не испытывай сожалений

— Ты пришёл раньше.       Проникшись предрассветной заковианской тишиной — единственным, что осталось от его родного дома, Гельмут готов был поклясться, что несколько секунд назад он начал слышать тихие отчётливые шаги сзади. При других обстоятельствах он мог бы уже подумать о том, что там спокойно мог затаиться один из его врагов, но время и место говорили сами за себя: в такое время он ждал лишь одного человека, и он пришёл. — Не думаю, что с моей стороны было бы разумно рисковать и задерживаться, — узнаваемый голос заставил Земо обернуться, — а с твоей — находиться в столь уязвимом для тебя же месте, — чуть более басовито добавил мужчина.       Джеймс появился в тот самый момент, когда тишина постепенно начинала становиться чем-то совершенно другим, чем-то более отчаянным и столь же болезненным: глухие отголоски боли постепенно начинали с новой силой прокрадываться в сознание Гельмута, и спасения не было. По крайней мере, ему так казалось несколько мгновений назад. — Приятно осознавать, что я тебе небезразличен, Джеймс, — Земо по-прежнему не отводил свой пристальный взгляд от мемориала. Возможно, было бы легче и вовсе не встречаться взглядами с собеседником, но что-то отчаянно твердило барону одну-единственную вещь: это была их последняя встреча. — Не думаю, что было бы разумно расстаться на той ноте, где ты всё за всех решил.       В один момент Баки, казалось, и сам не понимал, за что он так отчаянно пытался ухватиться. Время в Мадрипуре подошло к своему логическому завершению — пришёл момент возвращаться к чему-то обыденному и привычному, но в этом-то и была основная незадача: у Барнса совершенно точно не было места, где можно было бы укрыться и вернуться к нормальной жизни. У него не было нормальной жизни, не было дома.  — Как думаешь, они обрели покой? — указав рукой на мемориал, Земо впервые встретился взглядами с Баки, голубые глаза которого сейчас пытались выдать слишком много эмоций в одно и то же время: быть может усталость? Весьма вероятно, что тонна сожалений и страхов. Он не мог угадать, что скрывается за этим тяжёлым взглядом, а, может, просто боялся той ноши, которая скрывалась за прочной маской солдата, бывшего солдата.       Баки был совершенно неопытен в моменты, когда люди нуждались в его непосредственной поддержке, ведь было ясно, что Земо не хотел бы получить ответ в стиле «Каждому по заслугам, и кто был хорошим, тот обрёл покой, а кто нарушал все правила морали — стал заложником Ада». Заковия была Ахиллесовой пятой Гельмута; местом, где он был по-настоящему уязвим, но в планы Барнса не входило причинить ему боль. Уже не входило. — Они заслужили покой, — Барнс подошёл чуть ближе к мемориалу, останавливаясь в паре шагов от мужчины. Одна мысль о том, сколько невинных жизней забрал тот злосчастный майский день, могла породить безумие, и один из мужчин был явно его заложником. — В отличие от нас, — лукавая улыбка не сходила с лица Гельмута. После всего произошедшего он вряд ли будет готов поверить в то, что заслужил хотя бы малейший шанс на избавление от всего, что скапливалось в его душе годами. — Ты очень добр к себе, — тут же прервал его Баки. С каждым днём он не переставал всё больше удивляться тому, насколько Земо был жесток по отношению к самому себе. До момента их новой встречи Джеймс и подумать не мог, что на свете ходит ещё один такой же человек с такой же непосильной ношей в виде тонны сожалений о содеянном. Видит Бог (или кто за ними может наблюдать на этой чёртовой планете), Баки жил с этой ношей столько, сколько себя помнил с момента восстановления в Ваканде. — Не пора ли сбавить обороты? — И это мне говорит человек, который, кажется, их только набирает. Мы говорили об этом, Джеймс, — чуть кивнул Гельмут, ни на секунду не отводя свой пронзительный, но в то же время немного обеспокоенный взгляд от Баки, — и ты прекрасно знаешь, что мы обречены.       