С сырой ветки стекает маленькая капля воды. Она падает на образовавшиеся на земле лужи, за ней следует другая и всё это сливается в одно надоедливое звучание. Дождь идёт уже не первый день. Потрескавшаяся белая краска на частях беседки придавала неопрятности месту. Два силуэта, продрогшие до кончиков пальцев. Бурной беседы не завязалось: они просто сидели друг напротив друга, изредка зевая, то ли наслаждаясь тишиной, то ли всего навсего не зная, что можно сказать друг-другу. Две абсолютно разные стихии слились здесь. Время будто остановилось, не зная что выбрать: монотонность или же быстротечность. Это единственное, что различало их. Остальные качества достаточно приближенные. Дейдара зевает уже пятый раз за их встречу и решает взглянуть на него, как-то разрядить напряжение.
— Ты как-то недавно говорил, что умеешь играть на скрипке.
Он знал всегда, что им двоим нечего обсуждать, разве что как у кого дела. А затем снова молчание. О себе они любили говорить часами, словно пытались переспорить в значимости, потом, перебив друг друга, по несколько раз — вновь замолкали.
Сасори переводит взгляд со своей обуви на возлюбленного, понимая, что опять он поддается ему и прибегает к рабочей схеме, чтобы заинтересовать.
— Даже не забыл, я впечатлен, твоя натура достаточно забывчивая и порой скудная.
Сасори его уже хорошо знает его трюк и придумал ответное оружие, чтоб вывести его также, как и его. Ведь Акасуна требует от собеседника настоящего и искреннего желания узнать о его делах, мыслях, рассуждениях. Безразличие он точно не переносит.
— Ну начинается, мы минут двадцать назад с тобой нормально общались, постоянно ты хочешь убить меня своей речью.
Дей уже начинает закипать. Они давят друг на друга с разных сторон и ждут, когда у них наконец появится что-то общее — пускай даже раздражение.
— Непременно, но не забывай, что ты стал совсем неубиваемым.
Дей снова ненадолго замолкает, сложив руки на груди, и смотрит вниз, то покусывая, то сжимая губы. Ведь он видит совсем другого человека. Упрямый, прямолинейный, в меру эгоистичный, но ирония в том, что он и сам обладал такими же качествами. Это уже не вдохновляло в собеседнике, оно душит и начинает подбешивать. Некогда хмурый, молчаливый, напыщенный юноша, теперь кажется не таким уж и индивидуальным. Он стал обычным, и это явно говорит об одном: им больше нечем связать друг-друга. Их влюбленность пролетела. Его совсем уже не хочется трогать, даже желать. А это неотъемлемая часть для него. Как творец не будет ощущать весь спектр эмоций? Что он сможет передать на холст, не чувствуя нечего? Да, секс для него — необходимость. Слащавости и клятв он точно никому в отношениях не обещал. Влюбленность всегда была прекрасна лишь поначалу, дальше «долго и счастливо» его не интересовало. Он словно делал один глоток газировки и после сразу же выкидывал, не заботясь о потраченных деньгах, так же как и о чувствах других. Он получил первое впечатление и принятие, больше ему не надо. Эгоистично с его стороны? Да. Но беспокоит ли это его самого? Совсем нет. Для него всегда были превыше всего собственные чувства и искусство. Он готов обречь себя на одиночество, если это станет ценой за искусство. Он — человек вспышка. Если даже сейчас произойдет что-то незначительное, но даст на себя обратить внимание, то он точно останется. И видно сейчас он хочет дать Сасори последний шанс.
Он вновь поднимает взгляд.
— Ну так? Сыграешь мне что-нибудь? — произносит Дей, лицо которого засияло от наигранной заинтересованности.
Сасори «просыпается». На лице проскользнула ухмылка. Его не нужно долго уговаривать, чтобы что-то сделать, тем более если это касается его самого. Он молча поднимается с прохладной скамейки и, выпрямив спину, и идёт в дом.
