в санкт-петербурге дожди

Холод забирается под рукава куртки, выкручивая и без того ноющие сухожилия в тонких запястьях. Серёжа знает: болеть должно только в груди, где-то глубоко в бесполезном органе с аортой, но болит все тело – и далеко не фантомной болью. Можно было, конечно, списать на погоду, но Разумовский живет в Питере всю жизнь, за исключением недолгих – на деле, почти бесконечных и солнечно-счастливых – четырех лет студенчества в столице; привычная морось не приносит ничего, кроме ряби в глазах. Голова болит от слёз: соль стекала по щекам всю ночь, и Серёжа захлебывался в ней, давился, зажимая рот ладонью, остервенело вгрызался зубами в кожу. Всхлипы оседали в горле, распускались жалобными тонкими отзвуками; всё, лишь бы не разбудить Олега, тихо сопящего после двух суток их беспрерывных скандалов. Серёжа кидался тарелками, сглатывал ядовито-сладкую злобу, поднимающуюся от солнечного сплетения, жмурился от пламенных искр, летающих между ними. Олег проявлял чудеса стойкости и понимания. Разумовский предпочел бы ответные обвинения или типичные волковские жесты, в которых бегущей строкой «прекрати вот прямо сейчас», но не обжигающие льдистым холодом взгляды родных голубых глаз. Серёжа так привык тонуть в них – без попыток сопротивления, хватаясь разве что за тёплые ладони, которые не удерживали на поверхности, но убаюкивали, спасая от забвения. Серёжа так привык возноситься куда-то к небу этих глаз, зачерпывая пальцами прозрачный пух облаков. Боль теплится где-то в грудной клетке, слабо печет, будто легкие облиты кислотой; боль давит на голову, зажимая её в невидимых тисках; боль сидит в дрожащих руках, выплескиваясь тяжелыми каплями из бутылки воды, которой Серёжа запивал таблетки; боль стынет на пояснице, на щеке, на левой ладони, краснеющим клеймом – на всех тех участках кожи, которых Олег коснулся в последний раз перед двумя годами разлуки. Разумовский знает: это было правильно. Так было нужно. Олег не обязан сидеть возле него всю свою жизнь – потому что это нечестно. У Волкова, как и у любого нормального человека, свои собственные планы и цели, которые он не обязан бросать ради растрепанного рыжего недоразумения, которое неспособно заварить себе чай без ожогов и самостоятельно приготовить даже яичницу. Раньше у него всегда для этого был Олег: и карбонару из дешевых макарон сварганит, и какао холодными вечерами сделает, и от ноутбука вовремя оттащит. Теперь Олега не будет. Вообще. Олега не будет в мелочах, вроде двух забытых на крохотном балконе кружек с давно остывшим чаем, стикеров с милыми комплиментами на зеркале в прихожей и закладок уголками страниц в книгах. Олега не будет в тепле объятий, в долгих до истомы поцелуях и в уюте совместных вечеров за просмотром кино. Олега не будет рядом. Вся проблема в том, что Серёжа не знает, каково это – без Олега. Они были вместе всю жизнь, раз за разом всё теснее сплетаясь друг с другом красными нитями, деля всё на двоих. Без постоянного присутствия Волкова где-то за плечом холодно. Серёжа почувствовал это, как только отпустил его руку на перроне. Холод усиливался в геометрической прогрессии, ударяя в спину шквальным ветром, заползая под воротник, укутывая Серёжу во льдах. Разумовский вздыхает – значит, так нужно. Значит, нужно научиться жить без Олега. Без поддержки, тепла, заботы, без родных рук, которые относили уснувшего за ноутбуком Серёжу в постель, обнимали, скрывая от кошмаров, ловили, спасая вечно неуклюжего Разумовского от падений. Серёжа кидает взгляд на бушующие волны Невы и ставит отсчет на телефонном календаре. До ближайшей увольнительной Олега остается ровно сто сорок четыре дня. Первые несколько месяцев идут совсем тяжело. У Серёжи – череда бесконечных серых дней, пустая старая квартирка, тоска, расцарапывающая внутренности, оставляющая саднящие следы. Разумовский бесконечно рисует логотипы будущей соцсети, отвергая вариант за вариантом, в перерывах – курит сигареты Волкова, целый блок которых он купил недавно: то ли надеется на то, что каким-то чудом Олег вернется, то ли просто так спокойнее. В углах потрепанных листов красуются чёрные росчерки, подозрительно напоминающие перья, и, что самое страшное – Серёжа задумывается и не помнит, как он их рисует. Потом тщетно пытается стереть резинкой, но не выходит: карандаш размазывается, пачкая бумагу, пальцы, светлую футболку, оставленную Олегом на верхней полке. Дома Серёжа одевается только в вещи Волкова, и если бы он этого не делал, то сошел бы с ума примерно месяц назад. От Олеговых свитеров пахнет выпечкой, сыростью и, немного – подаренными Серёжей на день рождения дешевыми духами. Разумовский мнет прохладную наволочку в субтильных пальцах по ночам, после пробуждения от собственного крика, и усиленно представляет что-то хорошее. Забытые мамины глаза, перечитанные библиотечные книги, их с Олегом первый поцелуй – мокрый, по-детски неловкий, осевший на губах вечным тёплым отпечатком. Им было по