И Баки отчётливо помнил их каждый разговор за то время, что им удалось провести в Азии. Возможно, потому что, разговаривая с Земо, он немного отвлекался от своих личных проблем, хотя они их тоже пытались обсуждать, а возможно, Барнс попросту не хотел забывать разговоры с ним.       Как непредсказуемо складывалась его жизнь. Еще несколько месяцев назад одно упоминание барона Гельмута Земо могло привести его в бешенство, сейчас же имя мужчины с каждым моментом всё крепче продолжало синонимироваться с той самой долей благоразумия и понимания, которые Баки только удавалось повстречать за его сознательную жизнь.       Земо не вселял в него надежду на спасение и уж точно не лечил фразами а-ля «начинай мыслить более позитивно», «становись на путь искупления», нет. С Гельмутом было всё совершенно иначе: он не пытался вылечить других от того, от чего беспрерывно страдал сам последние несколько лет. Зато он совершенно правдиво рассказывал, через что ему приходится проходить, и делился самым главным: как с этим жить. Для Баки это было самым ценным. — Значит давай строить свою жизнь на сожалениях, Гельмут, — изучающий взгляд Барнса говорил громче слов: сейчас он пытался разговорить того, кто занимался тем же последние несколько недель, только тогда «подопытным» был он сам. — Я вижу, что ты пытаешься сейчас сделать, Джеймс, — у Земо было достаточно времени, чтобы изучить Баки, и он был готов поклясться, что в данную минуту Барнс испытывал… сострадание? Чушь! — Только вот вряд ли мы можем сейчас посвящать этому разговор. Нам стоит поговорить о чём-нибудь более стоящем. Например о том, как вы будете разбираться с безнадёжной Карли и её фанатиками? — Кажется, этот разговор — всё что у нас останется, — словно отчеканил Барнс, — и я не собираюсь сейчас обсуждать сумасшедшую девчонку, которую со стопроцентной вероятностью схватят или же, что ещё хуже, убьют. — Только не говори, что ты не хочешь, чтобы её убили, — всего на одно мгновенье на лице Земо появилась довольная улыбка. — Брось, Джеймс, это единственный вариант, и мы оба это прекрасно понимаем. — С сывороткой покончено? — Баки моментально решил перевести тему. Этот аспект волновал его куда больше девчонки, которая в один момент объявила себя палачом для старого режима. С ней они разберутся чуть позже, и Земо не будет принимать в этом участия. — Хотелось бы верить, но сам понимаешь, — Гельмут чуть пожал плечами, — только начинаешь задумываться, что её больше нет, как вдруг появляются новые идиоты, которые её воссоздают. Как прекрасен был бы наш мир, будь у людей чуть меньше продажности и чуть больше серого вещества, не правда ли? — Земо готов был поспорить, что в этот момент на несколько секунд на лице Барнса появилась едва ли заметная улыбка, но он её заметил. Невозможно не заметить её на лице того, кто, казалось, вечно живёт в холодных оттенках и не способен улыбаться. — А идиоты как я становятся жертвами этого дерьма, — Барнс опустил свой взгляд, в очередной раз убеждая себя в том, сколько страданий он причинил людям, находясь под воздействием сыворотки. — Вряд ли в этом есть твоя вина, — плавно наклонив голову, Гельмут словно по-прежнему продолжал изучать Баки. «С твоих уст это звучит не так слащаво, как с уст Сэма», — хотел было дополнить Барнс, но тут же остановил себя. Что-то происходило у него внутри: слишком много странных ощущений, которые он совершенно не хотел испытывать, разом всё чаще начинали накрывать его с головой. Он не испытывал этого прежде и совершенно не понимал, что делать с этим бесконечным потоком мыслей. — Ты так, и правда, думаешь? — единственное что неуверенно смог дополнить Баки. — Мы уже говорили об этом в Мадрипуре, вспомни.       