Дейдара прав — Сасори самый настоящий эгоист, но не по своей прихоти. О понятии любви как таковой он не знает, для него это нечто абьюзивное. Как он об этом узнает, если родители не давали ни заботы, ни общения. Ему оставалось лишь ходить туда, где его могли бы услышать, заметить. Поэтому куда комфортнее было сидеть в музыкалке до вечера, играя на своем инструменте Вивальди, а после идти в художку и раскидывать аккуратные и плавные мазки на полотне. Там его всегда гладили по головке и приводили в пример остальным, тешили самолюбие. Искусство у них кардинально отличалось. Если Дейдара швырял на холст акрил — несмотря на то, что предназначен он для одежды, — пытаясь передать взрыв эмоций, то Сасори вырисовывал пейзажи и всегда топил за классику. Но разные взгляды никак не повлияли на их влечение, но и любовью это не назвать. Сасори жаждет привязать Дейдару к себе и дергать за ниточки, в угоду себе. Чтоб он его слушал, уважал, почитал, но самое главное, чтобы оставался с ним, за спиной, но с ним. Словно вечно сидеть у пылающего огня и подогревать свое величие, ведь он не смог научиться понимать других. Он не любит, ему нравится принимать его восхищение. Держать подле себя, не интересуясь, что Дейдаре действительно нужно.
Сасори достаёт футляр с пыльной полки и, расстегнув, вынимает оттуда классическую, лакированную скрипку. Захватив с собой смычок, он возвращается. Дейдара, заслышав его шаги, сразу заёрзал — кажется, что это событие всё изменит и их отношения снова обретут смысл. Сасори об этом и не подозревает — для него вечер не перестал быть менее обыденным.
Он молча взял в руки инструмент, видя заинтересованный взгляд Дейдары, и расплылся в улыбке, словно показывал свой мир. Так оно и было, ведь игра на скрипке заставляла его чувствовать превосходство. Мысленно он находился в той самой музыкалке, видел преподавателя, который постоянно твердил одно и то же: «Своей игрой ты можешь изменить многое». И именно в этот раз он решает каким будет исход, даже не подозревая об этом. Сасори прислонил основание скрипки к плечу и сжал легким движением смычок, скрипка воспроизвела всего одну ноту, но это уже казалось полноценной мелодией. Прикрыв глаза и сделав небольшую паузу, он начал показывать свое мастерство.
Это был Антонио Вивальди времена года «Гроза».
Мелодия начала нарастать. Дейдара, словно по щелчку пальца, расправил свои плечи готовясь к личному «оркестру».
Ловкие пальцы еле касались струн, передвигаясь с одного лада на другой. Смычок словно парил, слегка трогая струны скрипки. Истощенные руки будто не знали тяжёлого труда и словно всегда были предназначены для этого смычка и именно этой скрипки. Музыка стекала сразу в лёгкий звук, иногда дразнила не давая понять, что именно ощущать. Касается его, но тут же ускользает, не дав понять до конца.
Игра хоть и была одиночна, но звучала как симфония. Звук доносился до каждого угла беседки и пронизывал все щели. Будто сам дождь усилился в этот момент и капли хоть и поочередно, но давали какой-то ритм игре. Место, что было почти заброшено, ожило на глазах. Мелодия придавала особый пафос и величие этому дню.
Дейдара не мог оторвать глаз, хоть и не горел желанием и наблюдать за ним. Сам не знал, что такого в его исполнении и от чего мурашки прошлись по телу.