тринадцать, вспоминает Серёжа, белые крылья росли у них за спиной и весь мир был им домом. Иногда он даже представляет самого Олега: если крепко-крепко зажмуриться, обнять подушку, укутаться в чужую тёмную толстовку и укрыться двумя одеялами, тепло побежит по венам – и в сладкой дреме обретут жизнь призрачное ровное дыхание над ухом, сонная улыбка и привычная мягкость прикосновений. И как только солнечный луч прорежет уютный полумрак, видение исчезнет, оставив после себя остывшие за ночь простыни, высохшие дорожки слёз на щеках и горькое «вернись» в тишине комнаты. Серёжа забывает есть и спать, работает сверх нормы и (не) живет от звонка до звонка – усталый голос с ласковыми нотками, тяжелые вздохи в трубку и мимолетом брошенное «солнце» – это единственное, что дает ему стимул продолжать дышать. Разумовский записывает их разговоры, и он уверен, Олег об этом знает, но молчит. В конце каждого звонка Волков произносит болезненное, излишне нежное «я люблю тебя» – Серёжа вырезает эту фразу, зацикливает на двухчасовую запись и приобретает привычку засыпать только под неё. Первая увольнительная Волкова проходит сумбурно. Серёжа убирается в квартире до неестественной, вылизанной чистоты, на оставшиеся с последней зарплаты деньги заказывает дешевую пиццу, покупает продукты и счастливо жмурится, предчувствуя беззлобное ворчание и возню на кухне с утра. За два часа до прибытия поезда небо разверзается дождем и молнией. Разумовский в отчаянии смотрит на всплывшее уведомление «не вылезай из норки, я сам доберусь» и сомнамбулой ходит по квартире, отсчитывая минуты. Серёжа не успевает за временем и догоняет его уже постфактум: звонок в дверь, мокрые тёмные волосы под пальцами, непривычно холодные губы, влажные ладони, забирающиеся под футболку, прохлада простыней под спиной, затуманенные глаза напротив, громкие и будто даже не свои стоны, укусы, расцветающие на коже, успокаивающие глупости на ухо, эйфория, текущая по венам вместо крови. Серёжа обвивает Олега всеми конечностями, прячет нос в его плече и засыпает, позабыв обо всем на свете. В похожем режиме они проводят всю неделю. Сергей старается не считать часы, рассыпающиеся в пыль, улетающие с ветром – Олег рядом, рассказывает свои совсем не смешные шутки, печет оладушки по утрам, внимательно рассматривает макеты логотипов соцсети, которыми Серёжа его закидывает, и мягко целует перед тем, как пожелать спокойной ночи. Серёжа знает – в этот раз отпускать его будет ещё больней. Добровольно подписываться на то одиночество, которое ломает Разумовского, значит спуститься в ад, а потом, к очередному возвращению Олега, снова собрать себя по молекулам и выбраться оттуда. Впрочем, он на всё готов – лишь бы Волков вернулся. Можно даже не невредимым, но хотя бы живым. Серёжа снова провожает Олега до поезда, снова крадет прощальный поцелуй и обещание почаще звонить и даже находит в себе силы улыбаться. Волков взволнованно хмурит брови, просит питаться нормально и хотя бы иногда давать себе отдыхать – Серёжа согласно кивает, не обращая внимания на мелькнувшую на задворках сознания мысль о том, сколько доработок нужно внести в бета-версию «Вместе». Домой после затяжного прощания не хочется: Питер наконец радует тусклым светом солнца и тёплым ветром. По пути домой Серёжа подбирает белую ворону со сломанным крылом, найденную в строительном мусоре – некстати в голове осколками собирается воспоминание из детства: волны, соль в воздухе, застрявшая в сети дворняжка и тонкие, жалобные крики. Разумовский трясет головой и осторожно подхватывает крыло найденными дома остатками бинтов. — Ну, крошка, как назовем тебя? — Ворона в ответ смотрит будто бы прищуренным взглядом, наклоняет голову. — Будешь Марго. Марго оказывается неожиданно приятным компаньоном и хоть немного, но спасает от одиночества. Известию о новой сожительнице Олег не удивляется нисколько: Серёжа слушает «ну, это же ты, я от тебя ничего другого и не ждал» и, закрывая глаза, видит его улыбку и свет в глазах даже за разделяющие их тысячи километров. В этот раз Серёжа выпаливает «я люблю тебя» первым, просто чтобы услышать глухой смешок на том конце и получить в ответ «и я тебя». В следующий приезд Олега Серёжа знакомит его с Марго и осознает свою ошибку примерно через пятнадцать минут. Волков вороной очарован совершенно, та отвечает ему взаимностью, приземляясь на крепкое плечо по первому зову. Серёжа – за вид ласкающейся вороны и улыбающегося Олега – прощает миру и самому себе тот факт, что он приучал её прилетать к себе на руку около недели. Олег подкармливает Марго орехами, устраивает уставшему Серёже романтические ужины с самодельными пирожными и выслушивает восторги Разумовского по поводу почти законченного блока кодов к приложению. В последнюю ночь Серёжа не спит: скользит взглядом по заострившимся чертам лица, складке между бровей, бегающими под веками глазами и впервые думает о том, что армия изменила Олега. Физически – ладно, это было заметно