башка с бедой

У Серёжи растут сраные крылья. Олег смотрит на сгорбленную костлявую спину с выпирающими лопатками и сжимает губы. Хочется коснуться кожи над воротом майки, отвлечь от рисунка, но пока из костей сквозь ткань лезут крылья, пока на пол падают угольно-чёрные перья, а вся комната будто стянута нитями к фигуре в центре, двигаться нельзя. Разумом Олег понимает, что на самом деле никакой опасности нет. Что всё это — плод его (или не совсем его) — воображения. Но сам факт, что это воображение настолько сильно воздействует на реальность и искажает её, вызывает ступор. Поэтому Олег стоит, привалившись к закрытой двери, и наблюдает. Он видел Серёжу всяким: больным, вдохновлённым и вдохновлённо больным, в приступе паники и всеобъемлющего благородства. А ещё видел его в гневе, и никогда не забудет непроницаемые чёрные белки глаз с узкими птичьими зрачками. Птица, как зовёт его Серёжа, полный засранец. Олег не может придумать объяснение, почему вообще видит чужую галлюцинацию и воспринимает её ну, нормально? Просто иногда рядом с Серёжей появляется его точная копия — с мелкими отличиями. Наглый. Спокойный. Ухмылка такая, что порезаться можно. И в рожу ему дать хочется ужасно. Но нельзя, ведь тогда выйдет, что Олег ударил и Серёжу тоже, а бить Серёжу всё равно что пнуть щенка, который лижет тебе руки. Этот Птица невидим для всех, кроме своего создателя и Олега. Наверное, опытный мозгоправ нашёл бы ответ в детских рисунках Серёжи: там полно фигур в плащах и масках птиц. Много огня. И смерти тоже. Олег пытался читать что-то там про психологическое замещение и три признака будущего маньяка, но бросил на середине. Даже если однажды Серёжа решит, что сжечь приют — отличная идея, Олег не станет его винить. Он подаст ему зажигалку. А раз Птица невидим, то ему ничего не стоит появляться в любое время и в любом месте. Обнимать эдак собственнически Серёжу за плечи, прикрывать его голову крылом и, усмехаясь, пялиться Олегу в глаза. Провоцировать. Бесить. В такие моменты Серёжа уязвим и растерян, ему страшно, это видно, и Олег обычно садится с другой стороны, по правую, ах-хах, руку, и касается запястья Серёжи в ободряющем жесте. Конечно, он не похож на ангела, но и Птица — не дар божий. Лучше так, чем не делать вообще ничего. Они с Серёжей попали в приют с разницей в один день. До Олега доходят лишь отголоски странной истории о трёх сгоревших мальчишках и собаке, которая, к счастью, не пострадала. Олег хорошо помнит то вихрастое рыжее недоразумение в грязной куртке и со следами сажи на щеках. Серёжа, задохлик, как таких называли старшие, совершенно не умел оценивать свою и чужую силу, вовремя тормозить. Вспыхнув, он пёр до конца, и только благодаря Олегу его обидчики выжили — а ведь могли бы получить не только в нос, но и какую ядовитую дрянь в сумку или тарелку с супом. Серёжа не скрывал, что уже в семь лет знал, как сделать бомбу. Олег, смотря на него, видел человека, за которым пойдёт хоть в ад. И пусть с годами его следы на воображаемом песке всё больше напоминали птичьи, а в тетрадях появлялись крайне тревожные рисунки и записи, Олег не считал это опасными звоночками. Для него всё, что говорил не Серёжа, превращалось в бесполезный белый шум. — Эй, — зовёт Олег тихо, когда крылья наконец-то втягиваются обратно в лопатки. Он медленно подходит к Серёже и кладёт ладонь ему на спину. Холодная, почти ледяная. А сам Серёжа спит, рыжие волосы разметались по бумаге, из-за них проглядывает очередной эскиз маски Чумного Доктора. Олег знает, кто это, он читал энциклопедию. И он думает, что если однажды Серёжа решит, что сжечь целый город, да что там, весь мир, — гениальная идея, то Олег будет первым, кто протянет ему уже не зажигалку, но всего себя, чтобы стать самым верным и самым смертоносным оружием. И его это, в отличие от проклятых крыльев, совсем не пугает.