Вечное восхищение со стороны окружающих не давало Сасори покоя. Ведь что будет с человеком, если ему всегда говорить насколько он потрясающий? Он принимет это как должное и превознесёт себя над остальными. Не мог же преподаватель соврать, когда задерживал его, говоря о том, как прекрасен его музыкальный слух. Не боялся даже назвать его талантом и гением. Наполняясь энергией и вниманием он приходил домой на эмоциях. Однажды после таких громких слов, чтобы хоть как-то обратить на себя внимание родителей, подходил к ним в гостиную после рабочего дня и, набравшись смелостью, заиграл. Он думал, что сейчас точно изменит их. Не часто и сидел с ними за этим диваном рассказывая как прошел день, у них попросту не хватало времени на сына. Сделав пару взмахов смычком, натянув веки на глаза, был готов погрузиться в свою же игру. Но не проделав даже половину аккордов, сразу же слышал недовольные голоса с упреками и просьбами уйти — не мешать их времяпрепровождению. Сасори нехотя открыл глаза и сам не понял, что он чувствует. Но в груди резко заболело от отчаяния. Думал, что изменит их, да что там, даже мир! Стоило ему только захотеть… А в итоге он с позором опустил голову и ушёл в свою комнату, не показывая даже себе насколько все ужасно. Сложил все в футляр, убрал в шкаф. Больше ему не хотелось на это тратить время и силы. Все сказанные учителем слова разбились, и он напрочь перехотел открывать свое мастерство кому-либо. Закрыл перед собой дверь. Но он все-таки надеялся, что кто-то попросит
сам сыграть на ней. И вот недавно он сам кинул пару фраз про скрипку, без надежд, что Дейдара вспомнит об этом.
Дейдара же окоченел на месте, смотря на него изумленными глазами. Если он имеет склонность к этому, почему не продолжает свое дело? Забыть и закинуть футляр в ближайшее помойное ведро? Для него всё так просто? Словно оторвать руки и сказать себе: «Не мое». Несколько моментов наблюдения за его движущимся силуэтом… Он фотографировал его глазами: волосы, что развиваются от малейшего дуновения ветра и душа, отданная ремеслу, а мелодия
музе.
Дейдара вспоминал. Как он впервые увидел его проходящего на улице и первые мысли, что стали роковыми. «Он станет моим». Первый раз, когда они ходили по галереями возмущаясь мнению друг друга. Первый секс. Самый неповторимый и несравнимый, ведь в эти пару секунд в мыслях проскальзывало: а может к черту, может остаться с ним навсегда, наплевав на свой закон? А после выбросов эндорфинов — забыть.
Сейчас он узнавал не только глубину его глотки, но и его особое пристрастие. И это была всего-то пыльная скрипка. Чего скрывать, Дейдара и сам не был равнодушен к происходящему. Он опасался. Но это произошло, эта искра вновь засияла.
После того, как Сасори нехотя оторвался от инструмента, он открыл глаза. Ждал, что сейчас либо повторится тоже самое, либо Дейдара вновь оторвёт для него огромный кусок похвалы. Дей и не знал, что сказать после этого: то ли голос пропал, то ли дар речи. Покашляв, он собрал свои мысли в кучу и был готов рассказать.
— Сказать честно, я очень впечатлен. Нет, я и раньше слышал отголосками игру на скрипке, но чтоб прям рядом и буквально мне под ухо, это что-то с чем то, — положив руки на скамейку, немного нагнулся и ухмыльнулся уголком губ.
Сасори сразу преобразился и не смог скрыть искренней улыбки. Ведь за долгое время его наконец-то услышали.
Положив инструмент на скамейку, он подсел ближе к нему и встряхнув надуманную пыль с брюк начал говорить.
— Все познается впервые. Даже настоящее искусство. Я бы хотел на самом деле играть на ней целую вечность, настолько мне доставляет удовольствие это, — смотря куда-то вниз под ноги, не скрывая радости на лице.
Дейдара вмиг нахмурился, готовый начать их излюбленный спор: что по праву можно считать настоящим искусством.
— Ну знаешь, если ты бы это играл вечность, то мои уши точно бы не выдержали, — демонстративно потёр мочку. — Да и знаешь, куда важнее первое впечатление. Остальное какое-то скучное, то же самое если найти удачный угол в доме, неугомонно радоваться и постоянно рисовать его. Согласись, любому надоест.