давно, но невидимые при дневном свете отпечатки войны он замечает только сейчас. Серёжа в курсе, что Олег там далеко не строевые песни поет, Олег в курсе, что Серёжа в курсе, но никто из них об этом не заговаривает: Волков – потому что не хочет загружать Сергея, Разумовский – потому что хочет, чтобы Олег отдохнул и думал только о хорошем. Серёжа всерьез задумывается пойти на перекресток и продать душу, когда ему приходится стоять на перроне уже в третий раз. Олега хочется потянуть за руку, увести за собой, навсегда оставить в хрупком тепле их квартиры. Иногда Разумовскому думается, что он до сих пор не сделал этого только потому, что не хватало сил – в дни отъезда Олега его неизменно знобило и кидало из стороны в сторону. Волков забирал из ледяных рук ноутбук, за которым Разумовский прятал дрожащие губы и красные глаза, утягивал Серёжу к себе на колени и просто горячо дышал ему в шею, раздражая кожу своей щетиной. На намеки побриться Олег фыркал, как истинный волк, и говорил, что ему не до того. Серёжа был вполне согласен с этим, когда Олег проводил колючей щекой по внутренней стороне бедра, поднимая на тяжело дышащего Разумовского прищуренный взгляд. Серёжа работает над финальной стадией запуска «Вместе» несколько суток с перерывами только на еду, а потом, приняв первые поздравления, впадает в спячку на восемнадцать часов. Он бы с удовольствием поспал ещё, установив личный рекорд размером в сутки, но его будит Марго, у которой закончилось всё то, что она теоретически могла съесть. С этого утра начинается бесконечная карусель – встречи, презентации, званые вечера – на которой Серёжу, если уж по-честному, укачивает и тошнит. Все вокруг хотят комментариев, скандалов, новостей – Разумовский отмахивается от них деньгами, организует реконструкцию детского дома, не появляется на публике, всерьез подумывая сделать справку о социофобии, и отчаянно скучает в новой большой квартире. Единственный её минус – без Волкова она пустая и совсем не уютная. Спасают только долгие разговоры с Олегом по вечерам. Волков, не знающий ни про внезапные миллиарды на счетах, ни про всеобщую истерию на фоне «нового гения в Санкт-Петербурге», использует всё тот же мягкий тон и смеется в трубку на Серёжино ворчание. Разумовский согревается под клетчатым пледом, гладит Марго по перышкам и обещает Олегу сюрприз по возвращении. Эти полчаса, которые удается выкроить между переговорами с инвесторами и разработкой обновленного интерфейса, действуют лучше любых таблеток – дрожь, ломающая пальцы, прекращается, улыбка расцветает на лице и не сползает до самой ночи, нежность играет на коже щекотными разрядами тока. Время идет, а про следующий приезд Волкова не известно ровным счетом ничего. Они созваниваются всё реже, голос у Олега – уставший и измученный. Серёже это не нравится настолько, что он взламывает военные базы, хотя раньше их не трогал – может, потому что раньше телефон не молчал по несколько недель, может, потому что Разумовский сам не хотел. В деле Олега никаких обновлений: двадцать семь лет, текущее местоположение – Алеппо, Сирия. Серёжа откидывается на спинку кресла, закрывая лицо руками, и впервые в жизни молится, – богам, монстрам, всё одно – раньше он считал это глупостью для маленьких детей, сейчас – чем-то сокровенным и спасительным. Я знаю, ты меня слышишь. Пожалуйста, главное возвращайся ко мне. Дни заполняются северным холодом, инеем, обступающим сердце, и тревогой, бьющей ультразвуком по ушам. Серёжа привыкает к мигреням, онемевшим конечностям и провалам в памяти – он не запоминает ни то, как рисует огромную стопку набросков (портреты Олега редко, но встречаются среди чёрных крыльев и огня), ни то, как в отчаянии сметает всё подряд с рабочего стола, едва не угробив ноутбук с наработками обновления. Он не справляется. Он сокращает количество деловых встреч до минимума, игнорирует приглашения на светские рауты – он совсем не в настроении светить фальшивой улыбкой перед камерами, и спит неожиданно много для хронического трудоголика. Во снах всё проще: там нет затягивающей пустоты, там – только воспоминания о первой стипендии, потраченной на поход в кино (пальцы, измазанные в сладкой глазури попкорна, яркие улыбки, свобода, оседающая на щеках румянцем от пронизывающего ветра), о собственном дне рождения, встреченном на ладожском рассвете (крепко сжимающие талию руки, мимолетные поцелуи в открытую шею, солнце, янтарными бликами играющее в голубых глазах) и о переезде в их совместную квартиру (ароматный чай, приятно обжигающий горло, шуршащие белые простыни, тихий, читающий что-то из Бродского голос над ухом). Серёжа ломается под тяжестью хмурого неба, спустившегося на его плечи, разлетается убогими ошметками на полу своего домашнего офиса, прямо перед распростертыми крыльями Марго и её мертвыми глазами. Разумовский дает себе час – разбивает костяшки о стены, мешает слёзы с кровью, обнимает острые колени, пряча в них нос – детдомовская привычка