Синие птицы

Он стоит по колено в воде, такой знакомый, улыбается немного странно. Как фарфоровый, ненастоящий. Джефферсон помнил его лицо, его имя, он прямо здесь, радуется тихим всплескам, когда течение речки разбивается о берег. «Вода сегодня холодная» - Томас этого не чувствует. Он тянется к парню и резко одергивает руку, когда этот человек рассыпается, точно пух по осени, разлетается по ветру, оседает по глади реки и уносится вместе с течением. Джефферсон поворачивает голову и дергается, как будто в тумане, в наполненной медом банке. Появляется еще один силуэт в двух метрах от мужчины. — Кто это? — Он тянет руку и хитро улыбается. Томас в смятении. — О чем ты? — он хочет коснуться протянутой ладони, а она вдруг тлеет, как жженая бумага, разбрасывая пепел в воздухе. — Александр, — немного грубо продолжает парень, через мгновение снова нелепо улыбаясь. Томас осматривается и чуть ли не падает на скользкие камни, омывающиеся течением. Место всё-таки до ужаса знакомое, но как бы не хотелось, на земле его не сыщешь. Оно где-то выше всего этого, под крылом тщеславного ангела, порочного совсем, у которого есть лишь этот небольшой клочок земли и собственное честное слово. Только без чести. Джеффферсон не понимает, в какую игру этот парень пытается с ним сыграть. — Ты Александр? — Возможно, — он уходит от ответа, а Томас и не горит желанием расспрашивать. В ладони Александра вдруг является горсть зерна, на которую с особой охотой слетается тройка тёмно-синих птиц. Виргинец не видел таких вживую, но и как что-то неземное они не воспринимались. («Не принятые в чистилище души») Перья у них двигались по особенному изящно. Такие точно в его мире не водятся, слишком хрупкие, слишком идеальные, ну точно драгоценные камни, обмотанные паучьей сетью. Он любуется и смиренно ждёт, пока зерна не останется. После чего Александр грубым движением стряхивает с себя птиц. Не пролетев и десятка метров, одна из них падает в реку, и намокшие перья уже не могут поднять существо на воздух, как бы отчаянно не старалось оно махать крыльями. Томас чертыхается и вроде как хочет ей помочь, но почему-то останавливается. Он уверяет себя, что она должна была умереть, и в голове появляется желание покинуть это место. — Ты ничего не помнишь? — Александр вдруг подаёт голос, в нем досада, даже разочарование. — Нет, — честно отвечает Томас в надежде, что ему подскажут, о чем именно он должен вспомнить. — Тогда почему возвращаешься сюда? — сразу после слов, произнесенных с обидой, Джефферсон вдруг чувствует за спиной тяжелое дыхание. Поворачивается, видя сгущающийся белый туман, сквозь который два тусклых огонька различают черные, как будто злые глазницы. Существо смотрит на мужчину пару секунд, прежде чем оный откроет глаза в реальности. Томас не шевелится - боится. Открывает глаза, прерывисто дышит и шумно сглатывает. Взгляд бегает по собственной спальне, руки мелко подрагивают, холодные и сжатые в кулаки. Все встает на свои места. Он подрывается с кровати, делает пару неуверенных шагов, точно как в бреду, и берет, едва ли не роняя, наполненный водой стакан. Пальцы скользят по стеклу быстро и неуверенно. Сделав глоток, он окончательно приходит в себя. На часах еще нет пяти утра, но за окном заметно светлее. Виргинец стоял на месте уже с полчаса. Александр — человек, которого никогда нельзя вспомнить поутру. Он абстрактен, его рисуют углем по кремовому полотну, у него всегда разные лица, и Джеффферсон изводит себя попытками запечатлеть его в памяти, оставить до самой смерти, положить рядом с собой. Томас перестал видеть мир так, как раньше, будучи молодым. Осколки памяти, как расколотый в озере лед, быстро погружались в воду и терялись среди синего омута. А сны были единственной нитью, соединяющей какое-то далекое воспоминание с сегодняшним днем, и нить эта норовила постепенно рваться, терять прежнюю прочность, Томас отсчитывал дни, когда же она наконец утянет еще одно воспоминание под воду. А тогда уж, стоит только дернуться - останется от виргинца одно лишь затертое имя, которое произносить то без смеха будет зазорно. Подъезжая к массивным дверям кабинета министров, президент едва мог держаться на