Сасори повернулся к нему. Он знал, что речь вообще не про угол в доме. Однако решил продолжить его метафору.
— Привязанность тебе разве чужда?
— А кто меня туда привязал? — съязвил Дейдара.
Сасори замолк и отвёл взгляд. Ведь клятв никто не давал этому углу.
— В вечности хотя бы смысл есть, а твое мимолётное искусство этим не может похвастаться.
—Ну почему же? Все всегда становится прекрасным, когда увидишь что-то впервые, последующие разы конечно тоже радует глаз, но а потом попросту надоедают. Смысл вообще говорить о вечности, если даже ты не вечен, м? К чему эти вечные признания той же любви, если вы все равно умрёте. Фильмы уже разрываются от идиалогии «вечной любви», к чему романтизация обычных глупых вещей?
— В этом и суть, Дейдара, что смысл как раз-таки быть смертным, но оставить то, что останется на века. Красивое и вечное, что принесет смысл твоей глупой жизни. Ладно, что тогда для тебя не глупые вещи? Что ты ставишь превыше той же самой твоей идиотской любви?
— Влюбленность.
Сасори помотал головой и нервно посмеялся, заметив как его метафора превратилась в выяснение отношений. Дейдара же хотел просто сказать как факт, что он не тот для кого он изменится, он лишь малый фрагмент из пленки, которую под старость лет он будет прижимать к груди и думать как все было круто.
— Какая к черту влюбленность, Дейдара, это просто глупое начало.
— Не-а, заметь, я добавлю туда конец. И будет влюбленность с точкой.
— И толк от этой точки?
— А толк в этой точке в том, что я почувствую начало и конец. Почувствую первый поцелуй, первый секс и первое признание, потом это уже неинтересно: сидеть у камина и бесить друг друга одним только взглядом. Люди надоедают. Это факт и от него не убежишь.
Знал он каких Дейдара придерживается взглядом и чувствовал, что рано или поздно он скажет об этом в лоб. И даже сейчас, хоть и догадывался, сердце все равно неприятно покалывало.
— Значит, также пройдут и наши с тобой взаимоотношения? — безэмоционально, но громко произнес.
Заметив, как тот уже теряется, Дейдара не стал его так сильно давить этим и позволил себе смягчить мысль.
— Ну почему же, ты не знаешь, что будет завтра, я не знаю что будет завтра. Единственное, что меня держит, — это чувства.
Положив руку ему на колено и плавно проведя по ней, довел до паха и приблизился ближе к его уху, продолжая говорить:
— И заметь не только высшего характера.
Облизнув мочку уха, начал попросту лезть к нему.
Сасори же явно не поддавался этому, но и не останавливал. Он был готов вывести все на чистую воду, но тот лишь вкидывал и не продолжал. Сложив руки на груди и немного направив голову на него, начал говорить
— Ведешь себя неподобающе, неужели для тебя важны только низменные потребности?
Дейдара уже рукой доходил до паха, медленно массируя чувствительную точку, не отрываясь от шеи. Зачем он вообще начинает возмущаться, когда буквально сегодня мог оказаться один. Потерянным в комнате. Его же сейчас спасла эта искра, поэтому Дей
может опять взять его в качестве материала для вдохновения.
Наигранно оскорбившись, он ответил:
— Как душно, Сасори, заметь, что ноги раздвигаешь здесь только ты.
Хоть он и был раздражён сейчас этими глупыми диалогами, но похоть все равно не скрыть, тем более, когда тебя берут и провоцируют.
— Да и у тебя у самого встал, что ты хочешь скрыть?
— Просто не смотри вниз, раз тебе это мешает.
— Да нет, наоборот раззадоривает.
Нехотя оторвавшись и облизав влажные от поцелуев губы и укусов. Он опять обратился к проверенной схеме.