сворачиваться в клубочек и прятаться от всего мира со временем становится почти рефлексом. Сергей натягивает толстовку Олега, находит старую обувную коробку и выходит в питерскую морось, чтобы попрощаться с тем последним светом, который оставался в его жизни. До Волкова получается дозвониться через три дня. Олег приветствует его привычно ласково, но в голосе у него – хрипы смертников, хруст песка, свист пуль. — Марго умерла, — сообщает Серёжа, запинаясь и комкая бумагу в дрожащих пальцах. Олег тяжело вздыхает, не говорит ни «мне жаль», ни «соболезную», только уязвимо интересуется: — Как ты? — Плохо, — честно отвечает Серёжа, упираясь взглядом в свое отражение в окне. — Скучаю по тебе. — Я тоже скучаю. — Почему не приедешь? — Разумовский не успевает вовремя прикусить язык: он знает, знает, что Олег не выбирает, когда ему прилететь, но сдерживаться уже не получается. — Серёж, ты же понимаешь… — Волков, что происходит? — Серёжа чувствует, как злость огнем проходится по внутренностям. — Ты перестал звонить, трубку почти не поднимаешь, не знаешь, когда у тебя увольнительная, не отвечаешь прямо ни на один мой вопрос. У вас в этой вашей армии, что, какой-то договор о неразглашении? Почему, Олег? В чем дело? — Серый, — Волков выдыхает с грустью, так привычно, будто сидит сейчас рядом. — Я же на задании. Оно пока… в подвешенном состоянии, у нас засада, мы не знаем, когда она закончится. Пока нет никакой информации, и… Виноватый тон Олега искрой поджигает залежи керосина, скапливающиеся внутри Серёжи слишком давно. — Позвони, как появится, — холодно отвечает он и сбрасывает вызов. А потом всю ночь плачет в подушку. Олег не звонит ни через неделю, ни через две. Серёжа изо всех сил старается не концентрироваться на этом, с головой погружается в работу – у него под руководством огромное количество айтишников, которые, к сожалению, не настолько умны, насколько он сам. Он набирает Олегу в один из тоскливых вечеров: телефон изводит его короткими гудками и равнодушно-холодным «абонент вне зоны доступа». Ещё через пару дней ему приходит похоронка. Серёжа держит её в сведенных тремором пальцах, перечитывая текст в тысячный раз. Это всё нереально, этого нет, плохой сон, просто кошмар, вот сейчас он проснется и всё будет в порядке, сейчас… Он проверяет взломанную базу – и горящее красным «погиб» отпечатывается на внутренней стороне век. Разумовский разлетается на частицы в бесприютной тишине, снова теряя свой единственный дом. Нутро истекает кровью, кричит, скучая по вырванному из него куску. Ты – лучшее во мне. Ты – всё, что было в этой жизни хорошего. И теперь я буду смотреть, как этот мир горит без тебя. Серёжа не ест, не спит и не выходит из дома. Смысл теряет всё, что он делал – не для себя, а ради них – соцсеть, эта квартира, содержание детдома. Олег бы порадовался последнему, он знает. Может, даже больше всего остального. Серёжа засыпает и просыпается с отложенным осознанием укрывающего тяжелым крылом одиночества. Наедине со своими демонами страшно; с мыслями о том, что Олег сейчас где-то в двух метрах под землей – ещё страшнее. С желанием закрыть соцсеть Сергей справляется быстро. Волков бы этого точно не хотел: Серёжа с удивительной точностью представляет перед собой недоуменный взгляд голубых глаз, насмешливое «ты дурачок что ли, Серый?» и крепкую хватку на плече. С чем Разумовский не справляется, так это с вещами Олега: вторая щетка стоит в стаканчике в просторной ванной, ожидая своего хозяина, старая потертая кожанка висит в шкафу, любимые Олежины книги – ещё библиотечные, бережно подклеенные скотчем – мирно лежат на полках. Серёжа продает квартиру к чертям, а от Олега оставляет только несколько толстовок и флакончик того самого дешевого одеколона. Переезд в офис – решение спонтанное и необдуманное, но дышится тут легче. Разумовский покупает дорогущую репродукцию любимой Олегом Венеры и спит, сжавшись в комок на широком диване. Боль не затихает: плывет по венам вместе с дорогим алкоголем, которым Сергей глушит мысли, стучит в висках во время очередного совещания, заползает в сердце, протыкая его тысячей игл. Серёжа теряет смысл и веру, Серёжа теряет единственное, что любил – и от полета из окна своего симпатичного офиса его останавливает только подпаливающее нервы желание исправить несправедливость. Девочку из его детдома сбивает машина утром дождливого вторника. Об этом Серёжа узнает во время тестирования искина – Марго получается весёлой (это вообще можно применять по отношению к программе?) и исполнительной, так что Серёжа вполне ей доволен. Приятно думать, что угасший однажды лучик света не только снова засиял, но и обрел голос. Серёжа открывает профайл Лизы Макаровой, сглатывает соль в горле и пытается не обращать внимания на влагу, скапливающуюся под веками. С фотографии смотрят голубые глаза – такие похожие на глаза Олега. Девочка чуть заметно улыбается, а рыжие пряди путаются между собой. — Марго, — зовет он, прочищая