прости, я забыл, что тебя нет

Это чёртово молоко. Чёртово молоко в чёртовой бутылочке, отражающей капризную и единственную звезду в солнечной системе на разукрашенной всякими несуразицами стене. Жан запихивает нелестные комментарии по поводу творчества в дальний причудливый ящик, находящийся в углу сего помещения, — творчество-то, походу, его. И даже эти нелепые да кривоватые зелёно-оранжевые существа на четвереньках с ушами и пушистыми хвостами — тоже его. Чуть поодаль что-то кошачье узнаётся быстрее, как и несколько пони, по габаритам уступающим красной собаке посередине. Подсознание всё ещё борется с отрицанием происходящего — он, кажись, спит. Заревевший ребёнок подтверждает его подозрения, а от звука голоса позади из самых надёжных рук Жана выскальзывает бутылочка молока и разбивается, пачкает брюки и ботинки белёсыми каплями и растекается печальной лужицей около колыбельки. — Сына на руки возьми и успокой, растяпа. Йегер. *** Колбасит Жана сильнее, чем прежде, и у него есть весомые поводы для этого. Один из таких сейчас глядит на него своими зеленющими глазами, щурится из-за солнышка и посматривает то на кричащее дитя, то на самого Жана. На этом можно и закончить, ведь от восхищения и любви умереть здесь как два пальца об асфальт, однако всё гораздо сложнее: он уверен, что это зеленоглазое произведение искусства собственноручно подорвал. Он выжил. Конечно… да, блять, конечно, он выжил! Это же грёбанный Эрен Йегер. После Гула останется в живых только он. Гул. Титаны. Микаса. Конни. Горькое капитанское «Аккерман, полезай на птицу, их уже не спасти». Не спасти. Титаны… да. — Я стал титаном. — Мгм, да. — Конни тоже. — Да. — Микаса. Йегер, Микаса. Она в порядке? — Кстати, об этом… В этой комнате есть выход — как поразительно — точнее, дверной проём, на котором мелом начирканы полоски и цифры — очевидно, рост нескольких людей. Худая бледная рука с кольцом на пальце показывается раньше, приобнимает угол, а после появляется и лицо, и волосы… и эти волосы Жан ни с чьими не спутает. Она старше и кажется мягче. — Жан, ты меня звал? Жан сглатывает ком в горле и думает — уместно ли позвать на помощь. Йегер с грустным любопытством мечется взглядом между ними, но всё же останавливается на ребёнке. — Я разбил бутылочку. Молодец, Жан, ты пытался. — Я вижу. Где метла и тряпка ты в курсе, я уже спешу, меня Армин заждался, — и как-то так получается, что Жан упускает момент, когда она оказывается рядом и целует в щёку, не приподнимаясь на носочках, а за руку дёргая бережно к себе. На Эрена Жан смотрит с полнейшим охуеванием и недоумением, а Эрен на Жана смотрит, кажется, совершенно спокойно, пока солнышко не заходит за тучу и тенью не падает на йегерское лицо. Он… расстроен. И, господи, ревнует? Судя по его нахмуренности — сильно. Судя по сжатым губам — пытается эту ревность задавить в зародыше, но пальцы, сжимающие угол колыбельки, выдают его с потрохами. Жан всё ещё понимает аж целое нихрена, пока Микаса другую бутылочку ставит на столик неподалёку.  — Эрена только покорми, а то наорёт себе температуру. Эрен — его Эрен — при ошеломлённом взгляде Жана лишь приподнимает руки, мол, я не при делах, в кормёжке не нуждаюсь, и как-то не сразу доходит, что речь про ребёнка. К слову, Жан не сразу понимает, что Микаса Йегера игнорирует, словно его в комнате и вовсе нет. Микаса его только что поцеловала. Что за… — Вы в браке, — Йегер, когда она выходит, берёт его руку в свою, чтобы продемонстрировать сияющее простенькое обручальное кольцо находящемуся в шоке Жану. — Это ведь здорово. По лицу Йегера не скажешь, что он и вправду считает это здоровским. Он старательно скрывает горечь, и актёр из него никудышный, для Жана это не масштабная новость. Масштабная новость — это про брак с Микасой, про кричащего в колыбельке ребёнка и разукрашенные им самим стены в детской комнате. — Это