послезавтра первый съемочный день в павильоне (Мишка там не задействован, но твердо заявил, что придет), и восьмого сентября выезжаем на натурные съемки. У Мишки пыльный локон вылез на лоб, почему-то от пыли и жары закрученный еще туже. Вообще-то ему давно уже пора поменять прическу, за тридцать перевалило, серьезный взрослый мужчина, с хронически самоорганизующимся чубчиком ходить уже неприлично, да и не модно, но я ему поменяю, пусть вот только попробует! - Вересковую пустошь я нашел роскошную, тебе понравится. Как и думал – около Углича. Так что будем жить среди достопримечательностей. И среди комаров. Знаете, сэр, какие в Угличе комары? Нет, сэр, вы не знаете, какие в Угличе комары – размером как летающие собаки, и такие же злющие. И все-таки, роскошная пустошь, и вереск естественным образом клонится в нужную сторону на волжском речном ветру, пучочек уже стоит у меня дома в виде букета и способствует вдохновению, как ни привлекательны угличские исторические здания, вкусные копченые рыбы, клетчатые пледы (злоупотребил и заказал пару лишних штук для Мишки и для себя, под предлогом, что реквизит) и комары, и, в конце концов, приходится работать, с чем есть, до нужной кондиции доработаем, замерзшее озеро в середине лета и Александров Владимирской области в Казахстане – еще причудливее, чем шотландские горы на Волге, и ничего, справились и премии получили, но все ж таки… если честно, это все ж таки не совсем то. И, глядя на Мишкин локон, не могу удержаться, чтоб не вздохнуть: - Ох уж этот герцог Мальборо со своим Фултоном. Шестнадцать ведьм ему в дышло. А так ведь всё хорошо начиналось… взял и всю малину испортил! Мишка смотрит – сурово. Суровость ему идет. Припечатывает: - Вставим. И, наклонившись ко мне, шепчет в ухо. Я аж вазочку свою опрокинул, хорошо, что она уже пустая, последние капли мороженого вытечь не успели, подхватил и поставил как полагается. - Михаил Артемьевич, вот уж никогда не подозревал в вас такой пакостливости! - Это, Сергей Михайлович, не пакость, а политическая сатира на милитаристские устремления британского истеблишмента! Мишка смотрит своими голубыми глазами невинно-невинно, совершенно невинно, прямо-таки по-комсомольски, хотя по возрасту из комсомола уже и вырос. Загорелый мой Мишка. До чего же мне хочется хулиганства. К примеру, взять вместе с Мишкой – и вылезти прямо в окно, на газон. Так сказать, по-английски. Нет-нет, деньги за мороженое, конечно, нужно оставить, иначе шутка получится уже не смешная. Вот ей-богу, вылез бы, как только аргус в фартучке отвернется. Но увы… Мишка мой прав, пельмени в сметане пора исключить. Мишка-то вылезет, а я ж ведь застряну, как Whinny-the-Pooh! - Михаил Артемьевич, - говорю, - дайте ваши руки посмотреть, в каком они состоянии. В кафе вваливается шумная компашка девчонок – лет по двенадцать-тринадцать, какие умопомрачительные банты, боже ты мой! Воздушные замки на макушках, не меньше. Зыркнуть быстренько – ага, персонал занят не нами… и прижимаюсь щекой к Мишкиной нешершавой ладони.