горло. — Да, Сергей? — искусственные ноты в голосе переливаются хрустальным звоном. — Что в расписании на сегодня? — Вы свободны до конца дня, босс. — А завтра? — Серёжа подхватывает пальто со спинки кресла, неаккуратно запихивая документы на полку под столом. Всё это может подождать. — Пресс-конференция с журналистами в пятнадцать ноль-ноль, — услужливо сообщает Марго. — Перенести? — Нет, спасибо, — Разумовский качает головой, сдувая падающие на лоб рыжие пряди. С окна башни не видно ничего – тяжелые свинцовые тучи зависли над Питером, где-то на уровне пятнадцатого этажа – и все, кто выше, могли попрощаться с естественным светом. Серёжа это по-своему любил: с желтоватым освещением софитов было куда уютнее. — Попроси подогнать машину к выходу А. — Сделано, — через пару секунд отчитывается искин. — Вам нужен будет водитель? — Нет, — задумчиво отзывается Сергей. — Нет, я сам. За рулем он чувствует себя неуверенно, излишне осторожничает, плетется, как черепаха, послушно останавливаясь на мигающий зелёный. Тонированные стекла спасают от излишнего внимания, двигатель приятно урчит, да и ехать до детдома недалеко. Серёжа паркуется на заднем дворе, тихонько проскальзывает через всегда открытый черный ход – его личное требование к строителям и администрации, хотя, по сути, лишь обычное правило пожарной безопасности. — Серёжа! Здравствуйте. — Я же просил на «ты», Татьяна Михайловна, — морщится Разумовский, улыбаясь при виде несущейся к нему толпы детей. В последний раз он был тут… давно. Ещё до смерти Олега. — Все автографы позже, обещаю, — заверяет он, приглаживая растрепанные волосы вцепившегося в его ногу крохотного мальчишки. Тот смотрит снизу глазами испуганными и зелёными; Сергей подмигивает ему, еле как освобождаясь из стальной хватки. С детьми было намного проще, чем со взрослыми – Олег всегда говорил, что это потому, что в глубине души Серёже вечные десять. — Ну, как вы тут? — Хорошо, твоими молитвами, Серёжа, — Татьяна Михайловна провожает стайку девочек нежной улыбкой, кивнув на их весёлое «здравствуйте». — Какими судьбами? — Хотел повидаться с Алексеем Макаровым, — он чуть было не добавляет в голос стальных ноток, какие всегда использовались в разговорах с подчиненными, но вовремя осекается. Эта женщина видела его ещё вытирающим сопли и слёзы подростком, перед ней нет смысла строить из себя того, кем не являешься. — Ох, конечно, — как бы она ни пыталась, Разумовский всё равно видит её покрасневшие глаза. — Он последние дни ни с кем не разговаривает, сам понимаешь… Но уверена, он будет рад тебя видеть. Лёша находится на площадке: сидит в одной толстовке, низко опустив голову, и держит в руках плюшевого медведя с розовым бантом на шее. Сергей теряется совершенно – все мысли о том, что стоит сказать, из головы вылетели. Если бы Разумовского попросили описать горе, он бы показал именно эту картину. Серёжа подбирает бежевую куртку, лежащую на турнике, и, расправив, укрывает острые мальчишеские плечи. Паренек дергается, но глаз так и не поднимает. — Привет. — Здравствуйте, — он отчаянно шмыгает носом. — Со мной можно на ты, — доверительным тоном говорит Сергей, присаживаясь на ступеньки рядом и наплевав на чистоту своего пальто. Лёша точно копирует его самого несколько месяцев назад: разбитый, одинокий, потерявший единственного родного человека. — Послушай, я знаю, тебя уже тошнит от этой фразы, но всё же… прими мои соболезнования. — Угу. Серёжа всё понимает и не настаивает: он знает, каково это – когда все вокруг говорят эти жуткие слова, не понимая их значения. Когда всем вокруг есть куда возвращаться, а тебе – больше не к кому. — Гречкина уже взяли, — начинает Разумовский, устремив взгляд в никуда. — Его ждет суд. Знаю, тебя это не успокоит, но тем не менее. — Лиза была ещё маленькой, — хрипло шепчет Макаров. — Это был её любимый медведь. У Серёжи перед глазами – старые книги, фартук на кухне и истрепанная кожанка. У Серёжи в сердце – бесконечная тоска. — Есть вещи, которые смерть не может разрушить. И ваша связь – одна из них, — Разумовский пожимает плечами. — Как думаешь, Лиза бы хотела, чтобы ты страдал? Лёша впервые за всё это время смотрит ему в глаза. — Н-нет. — Думаю, она бы хотела, чтобы ты прожил эту жизнь за вас двоих, да? Чтобы ты учился, путешествовал и делал то, что приносит тебе счастье. Это ведь не значит, что ты забудешь её. Она всегда будет с тобой. Во всех твоих начинаниях, во всем, что ты вложишь в этот мир. Поверь мне. «Вместе» до сих пор гордо красуется на его башне. Сергей знает, о чем говорит. Разумовский поднимается со ступеней и хлопает мальчишку по плечу. — Уверен, что этот урод понесет то наказание, которое заслужил. Не отчаивайся. Тяжесть в сердце Серёжа сохраняет всю дорогу обратно. В машине становится душно, снова возвращаться в офис не хочется – растревоженное гнездо воспоминаний гудит, отдаваясь тупой болью в виски. Раны не становятся шрамами, раны открываются и снова кровоточат, надрывно