— Сасори, ты просто великолепен. Твои пальцы так ловко перебирали струны, что я просто таял от одного чувства твоего величия и превосходства. Я покорен твоей игрой и твоим искусством.
— Неубедительно.
— Ладно, я просто неравнодушен к твоему искусству и буду ве-е-ечно признавать в тебе талант гения, — сдув прядь волос он продолжил: — А теперь убедительно?
— Хотя бы не так наигранно, ладно, если тебе это так нужно.
Встав с прохладой скамьи, чувствуя приближение приятной истомы, он дернул его за продрогшую руку и повел быстрым шагом домой. Дейдара же смотрел ему вслед и чувствовал эти приятные искорки вдохновения. Ожидая прекрасное времяпрепровождения.
— Как торопишься, уже не терпится? Ну да, я чертовски прекрасен в этом, не правда ли, Данна?
Быстрые шаги слышатся по всему дому. Сильные сжимания руки. Сасори не сильно-то этого и хотел, но организм обмануть сложно.
***
Горячие расплавленные тела. Запотевшие окна. Об стекло все также ударяют капли дождя, не давая ни минуты на тишину. Воздух стал настолько тошнотно жарким, что казалось дышать оставалось нечем. Мычания, пошлые шлепки, раздающие по всем четырем углам. Укусы и засосы контрастируют с поцелуями. Так бы наверное и выглядел рай Дейдары. Пресная комната, где может происходить только секс и искусство. Возможно, он был прав. Все как по пирамиде Маслоу. Невозможно думать о высшем, пока не удовлетворил обычные потребности секс к этому относится.
В комнате все еще отдавало лаком для полотен, от чего голова немного начинала гудеть.
Краски у Сасори лежали в каждом ящике, все по порядку, ими же можно воспользоваться чтоб запечатлеть самые насыщенные моменты, такие, как этот. Когда сил оставались на исходе, умиротворённое тело упало горячей глыбой рядом, пытаясь прийти в себя после окончания акта. И скорее он бы задыхался не от оргазма, а от стресса и надвигающей внутренней потерей вперемешку с паникой. Убрав с лица слегка влажные волосы, Сасори решил довести разговор до конца. Ранее сказанные слова его мягко говоря не впечатлили, а скорее множество мыслей на этот счет начали дергать.
— Разве тебе не нравится заниматься этим вечность?
Потеревшись лицом об подушку, Дейдара приподнялся смотря на его лицо, но пропускал из вида его глаза.
— Нравится, но не вечно
— Ты обманываешь себя, только и делаешь, что пытаешься оказаться голым на моей кровати.
— К чему ты сейчас ведёшь?
— Ты часто себя обманываешь. Пожалуй, каждый человек хочет верить, что есть то, что будет с ним навсегда.
— Потому что это приносит безопасность?
— И уверенность.
— Не всем нравится зона комфорта. За стенкой есть что- то больше чем четыре угла.
— Что-то плохое.
— А может что то хорошее. Даже лучше. Мы приходим и уходим одни, что мы, черт возьми, пронесем через этот мир? Ничего материального и никаких чувств. Наша жизнь это как магазин с отменными тряпками, которые ты можешь взять поносить в примерочной, помечтать. Но, увы, подходит время и ты уходишь, понимая, насколько ничтожны эти вещицы.
Сасори замолчал, но не из-за того, что его слова дали задуматься. Его просто-напросто начало выбешивать его мнение, которое он считает для себя неправильным. Сделав глубокий вздох, чтоб угомонить злость, он продолжил:
— Дейдара, твои мысли слишком поверхностные. Если смотреть твоими глазами, то можно просто считать жизнь за игру, где у тебя могут быть несколько жизней, но она одна. Жизнь не дана для получения удовольствия и низменных потребностей. Ты приходишь в этот мир, чтоб познавать то, что следующие смогут закончить. Человек нужен для того, чтобы учиться искать ответы и тянуться к вечности. Если бы ты жил вечно навряд ли бы ты все также продолжал делать то, что хочется. Потому что у тебя появляется нескончаемое время для познания глубоких мыслей и предрассудков. Я уверен, что человек это не про низменные потребности. Пока есть жизнь, она будет нуждаться в поддержании чего-то стойкого. Это то, от чего мы должны опираться, чтобы достичь превосходства.