ногах. Жизнь становится действительно пугающей, когда начинаешь бояться наступления ночи. Джефферсон трет виски, плотно сжимает веки, а после вовсе кладет голову на стол, где хаотично разбросаны бумаги. Когда он перестает понимать смысл написанного текста, то решает наконец выйти на балкон, однако дойти не успевает - по дороге ему встречается Мэдисон. Они спешно обмениваются приветствиями и Томас признается, что может повалиться на пол прямо сейчас. Джеймс понимающе кивает и дает дорогу, думая про себя, что своего давнего друга он давно уже потерял, еще с того момента, когда позволил ему замыкаться в себе, особенно после нахлынувших на его долю смертей. Мысль эта затерлась, как старая бумажка, но почему-то до сих пор может попасть в уязвимое место, сдавливая нещадно и не давая воздуха. Как было после смерти Марты, так происходит и сейчас, да, все как будто шло по заранее начертанному кругу. И если чувства можно было заглушить, то воспоминания, которых оказалось не так много — нет. Это было страшно, когда Томас, приходя на могилу Марты, не мог вспомнить, почему она носит его фамилию. Он помнил только ту хрупкую фигуру, за которой он бежал в своих снах, как трава с зелёных холмов резала его ноги, но он этого не ощущал, как не ощущает холода быстротечной реки. Ему самому было больно, больно и смешно, что он плачет над смертью незнакомцев, что так же как и он плачут все остальные, что смерть этих незнакомцев оставляет глубокие рубцы на смуглой коже. Он думал, что смерть могла бы напомнить ему нечто важное об этих людях. По ветру вперемешку с запахом хвои несется осень, однако еще достаточно душно. Надолго Томас не задерживается - боится действительно упасть без сознания. Он проходит мимо кабинета, где красуется резная безымянная табличка. Открывает дверь. («Кого ты хотел там встретить?») Пустой кабинет встречает его запахом пыли и досок. Но Джеффферсон этого не видит: он крепко зажмурил веки, чтобы не дай бог не вспомнить того, чего остерегался. Вообще-то он и не понимает, зачем заглянул сюда. Как будто это было против его воли. Мужчина боится пошевелиться. Осторожно закрывает дверь, боязно даже вдохнуть. Он быстро разворачивается на каблуках и уходит, стоит только щёлкнуть дверному механизму. Ему хочется верить, что, зайдя в этот кабинет ещё раз, он получит ответы. Жаль вот, что люди не крепче фарфора, что только с виду могут показаться стойкими и непоколебимыми. Очень, очень жаль.

×××

День подходит к концу. Тяжёлый, удушливый день кончается с заходом солнца. Служанки продолжали нескончаемо юлить вокруг Джеффферсона. Оный отправил их отдыхать, а сам надеялся, что сможет дойти до своих покоев без происшествий. С северной стороны дома холод пробирается сквозь заставленные окна, пусть в особняке печь натоплена сильнее обычного. Тяжёлые кисточки по краям портьеров бесшумно танцуют, когда лунный свет красивым переливистым блеском очерчивает предметы в спальне. Томас не хочет быть в темноте. Он тушит свечу, роняющую воск на железное блюдце, и накрывается пуховым одеялом с головой. Готовится встретить новый сон. Река бежит и плещет, поблескивая на солнце быстрыми струями. Та же холодная вода, которой не ощущает Джеффферсон. Но он чувствует, узнает чужое присутствие как что-то необратиймое. Морщится. Поворачивается. — Александр, да? — Верно. — С детским удивлением подтверждает парень, поправляя намокшие и потемневшие пряди волос. — Значит, ты здесь всегда? — А где мне ещё быть? — Александр делает шаг и всматривается в нахмуренное лицо виргинца. — Ты не Он. — Неуверенно бормочет Джеффферсон и пятится, — я не знаю кто ты. Но Он был другим. — Таким ты Его запомнил, — уточняет уже не совсем Александр, как кажется виргинцу. Где-то над их головами, где виднеются зелёные холмы, звучит голос, слишком далёкий, чтобы отыскать его обладателя и слишком явный, чтобы оставить его без внимания. Томас хочет пойти на него, но грубым движением его одергивают. Александр смотрит настороженно и тянет мужчину ближе к центру реки. Как оказалось, утонуть здесь не получится, больно мелкий оказался водоем. Увы. — Не ходи туда, — виргинец смотрит непонимающе, парень добавляет, — там другое место, и