болят, не оставляя и шанса на излечение. Но Серёжа и не хочет, чтобы они проходили – это напоминает ему, что ещё есть ради чего сражаться. И ради кого. Серёжа оставляет машину в подворотне, скидывая Марго геолокацию, берет кофе и медленно бредет вдоль набережной. Свежий воздух оказывается неожиданно приятным: Разумовский не может даже вспомнить, когда в последний раз нормально гулял. Сергей с горькой усмешкой ловит себя на мысли, что учится жить заново после Олега. Заново открывает прогулки вдоль Невы, кофе из дешевых забегаловок и холодную постель; приучает себя к одиноким завтракам впопыхах, пустым полкам в шкафу и работе до трех ночи; и он все ещё ждет звонков, смс и стикеров на зеркале по утрам, всё ещё оглядывается через плечо в надежде наткнуться на голубые глаза, и всё ещё слышит чужие шаги во всех посторонних звуках. Серёжа так боится забыть любую мелочь, что их окружала, что старательно воспроизводит всё от начала и до конца перед сном и неизменно засыпает, представляя себя в родных объятиях. Разумовский подставляет лицо балтийскому ветру, чувствуя, как отросшие рыжие пряди змейками выскальзывают из-под воротника, растрепываясь. В сердце щемит от воспоминания о том, как Волков дотрагивался до этих волос тёплыми пальцами, как заплетал короткие косички, как ласково перебирал, пока Серёжа отдыхал у него на коленях. Серёжа знает – он никогда и никого не сможет подпустить так же близко к себе, навечно будет обручен с воспоминаниями. Пускай. Так даже лучше. Смартфон коротко вибрирует в кармане пальто, оповещая о новом сообщении. Разумовский ежится от холода, щурит слезящиеся (он врет себе, что из-за ветра) глаза, едва не роняет гаджет из продрогших пальцев. Буквы расплываются, но Серёжа всё же читает сообщение с неопределенного номера. «Серый, не хочешь объяснить, почему фотки твоего лица по всему городу?». Серёжа ощущает, как смыкаются голосовые связки, когда он пытается выдохнуть. Всего лишь это извечное «Серый», всего лишь слишком знакомая манера задавать вопросы, всего лишь незнание о соцсети, хотя о ней трубят из всех утюгов – это может быть кто угодно. «Кто вы и откуда у вас этот номер?». «Серьёзно? Серёж, прекращай выпендриваться». Дрожащие пальцы несколько раз не попадают по сенсору – Разумовский чертыхается, игнорируя бешеный стук сердца в груди. «Повторяю: откуда у вас этот номер? Это не смешно». «Мне тоже не смешно. Скажи, где ты, старая квартира пустая, я проверил». «Идите к черту», — отвечает Серёжа и блокирует номер. В офис он почти бежит, захлебываясь воздухом. По пути сорванным голосом просит Марго проверить систему ноута и защитные механизмы соцсети на вирусы – взамен искин называет его жизненные показатели нестабильными и предлагает добраться на такси, на что Серёжа бурчит «создал на свою голову» и отправляет заниматься диагностикой. Ещё набор кодов им не командовал. Разумовский добирается домой и только чудом не разносит офис. Скидывает пальто на диван, сбрасывает бумаги со стола, всё ещё слишком тяжело дышит – Марго оповещает о пульсе, превышающем норму в два раза, но Серёжа только отмахивается от нее, снимая умные часы с запястья. В систему проникновений не было – Сергей проверил вручную всё за предыдущую неделю. Серёжу трясет в истерике добрых два часа: мысли путаются, и за них не ухватиться; остается только растворяться в холодных волнах, накатывающих одна за другой, и не иметь возможности согреться. Голоса в голове смеются безжалостно, знакомая тень из детства смотрит жёлтыми глазами из полумрака комнаты, хищно склоняет голову, ухмыляясь. Разумовский сползает с кресла под стол, зажмуривается до цветных бликов, шепчет умоляющее и бесконечное «оставь меня, оставь, оставь». Он боится открывать глаза. Знает, если откроет – тень окажется рядом, укроет крылом, испачкает мазутом, окрасит ладони кровью – и из зацикленного кошмара не будет выхода. Разумовский так и засыпает: сжавшись в клубок, прильнув головой к прохладному полу. Во сне приходит Олег – привычной поддержкой за плечом, поцелуями с утра и мимолетно переплетенными пальцами. Волков оборачивается на робкое, отдающее сладостью на языке «Олежа», смотрит преданно, открыто, но потом в чистом, безоблачном небе глаз мелькает золото – и Серёжа испуганно подается назад, отползает, ощущая смыкающиеся на шее когти. С этим же ощущением он просыпается – подрывается, хватаясь за шею, задыхается и бьется макушкой о стол. Пересохшее горло отзывается болью, в висках пульсирует кровь – Серёжа закрывает лицо руками, давит всхлип, утирая слезы и до крови закусывая губу. — Марго? — хрипло зовет Серёжа и тут же закашливается. — Сколько времени? — В Санкт-Петербурге тринадцать часов пятьдесят пять минут, — бодро начинает Марго, — Температура воздуха – плюс тринадцать градусов по Цельсию, ветер северо-западный, четыре метра… — Я понял, понял, — Серёжа безуспешно приглаживает пальцами гнездо на голове и смаргивает сонную пелену с глаз. У него час до встречи с