Нахмурившись, Дейдара покачал головой. Есть у них такая черта: не слушать то, что они считают ненужным для себя.
— Пока ты говоришь про вечность, время прошло — оно не вернется.
Он пододвинулся ближе к лицу Сасори и был готов сказать то, что он хотел сказать, опровергая все выше сказанное, наложив пластырь-мнение. На фоне сложного и специфичного вопроса: «Вечность или мгновение?». Они обсуждали самые наивысшие мысли, чтобы решить их земные бытовые проблемы. Дей знал, он читал по нему, что он хочет выпытать из этого. Чувствовал, как он уже понемногу накладывал на него ниточки, потихоньку присваивая. Но есть у Дейдары нечто, чего не отнять. Это свобода.
Прислонившись к его уху, Дейдара шёпотом произнес:
— Время никогда не будет вечным, и, пожалуй, никто из нас двоих не сможет это исправить. Но пока проходит настоящее я хочу, чтобы ты знал. У меня навсегда останется кусочек лакомого воспоминания, которое будет моим оберегом, пока мои глаза не захлопнуться навсегда. Я всегда буду помнить тебя и твои черты, даже если не буду видеть их постоянно.
Улыбнувшись ему лучезарно и сделав небольшую паузу, устроившись удобнее для себя, произнес:
— Я буду помнить о тебе, не смотря на тебя, также как и ты. И когда вновь задам себе тысячный вопрос «А стоит?», я непременно отвечу «Да».
Пожалуй, именно эти слова точно отпечатались в памяти Сасори. Они будут его личным триггером и особым спокойствием.
***
Дожди становились все реже и реже. На улице часто появлялась хорошая беззаботная погода. Но это, казалось бы, весеннее наслаждение совсем было не под стать Сасори. Его личный яркий свет как появился внезапно, так и быстро исчез. Они расстались.
И казалось больше нечего было держать взаперти. Да и в комнате, как в жизни, у него ничего не поменялось и не мозолило глаза. Масляные краски на столе, чистые кисти в стакане, острые точенные карандаши с клячкой на полке. Что отличает человека от творца, так это нехватка времени на личные страдания и показ своих эмоций подушке.
Впереди начинался новый этап творчества, который не стоило бы упустить. Хотя, что-то в комнате все-таки отчетливо выделялось. На видном месте на полке нашлось место для его старенькой скрипки. Он начал наслаждаться игрой. В первую очередь для себя. Сделал все так, как и доказывал Дейдара,
для себя. И возможно именно этого ключика не хватало для мощного механизма и невероятного превосходства. Сасори заглянул в глубину себя. Перестал пытаться дать миру, показать другим, начать для кого-то, чтоб закончить Он уже показал значимость всему сущему.
На улице уже начинало вечереть. Фонари горели, искажая свет на лавочках. Сасори вновь шел в ремесленный магазин за парочкой холстов и лаком для покрытия.
Вцепившись в бежевый шоппер, он оглядывал оживленную улицу в центре. Думая о своем, он увидел знакомый, дражайший, яркий силуэт. Довольный Дейдара сверкал своей улыбкой, озаряя ею своего собеседника. Как и в прошлом, Сасори был заворожен его энергетикой. Он остановился, тело покалывало. Его самый непоколебимый свет горел кому-то другому. Незаметно беззаботный взгляд метнулся на край улицы, прямо на тот точёный образ, застывший напротив. Сасори шёпотом — будто невзначай, — произнёс:
— А стоило это все?
Дейдара прочитал слова по его губам, снова ему улыбнулся как раньше и, не отрывая взгляда, кивнул ему произнеся пресловутое:
— Да.