люди другие. Что, хочешь тут навсегда остаться? — ответ один, — я тоже думаю, что нет. Осторожней с этим. — Ты знаешь, кто там? — продолжает Джеффферсон, засматриваясь на холмы, подальше от речки. — Знаю. Ты тоже знаешь. Иначе ничего этого не было бы. Они переглядываются. Виргинец просит себя послушаться. У Александра в руках снова горшня зерна. Две миниатюрные птицы, слелав незамысловатые пируэты в воздухе, садятся на его руку, не чувствуя опасности. Честно сказать, опасности не чувствовал никто. И уже это могло быть тревожным звонком. — Только... Не убивай их, ладно? На Томаса посмотрели, как на умалишенного. — С чего бы мне их убивать? — посмеялся Александр, а вода вдруг осталась мутной под его тенью. — Ты сделал это в прошлый раз. — Прошлый..? — парень повернулся телом к виргинцу в желании расспросить его подробнее, но отвлекло его внимание то, что со стороны холмов словно пуля вылетела хищная птица, в мгновение хватая цепкими когтями одну из мелких пташек. Джеффферсон отвернулся, чтобы не видеть этой картины. Вмиг ни хищной птицы, ни синеватых перьев, летающих по воздуху, рядом не оказалось. Зато появились цветы. Томас поднимает один из проплывающих мимо аккуратных фиолетовых цветков, несколько штук умещаются на его ладони. Он не знает, что ещё может ждать от этого места, но поворачивается к Александру, чтобы показать свой улов. А Александр смотрит на него пристально, будто и не моргая. Ветер усиливается и небо точно темнеет, но каштановые волосы мирно лежат на чужих плечах, словно даже ветру не подвластны. У Александра не глаза — две меткие стрелы, спустя несколько секунд тишины они со свистом пролетают расстояние от него самого до виргинца, впиваясь в податливую плоть. Спустя несколько мгновений Томас откроет глаза в реальности. Откроет и закричит в подушку, пока воздух из лёгких не выйдет. Если бы он мог, точно бы заснул снова. Если бы сердце не колотилось так, что становилось страшно до смерти — точно бы заснул. Но на часах ещё нет пяти утра. Виргинец быстро накидывает плащ на дрожание плечи и выбегает во двор. Ночью холодно и тихо. Почти не шелестят листья — ветер их не трогает. Мужчина трёт руки и оглядывается, чтобы мимо проходящий не глянул на него косо, и бежит вдоль города. Заворачивает в лес — богом забытая тропинка выводит его к скалистому обрыву. Джеффферсон был здесь когда-то давно. Наверное ещё когда только поселился в Нью-Йорке, забрел совершенно случайно. И уже здесь морозными волнами набрасывался на живое холод, поднимал полы плаща, от одежды как будто не было смысла. Земля остыла после солнечного дня, виргинец падает на колени, не в силах справляться с накатывающей слабостью. Он уверен: если бы не холодный ветер — упал, точно упал бы. Где-то внизу шипела морская пена и разбивались о скалы только набравшие силу волны. Увидеть эту картину с обрыва не было шансов, ночной туман сгущался и крепко держался до самого восхода солнца. Томас почти чувствует ураган, пляшущий под его ребрами. Он хватается за голову двумя руками и нещадно сдавливает ее, качаясь из стороны в сторону. Он рычит. Скулит, как побитая собака, коей идти уже некуда и она вот скитается по безлюдным местечкам большого города. («Этот город болеет бесчувствием») Вдали темнота. Если отчаянный человек будет бежать, не разбирая дороги, туман сыграет свою жестокую шутку, бросив безвинное тело подыхать на острых скалах, пока шипучая пена не разъест его плоть и не набьют свои желудки падальщики. Джеффферсон молча поднимается и закрывает лицо ладонями. Последняя синеватая птица улетает сквозь бурый туман, куда-то, где вдали, если сильно приглядеться, можно увидеть хрупкие очертания острова. Его не сыщешь на картах, не сможешь разглядеть среди солнечного дня. Его достигают только мученники, что всю чёртову жизнь провели рука об руку с отчаянным рвением попасть в это райское пристанище. Может быть, оно действительно может подарить блаженный покой каждому, кто в нем нуждается. Но Джеффферсон, с замиранием сердца смотря, как маленькая пташка быстро махает крыльями, знает одно: она уже никогда не коснется того райского берега, мысли о котором заставляли маленькие крылья поднимать ее за воздух.