журналистами, а он – заплаканный, сломленный и потерянный. Разумовский долго плескает себе в лицо ледяную воду и упирается руками в раковину, не рискуя заглядывать в зеркало. Всё, чего ему хочется – упасть в кровать и рассматривать старые альбомы с фотографиями, которые он забрал из детдома. Вчерашние сообщения всё ещё заставляют сердце выть: кто бы это ни был, либо он знал на что давить, либо хорошо знал Олега. И то, и другое доставляет боль, легко способную уничтожить звёзды и планеты. На пресс-конференцию Серёжа выходит в солнечных очках, просто потому что может. Уголки губ, поднятые в слабой улыбке, судорожно дрожат, норовя опуститься, каждое движение стреляет болью в спине и шее, и Разумовский честно не знает, как будет держаться целый час. Он нервно стучит носком кед по полу, пока все рассаживаются на своих местах. Вспышки слепят уставшие глаза – Серёжа сжимает руку в кулак так сильно, что ногти почти вспарывают тонкую кожу ладоней. — Сергей, скажите, — голос у блондинки излишне сладкий и подобострастный. — «Вместе» активно идет к пути сквозного шифрования данных. Не боитесь, что наши спецслужбы будут влиять на вас, чтобы иметь возможность получить информацию о пользователях? — В нашей конституции провозглашены свобода слова и тайна переписки, — ему становится чуть лучше – по крайней мере, находятся силы, чтобы выпрямить спину и не застонать в процессе, — если в этой стране ещё хоть немного уважают закон, юзеры «Вместе» не будут подвергаться интернет-преследованию. — Спасибо, следующий вопрос. Он старается сосредоточиться, но слух будто расслаивается, распускаясь на нити. Всё, что он слышит – оглушительное биение сердца в собственных ушах. Серёжа поднимает взгляд. Изученные до последнего миллиметра голубые глаза смотрят в ответ – ласково, насмешливо, нежно. Олег стоит за стеклом, сунув руки в карманы джинсов, и выглядит так, будто не было ни войны, ни бесконечных отъездов, ни чёртовой смерти. Разумовский трясет головой и зажмуривается почти до боли, снова раскрывает веки – Волков никуда не исчезает, улыбается, ослепляя даже мягким изгибом губ, и подмигивает ему. — Что? — севшим голосом переспрашивает Серёжа, всё также не отрывая жадного взгляда от Волкова. Выглядит Олег совсем как настоящий, и если это иллюзия его воспаленного сознания, то Разумовский хочет, чтобы она продолжалась как можно дольше. Вопрос журналист послушно повторяет, но Серёжа пропускает его снова, с придыханием наблюдая, как Олег запускает руку в тёмные волосы, поправляя выпавшие из прически пряди. — Нет, — невпопад отвечает Серёжа, рывком поднимаясь с места. — Извините. Сергей пробирается сквозь гудящую толпу, и не сдерживает возмущенного сопения, когда Олег просто-напросто разворачивается и уходит, не дожидаясь его. Разумовский идет за отдаляющимся стуком шагов: голоса в голове молчат, как и всегда молчали в присутствии Олега. В свой офис Серёжа заходит с рвущимся на части сердцем. Олег рассматривает Венеру, пока Серёжа прожигает взглядом его спину и не может найти подходящих слов. — Ты все-таки купил её, — протягивает Волков, оборачиваясь; и этот его взгляд последней каплей падает в чашу весов, выплескивая воду за край. — Ты настоящий? — А не должен быть? — Олег приподнимает бровь. — Серёж?.. Серёжа налетает на него порывом ветра, успевает зарядить кулаком в лицо, прежде чем Волков твердо перехватывает его запястья, притягивая к себе. Разумовский сопротивляется, вырывается, шипит едкое «отпусти меня», осознавая, что слезы потоками льются по щекам, скатываясь вниз по шее и соскальзывая за воротник рубашки. Он сдается: беспомощно утыкается лбом в подставленное плечо, уже не сдерживая рыданий, вымещает истончающуюся злость слабыми ударами по груди. Олег прижимает к себе, тепло дышит в макушку и крепко сжимает руки на его талии, едва не поднимая Разумовского над землей. — Я думал, ты мертв, — глухо шепчет Серёжа, цепляясь пальцами за воротник кожаной куртки. — Мне телеграмма пришла… — Они объявили меня мертвым, а потом нашли, — Олег дышит тяжело и касается губами виска. — Я пытался отправить вторую телеграмму, но видимо она так до тебя и не дошла. Прости. Разумовский выпускает истерический смешок и поднимает голову с его плеча. Полузабытые хорошие сны возвращаются яркими воспоминаниями, фантомное тепло обретает реальность, раны срастаются, не оставляя после себя ни следа. Руки – родные и теплые – подхватывают у самой воды, не давая разбиться о камни, и Серёжа не просит большего. Олег стирает огрубевшими пальцами разъедающую соль со щек и шепчет ему «я люблю тебя», целуя в переносицу. Серёжа улыбается из последних сил, хватается ослабевшими пальцами за волковскую куртку, жалобно строит брови, и в следующую же секунду едва не летит на пол. — Воу, воу, Серёж, — Волков перехватывает его за талию и в одно слитное движение поднимает на руки. — Пушинка, блин! Ты хоть что-нибудь ешь? Разумовский неразборчиво мычит что-то, уткнувшись ему в шею. Истощенный организм