Начало привязанности Барнса начиналось совершенно точно оттуда: с тех самых спокойных ночных разговоров в городе. В Мадрипуре жизнь наконец приобретала смысл: Баки чувствовал себя нужным, помогая Сэму разбираться с Карли, а заодно и обзаведясь обществом самого неоднозначного, самого загадочного человека в его жизни. Да, в своей сознательной взрослой жизни он видел не так уж и много, но Баки готов был поклясться: Земо был первым человеком за долгое время, с которым он перестал себя чувствовать как последний урод. В какой-то момент Баки подумал, что может он просто перестал чувствовать, но неподдельный интерес к мужчине, желание разобраться с его таинственной сущностью совершенно точно всё усложняли. Всё-таки он чувствовал, только это было чем-то настоль покрытым тайной, что и виновник этих мыслей. — Вспомни, что я говорил тебе, — Гельмуту самому было трудно поверить в то, что с человеком напротив за последний месяц им удалось шаг за шагом выстроить неплохой контакт. Если только вспомнить, на какой ноте они расстались в их последнюю встречу, то никто бы из них ни за что не поверил, что судьба сведёт их снова. — По факту ты не виноват в том, что делал в качестве Зимнего Солдата. Я не виню тебя за то, что тебе пришлось сделать. — Мне сразу стало легче, — едва саркастичный окрас этой реплики заставил Земо слегка сощуриться. — Вряд ли мои слова вообще должны приносить тебе облегчение, — лёгкая ухмылка на лице Гельмута в один момент начинала немного раздражать Баки: барон говорил настолько спокойно, словно никакой спешки не было, словно за ними никто не следил и не мог в любой момент прервать их беседу, — но попытаться стоило. — Не пытайся делать то, что у тебя не выходит, — спокойно прервал его Барнс, вновь обращая свой взгляд на мемориал перед ними: столько смертей, и неужели один-единственный памятник — то, что они по итогу заслужили? — Сколько у нас ещё времени? — Земо был далеко не глуп и прекрасно понимал, что вакандцы должны прийти за ним. Это был лишь вопрос времени. — Достаточно, чтобы тебе хватило времени уйти.       Реплика, прозвучавшая словно гром среди ясного неба, застала Гельмута врасплох. Он рассчитывал на любой исход, но слова Барнса, казалось, в один момент усложнили всё в сотни раз. — Ты слишком наивен, Джеймс, если думаешь, что мне удастся сбежать от них, — нет, Земо даже и не рассматривал такой вариант. — Я слишком много времени провёл в Ваканде и одно могу сказать точно: эти женщины не любят ждать. Им проще забыть о тебе на время, чем таскаться за тобой по всему земному шару. Вопрос только в том, придумал ли ты, куда сбежать? — Барнс был настроен абсолютно серьёзно, потому что это решение он принял ещё в Мадрипуре. — Я не узнаю тебя, Джеймс, — каждое слово Баки сейчас заставляло мужчину всё больше и больше задумываться над истинными мотивами этого поступка. Никто просто так не спасает бывших врагов из лап практически настигнувшего наказания. — Зато благодаря тебе, кажется, впервые за долгое время начинаю узнавать себя я, — Барнс и сам иногда не понимал, зачем он это озвучивал, но внутренние перемены не могли дать ему оставить всё на той ноте, где они расстались с Земо. — Ты — первый человек за долгое время, который не начинал лечить меня позитивом. Мы оба знаем, насколько я далёк от него. — Ты слишком переоцениваешь мою значимость. Мы всего лишь разговаривали. — В том-то всё и дело, — на лице Баки на одно мгновенье появилась чуть усталая улыбка, которая моментально исчезла. — Если ты ещё не заметил, то я не особо разговорчив, но… но здесь всё было несколько иначе. Ты — первый человек за долгое время, который не пытался поставить меня на этот чёртов путь искупления, ты не осуждал меня, а для меня это гораздо важнее…       Гельмут сейчас его не узнавал: непоколебимый и всегда серьёзный Джеймс Барнс сейчас открывался ему совершенно с другой стороны, которую у него уже, к сожалению, не будет времени исследовать. Баки зачем-то сейчас пытался играть на чувствах человека, с которым у них ничего не может быть.       