будущее, Жан. Если ты будешь с ней рядом, то она, рано или поздно, отпустит меня. Ты тоже с этим справишься. Да что уж там, ты справишься с этим лучше всех. Я заноза в твоей заднице, ты сам так говорил, помнишь? В возможном будущем он с Микасой в браке. Здесь у них ребёнок, у которого идиотское имя — Эрен. В этом будущем нет Йегера. В этом будущем он… — Нет, нихуя, — Жан выдёргивает руку и отшатывается назад под возобновившийся детский рёв. Смотрит открыто и напугано, Эрен аж пропускает растерянность и обращает внимание на ребёнка, и до Жана доходит — избегает последующего вопроса. Логичного и вытекающего из всего происходящего. — Эрен. — Хей, малой, мама же сказала — наорёшь температуру, — Жана больше всего бесит в Эрене избегание ответственности. Даже не самоубийственные поступки, а грёбанное избегание ответственности. Ты вроде как натворил всякой невообразимой херни, соизволь пояснить, принять эмоциональный взрыв оппонента на себя, но нет, в духе Эрена Йегера вкидывать приводящие к такому выводу факты, чтобы этот кто-то сам догадался. Может, это, конечно, у него так только с Жаном. Он понятия не имеет. Хер поймёшь, что творится в этой чокнутой башке, обладатель которой сейчас кормит из бутылочки замолчавшего ребёнка, оставив Жана с без пяти минут катастрофой внутри. Ну, и ещё, конечно, это подло. Жан не станет на него повышать голос, когда между ними сдерживающий фактор в виде… маленького Эрена. Мини-Эрена. Такого же перманентно орущего и неугомонного — вон, как руками и ногами дёргает. Заслуженное имя. Жан тяжело присаживается на стоящее кресло, укрытое красным пледом, и зарывается пальцами в волосах — завыл бы, но совесть имеет. Ладно, по порядку. — Микаса тебя не видела? — Здесь я устанавливаю правила — кто меня видит, а кто нет. С Микасой я отдельно попрощаюсь, как и со всеми остальными, — на этом «попрощаюсь» сердце Жана ухается прямо под нещадящий Гул. — А малой… ну, он меня не вспомнит. Зато Жан не забудет. Зато Жан будет просыпаться и наотрез отказываться быть счастливым в мире, где Эрена нет. — Ты ведь понимал мои истинные мотивы? — Тебя никто никогда не поймёт, Йегер, — ребёнок уснул на руках, и они оба начали говорить на несколько тонов тише. — Никто не способен на то, что ты творишь. — Это комплимент или оскорбление? — Это «я понятия не имею, как буду вывозить без тебя; спасибо за спасённый мир, но что же делать мне?». Между ними чёртово громовое копьё, норовящее подорвать двоих по цене одного. Лучшими побуждениями вымощена дорога в ад, не так ли? Эрен укладывает ребёнка обратно в колыбельку и с совершенно разбитым видом подходит к креслу, засунув руки в карманы. Разбитость он прячет за придурковатостью, но помогает слабо. Солнышко из-за туч возвращаться пока не планирует. Его, жановское солнышко, пожертвовало собой ради элдийцев и возвращаться никогда не планирует.  — Ты женишься на Микасе. У вас появится ребёнок. По выходным будете видеться с Конни, Армином и капитаном Леви. На заднем дворе у вас будет сад, а подросшему Эрену вы там поставите качели. — Пытаешься успокоить себя или меня? Быть может, счастье выглядит и так. Звучит заманчиво и здорово, пахнет домашней выпечкой и ощущается шёлком в волосах Микасы. Однако счастье Жана иное: с манией к самоубийству и заразительным смехом, который им обоим давно только снится. — Послушай, — Жан слушает. Каким образом ещё держится — тайна покруче когда-то йегерского подвала. Быть может, дело в обеспокоенных эреновских глазах, хрен разберёшь. — Ты ведь бегаешь за Микасой херову тучу лет. Что в таком будущем в принципе может не устраивать, а? Он и правда, походу, не догоняет. — Если ты не заметил, то последние два года я бегаю только за тобой. Это ещё мягко сказано, придурочный, — щёки Эрена трогательно покрываются едва заметным румянцем, и Жан окончательно смягчается. — Ты серьёзно не