Реквием по любви

Воздух в Нью-Йорке другой, Вероника вдыхает его чуть сильнее чем нужно и задерживает дыхание, прикрывая глаза. И непонятно: дело в воспоминаниях, просьбах отца приехать быстрее, сопровождаемых тяжелыми вздохами, потому что она задерживается на (о Боже мой) целый месяц или от того, что она уже не тот человек, который несколько лет гуляла по Пятой Авеню и беззаботно смеялась над шутками самой ласковой (и самой стервозной) улыбкой. Вероника останавливается на мысли, что тут просто машин больше и меньше деревьев и от этого дышится иначе. Весь этот переезд, как просмотр старого кино — все знакомо, те же улицы, те же люди, но все как-то иначе, страннее и непонятнее. Вероника перебирает в памяти моменты ее жизни тут и легкомысленно улыбается сама себе. Ох, какая она была наивная девочка, как слепо верила в правосудие и как сильно разочаровалась, что ей нужно самой стать тем самым страшным дядей, торгующим дурь детям. Кофе дома дерьмовый, хоть и какой-то дорогой, привезённый из Индонезии, поэтому Вероника сразу выходит из квартиры, не успев обменятся с родителями и парой слов. «Ронни, как долетела?» «Привет, пап. Нормально» «Поужинаем сегодня вместе?» «Конечно» И она упорхнула в кафе, которое называлось «У Сида» и находилось в соседнем здании (там было темно и ужасно, но все ещё лучше, чем в Доме, наполненном шелком, деньгами и мраморными статуями). Брюнетка сидела у барной стойки и, подергивая ногой, пила американо, уткнувшись в мир социальных сетей. Там легко — там люди видят твой статус в обществе, платья от Валентино и бархатные улыбающиеся губы. (В реальности она сидит в коженке с покусанными губами, пьёт дерьмовый кофе за доллар и мечтает перерезать себе глотку). Отец Вероники возвращает ей ее старую симку и на непонимающий взгляд девушки он лишь отвечает: «Оставь Риверлейл в прошлом». Вероника читает между строк и у неё получится что-то вроде: забудь этого тупоголового змея в шапке-короне, который разбил твоё сердце, когда уехал из города, оставив одну единственную записку также, как забудь рыжеволосую бестию чьи кроваво-красные губы нашептывали сладкие слова, целуя совсем иных людей. Вероника на фразу отца кивает и грустно смотрит. Он тяжело вздыхает и шепчет: «Mija, это все прошлое, пожалуйста. Смени симку и не переживай». Девушка повинуется, а потом давит из себя улыбку. Вероника заходит в свою спальню в этой квартире впервые за многие годы и отчего-то ей тут душно. Чертовски душно. То, что раньше было ее, теперь кажется, что принадлежало кому угодно, только не ей: все эти шёлковый золотые простыни, скульптуры за три миллиона долларов и вид на Центральный парк не то, чтобы душили, но дышать не давали точно. Страшнее всего возвращаться в старую школу Leman, где дети владельцев мира соревнуются между собой у кого сумка дороже и кто будет учится в Гарварде. (Вероника спину держит прямо и мило улыбается, все знают, что ее сумка сделана специально для неё самим Карлом Легерфельдом, да и она уже в Оксфорд зачисленна). Доказывать ничего не приходится, но от этого не легче. Ещё сложнее увидеть рыжеволосую бестию на огромном мероприятии мера города. Отец Вероники покрепче сжимает руку дочери и шепчет: «Прости, я и не думал». Девушка отмахивается и лишь давит: «Я тоже, но какого черта ей нужно у мера моего города?». Они приветствуют друг друга отточенными кивками. (Сердце Вероники замирает). Шерил говорит целую речь о том, как важно поддерживать Нью-Йорк в том состоянии, в котором он сейчас, что важно делать реставрации зданий, а не настраивать новые и жертвует баснословные деньги на это. (А потом она сообщает, что она переезжает сюда от семейства Блоссомов). Может, конечно, это и Карма, но от этого легче не становится. Голова Вероники гудит от резкой смены ритма жизни, недосыпа и двух таблеток, который она должна была впичкать паре одноклассников. Наркотики - очень опасный бизнес. Наркотики в Нью-Йорке - самый опасный бизнес. Но Лоджам плевать. Однако от двух таблеток мир становится радостней и приятней. Поэтому, когда рыжие волосы пролетают мимо Вероники в коридорах Leman, она лишь отмечает, что девушка выглядит эффектно, а ее волосы ярче чем обычно. (Поэтому она втаскивает ее в спортивную раздевалку, где крепко целует. А потом нежно шепчет: «Шерилл Блоссом - ты просто отпад.) На утро голова болит чертовски сильно и шёлковые простыни слишком шёлковые, солнечная погода слишком солнечная, а все люди слишком говняные. (Вероника забирается под одеяло с головой, включает «Анджелику маркизу Ангелов» и отчего-то сильно плачет»). Шерил пишет три дня подряд так, словно она не изменяла ей в Риверлейле, а на четвёртый день строит обиженную девочку, закидывая Веронику меланхоличным сообщениями. «Я больше тебе не нужна, да?» «Мне снова бросаться в озеро ради того, чтобы ты обратила на меня внимание?» «Я недостаточно кудрявая, бедная и не имеющая писательского таланта для тебя?» «Ну почему ты меня так чертовски не ценишь, сладкая мармеладка?» «Ты чертовка, Ронни». Вероника лишь мычит, проклиная человека, который дал Шерилл ее новый номер. И кивает доктору, когда он уточняет, точно ли слабость все ещё не прошла. Ее отец обеспокоено стоит каждое утро в дверях спальни дочки и качает головой. Он, кажется, все понимает. Но ничем не может помочь. Формально Лодж с Блоссом никогда не были близки, они поддерживали друг друга периодически, а периодически ненавидели. Формально Вероника обиделась ни на что. Формально Шерилл была права и у них не было никаких обязательств. Папа ей даёт новые таблетки, привезённые из Латинской Америки, и подчеркивает, что эти в три раза дороже, потому что их достать сложно. Вероника кивает и выходит. Она продаёт почти все сыну владельца крупной сети отелей, который любит оторваться не Бог весть как. А потом, перед уроком физкультуры, кладёт себе одну под язык и запивает водой. Расслабление и неожиданный хохот не приходят. Остаётся лишь дурное ощущение груза на плечах и навящивая мысль, что Шерилл не такая уж и плохая. Вероника снова ловит рыжую между кабинетов и затаскивает в тихий учительский туалет. — Какого черта? Вероника набирает в груди побольше воздуха. — Я тебя люблю. Шерилл щурится, заглядывая в глаза черноволосой. — Тебе понадобилась неделя, чтобы осознать? — Нет, мне понадобилась вечность и какая-то качественная дурь из Латинской Америки. Шерилл тяжело вздыхает и отворачиваются. Вероника неожиданно добавляет: — Мне нравится, что у тебя рыжие волосы с такой нежной укладкой и карточка с миллионами долларов. Меня это устраивает вполне. — Настолько, что он идёт к черту? — Он давным давно там. — Вероника смеётся и притягивает рыжую к себе. — Не дай Бог, ты уйдёшь от меня. Мой папа тебе глотку перережет. Шерилл в ответ целует.