Земо отчётливо помнил их первые разговоры, где Баки едва ли мог выдавить из себя пару слов. Баки на самом деле было сложно находить общий язык со всеми в этом сложном для него мире, но зато он искренне выслушивал разные истории Гельмута. Они ведь не всегда оба были столь надломленными — у них были счастливые истории из прошлого. Однажды, когда Сэм на несколько дней вернулся в Вашингтон, и они остались вдвоём, то Барнсу на один момент стало легче дышать. Нет, он безумно ценил Уилсона и считал (хоть и тайно) его своим другом, но рядом с Сэмом и выглядеть нужно подобающе, а рядом с Гельмутом всё становилось почему-то гораздо проще — можно было быть самим собой и не бояться осуждения. — Привязанность не поможет тебе, Джеймс, — он не хотел об этом говорить, но так им будет гораздо легче, — особенно ко мне. — Я не виноват, что с тобой мне легче, — в один момент Барнс был противен самому себе, потому что он совершенно не так хотел выразить свои эмоции и отношение к Земо, но прозвучало это всё так, будто он цепляется за Гельмута, как за последний спасательный круг. — И я уж точно не виноват, что время, что мы провели вместе, заставило усомниться меня во многих вещах. — А, может, это и был его спасательный круг. — Твоя правда, — опустив свой взгляд, Гельмут пытался подобрать нужные слова, — нам легче, потому что мы одинаковы, Джеймс.       Прискорбная правда, которую раньше они оба не хотели признавать, сейчас звучала не такой уж и неправдоподобной: они много потеряли, прошли через настоящий Ад на земле; они сделали это в одиночку, без малейшей крупицы поддержки, а сейчас оба получили шанс на компанию в лице человека, который мог молча выслушать. — Но я не буду никого тянуть за собой на дно, и тебе не советую этого делать, — настаивал на своём Земо. — У меня ничего и никого не осталось, — надломлено прошептал он, поднимая свой взгляд, — куда мне бежать? — Туда, где ты сможешь начать всё сначала.       Баки и сам не верил тому, что сейчас говорил, но желание освободить Гельмута было абсолютно искренним: он должен быть уверен, что встретит его снова; что не утратит шанс узнать того, кто может освободить его и сделать другим. — И даже не отрицай, — Баки уже видел выражение лица напротив, с которым Земо готовил очередную речь о том, как он живёт надеждами, — ты можешь быть свободен, впервые за долгое время. Позволь мне подарить тебе этот шанс. — И куда ты прикажешь мне податься? — даже если и бежать, то куда? У них вряд ли слишком много времени для детального плана, по которому они привыкли жить. — Найди то место, где ты сможешь обрести покой, — проникновенно убеждал его Джеймс. — Это меньшее, что ты можешь себе дать. Только пообещай мне одно… — Что? — Ты обязательно дашь мне знать, где я смогу тебя найти, — он сказал это. И всё-таки в мире по-прежнему не придумали правильного варианта, чтобы выражать то, что чувствуешь. Вечно это смахивает на какую-то дурацкую второсортную мелодраму, но Баки всего лишь хотел знать, что у него останется человек, с которым он чувствует себя по-настоящему живым и не страдает от непомерного чувства вины. — Эта безысходность со временем лишь охладит все твои чувства, Джеймс, — до этого момента Земо всё ещё сомневался в искренней мотивации Барнса, но сейчас всё встало на свои места — Баки что-то к нему испытывал. — Если я вообще способен что-то чувствовать… Не отпирайся, Гельмут. Вакандская тюрьма явно не принесёт тебе ничего хорошего, но ты можешь хотя бы попытаться найти место, которое станет твоим новым домом, и забыть обо всём этом супергеройском бреде. — Звучит хорошо, но… — Без «но», — отчеканил Барнс, даже и не давая возможности что-то возразить. — Ты точно так же сейчас держишься за прошлое.       