понимаешь? Йегер опускается на колено перед креслом, причём умудряется треснуться и впоследствии негромко проругаться. Жан за этим наблюдает с глазами по уши влюблённого дурака. — Хорошо, я понял, — хватает руку Жана и жадно переплетает пальцы, даже слегка грубовато; касается и касается, словно у них с наступлением какого-то времени обнаружится ограничение на прикосновения. Их вовсе больше не будет, капитан очевидность. — Свяжусь с Флоком, скажу, что все планы отменяются. Отменяю Гул по причине так сильно полюбившего меня идиота. Вот только… за что? Я не стою ни капли твоих чувств ко мне, Жан. Я стал олицетворением кошмара этого мира. Я… Жан заставляет его подняться и дёргает за руку на себя. — Можно я сам решу, кого мне любить, а кого — нет? Спасибо, — Эрен плюхается на него, не хочет давить коленями на бёдра, потому что знает, что Жану это не нравится, и устраивается иначе, оказываясь в охапке сильнейших объятий и ногами обнимая жановскую талию. Пальцами массирует ему виски, пока Жан жмурится и хмурится, оставаясь таким же… Жаном, но невероятно потерянным в происходящем и глазах Эрена. — К тому же, для кошмара ты слишком бестолковый и красивый. Ни один разумный кошмар не жертвует собой во благо других. Так делают только Эрены Йегеры. — Ты сегодня расщедрился на комплименты, — руки перекочевали в волосы Жана, резко притянувшего Эрена к себе сильнее прежнего и нашедшего успокоение и убежище лицом в груди того самого человеческого кошмара. Признавать страшно, признавать — комом поперёк горла; озвучивать вслух — молотом по сердцу, но Эрен может это сделать, не переставая портить своими клешнями укладку Жана, и выдаёт восхищённо-напугано: — Не нужно плакать из-за меня, Жан. Ломай, круши, кричи, но, мать твою, не плачь ты так горько на моей груди. — Тебя спросить забыли. — Я не заслужи… — Хватит, — и в лицо его заплаканное и такое уязвимое лучше не глядеть, но Эрен глазеет так, будто само чудо лицезрел. Жан давит всхлип, обхватывает его щёки руками и тянет к себе, пока их лбы не соприкасаются в таком значимом жесте. — Ты заслуживаешь всего. Заслуживаешь море, северные сияния и ледяные пещеры с Армином, слышишь? Заслуживаешь заботы Микасы и нравоучений капитана Леви. Заслуживаешь слушать байки Конни по несколько раз на дню. Заслуживаешь того, чтобы тебя любили. Чтобы это был такой классный я. Эрен — поломанный, переломанный, покромсанный всеми событиями — не слишком контролирует свой эмоциональный фон, потому и слёз сдержать не может почти сразу же. Смотрит неверяще побитым псом и пропускает через себя каждое слово, в конечном итоге бормоча беспомощное «Жан». Жан же его целует коротко в губы, а потом — в лоб. Эрен лепечет и смеётся: «как покойника», что ни разу не смешно, и вот они — приткнувшиеся к друг другу в кресле детской комнаты в другом временном промежутке, когда в настоящем Микаса обезглавливает любовь всей её жизни. Жан её понимает, потому что она у них — одна на двоих, и он её тоже пытался угробить, подорвать, а потом не скрывал радости, когда понял, что не смог. Микаса, значит, смогла. — Я не хочу умирать. Они могли бы быть здесь вместе — это могло бы быть их будущее. Им даже ребёнок был бы не нужен, у Жана был бы Эрен — за ним тоже надо глаз да глаз. — Ты привык называть меня суицидальным придурком, но это не так, Жан. Я боюсь смерти. Я не хочу смерти. Мне страшно… я хочу остаться с вами. Я хочу с Армином к морю, хочу чувствовать заботу Микасы, слушать нравоучения капитана Леви и байки Конни. Жан, я хочу чувствовать твою любовь и любить тебя ещё сильнее. Финальная точка, вырубайте софиты, из зрителей здесь только ребёнок, вновь начавший реветь. — Но я готов умереть, если это подразумевает ваше будущее. Только не забывай меня, ладно? Жан уже, кажется, сжимает в объятиях пустоту, шепча: «ни за что». Солнышко возвращается. Эрен — больше никогда.