Рассвет у заковианского озера был совершенно и безоговорочно прекрасен — прекрасное место и время, чтобы расставить все точки над i. Оставив перед своим уходом в кармане Баки небольшую записку, Земо знал, что тот абсолютно точно сумеет его отыскать: их мысли сходились к одному и тому же месту, где что-то всё-таки имеет смысл. Заковия была местом безоговорочных сожалений для Гельмута, как и ужасным грузом для Баки. — Зачем ты всё это делаешь? — подойдя чуть ближе, Земо пытался разглядеть в усталых глазах Барнса хотя бы какое-то разумное объяснение. — Потому что спасаю тебя, тем самым спасая себя, — чуть поджав губы, Барнс озвучил самый подходящий вариант. — Ты говорил, что мы обречены, но мы можем оттянуть этот момент. Нам нужно попытаться. — Мы слишком разные, чтобы построить хотя бы какое-то подобие отношений, Джеймс, опомнись, — Гельмут искренне не понимал, как можно ответить, чтобы правильно выразить свои эмоции. — Мы словно осень и зима, которые настолько резко сменяют друг друга, что совершенно точно не могут быть вместе. — Тебе пора уходить, Гельмут… Пока ещё не поздно. А затем, полагаю, у тебя появится время, чтобы обдумать всё, что ты бы хотел. — Значит продолжаем строить жизнь на сожалениях, — плавно кивнув головой, Земо вымученно улыбнулся самой что ни на есть своей настоящей улыбкой, сейчас она была полна непонимания, но так же чего-то совершенно другого: надежды. — Пройдя глубже в лес, ты наткнёшься на машину. Полагаю, у тебя есть ещё несколько часов, — Баки указал рукой в сторону, куда мужчине нужно было как можно быстрее уходить. — Уж слишком убедительно я обманул тех, кто так отчаянно хотят тебя заполучить. — Не питай себя ложными надеждами, Баки, — Гельмут впервые назвал его именно так, что придавало его словам совершенно иной окрас. — Не буду. Только пришли мне потом название того места, где я смогу тебя найти, — это была своего рода беззвучная мольба о том, чтобы Барнс получил гарантию на то, что не останется один на один со своими проблемами. — Мы ещё увидимся, Джеймс.       Гельмут чувствовал себя крайне паршиво: за несколько минут он переступил столько своих принципов, что его с легкостью сейчас можно было отдать под моральный трибунал. Ещё час назад он твёрдо был уверен в том, что это его последние мгновения на свободе, и уже свой закат он встретит в самой надёжной вакандской тюрьме, если конечно оттуда виден закат, но Баки заставил его попытаться. Земо довольно искренне отдавал себе отчет в том, что своими вниманием и разговорами он здорово привязал к себе человека, который казалось только и жил в оттенках прохлады, не давая ни единого шанса свету найти место в его душе, а сейчас Барнс осознанно идёт на такой шаг ради человека, с которым у них ничего не может быть.       «Это будет весьма интересное путешествие», — улыбнувшись своим собственным мыслям, Гельмут плавно развернулся в сторону леса — пришло время уходить.       Эмоциональные прощания были явно не в их стиле… Всё могло быть сказано и без слов, тем более они пообещали друг другу увидеться. Если конечно судьба снова сведёт их вместе. — Гельмут, — внезапно окликнул мужчину Барнс, как только тот уже стоял к нему спиной, и сделал несколько уверенных шагов к освобождению. — Ты сказал, что мы продолжаем строить жизнь на сожалениях, но… за долгое время это, пожалуй, единственное, из-за чего я буду спокоен.       Гельмут ушёл, не сказав больше ни слова: в них попросту не было нужды. Не нужно было усложнять всё ещё больше, а молчание в этот момент давало им самое нужное чувство, которому нужно было хотя бы на какой-то период поселиться глубоко в сердце, чтобы продолжать жить: тишина принесла им надежду.