весело машет Серёже ручкой, прежде чем отключить мозги и пустить по артериям чистый эндорфин. — Ну, и где здесь спальня? Не говори мне, что ты спишь на диване, а то покусаю. — Дверь за барельефом, — сонно отзывается Разумовский, устраивая голову у Олега на плече. Ровное сердцебиение под ухом развеивает последние сомнения. Серёжа знает этот звук наизусть, Серёжа ощущает, как где-то глубоко внутри перестает ворочаться боль, а собственный жизнеопределяющий стук наконец возвращается в должное состояние, подстраиваясь под чужой. Олег опускает его на примятые простыни, мимолетно обхватывает ладонью Серёжины ледяные пальцы и неодобрительно качает головой. Разумовский из-под полуприкрытых век наблюдает за ним, послушно, как тряпичная кукла, поддается его рукам и строит невинную мордочку, когда Олег стягивает с него рубашку и грозно пыхтит при виде выпирающих острых ребер. Колючая ткань сиреневого свитера (который Серёжа не мог найти дней десять, а Волков просто взял и достал откуда-то из недр Серёжиной нарнии) приятно льнет к телу, согревая, и Серёжа, спрятав нос под одеялом, хрипло зовет: — Марго! — К вашим услугам, Сергей. — Опусти шторы, пожалуйста. Темные жалюзи с механическим звуком опускаются на окна, отрезая комнату от холодного света. Давление в висках мгновенно смягчается, и Разумовский откидывается на спину, утопая в бесконечном количестве подушек. — О, Марго, познакомься с Олегом. И присвой ему приоритет ультра. — Сделано, босс. Доброго вечера, Олег. Что-то ещё? — Нет, спасибо. Отключись на пару часов, ладно? Волков приземляется рядом, берет Серёжину ладонь в свою: мучительно-нежно ведет пальцами по костяшкам, вниз по ладони, по косточке запястья. От прикосновений расползается тепло, Разумовскому чудится, что он видит свечение разрядов электричества на коже и слышит их треск, но боли они не приносят – щекочут ласково, почти неощутимо. — Ты назвал свой искин Марго. — Подумал, что в некоторых случаях реинкарнация – это не так уж и плохо. Серёжа затягивает его к себе под одеяло, закидывает на Олега ноги и руки, вновь устраиваясь головой на груди. Волков – живой и теплый, не плод фантазии и не призрачная фигура из снов. Его Олег. — Ты сохранил его, — с дрожью в голосе шепчет Сергей, сжимая в пальцах кулон с волком. Он покоцанный, затертый, маняще поблескивающий в темноте спальни и необъяснимо греющий руку металлическим теплом. — Я же обещал, что вернусь, — Олег утыкается в растрепанную макушку и шумно втягивает воздух носом. — Ты так и не сменил шампунь. — А ты и правда здесь, — Серёжа сглатывает слёзы, поглаживая колючую щеку кончиками пальцев. Волков подставляется под ласку, касается губами Серёжиной ладони. — Не расскажешь мне, что там произошло? Глаза у Олега темнеют на пару секунд – шторм, грозовое небо, непримиримые волны. — Давай позже, хорошо? — у него где-то в нотах голоса собирается в симфонию почти мольба, и Разумовский замирает от осознания, что ни разу не видел Олега… таким. — Это не совсем похоже на сказку на ночь. Уже ускользая за грань сна, Серёжа разбито просит: — Пообещай, что я проснусь, а ты никуда не исчезнешь. — Обещаю. Во сне у Серёжи – свет. Залечивает раны, затягивает шрамы, согревает, баюкая в тёплых лучах, смывает кровь с рук. Во сне у него – спокойное море, нагретый песок под спиной, штиль, путающий волосы, и звук бегущей по венам крови в ракушке. Море Серёжа знает только по картинам Айвазовского и глазам Олега, по совместным мечтам бросить всё и уехать греть косточки куда-нибудь в Сочи и по холоду балтийских волн. Он просыпается от солнца, бьющего прямо в лицо. Тяжело поднимается с подушки, морщится от боли в затекшей шее и задерживает дыхание, едва не рассыпаясь в пепел – Олега нет. Серёжа чувствует, как глаза наполняются влагой. Чудес не случается, Серёж, мертвые не возвращаются к жизни, тебе ли не знать. — Эй, ты чего подорвался? Поспал бы ещё. У Волкова заспанные глаза, растрепанные волосы и огромная кружка с кофе в руках. На тумбочку возле кровати приземляется тарелка с пышными оладьями: Серёжин желудок от одного только запаха жалобно урчит. Облегчение солнечным зайчиком пляшет по стенам, слепит своей яркостью, высекает радостные искры. — Сон подождет, — Разумовский двигается ближе, обнимает его лицо ладонями и наконец-то целует. Вчера было как-то не до того – вчера кожу обжигала эфемерность происходящего, вчера в воздухе удушающим газом стояла боль. Сегодня есть только легкость, тихий шум ветра и занимающийся за окном рассвет. Серёжа всё сильнее отклоняется назад, пока широкая ладонь не ложится на талию, твердо останавливая и прижимая его к чужому телу. В груди хлопушкой взрывается счастье. — И все-таки, — Серёжа облизывается, расслабленно откидываясь Олегу на грудь: ни один завтрак от лучшего шеф-повара в мире не сравнится с оладушками со сгущенкой, по вкусу которых он так скучал. Волков тихо хмыкает, давая понять, что слушает, и это звучит так спокойно, словно не он последние десять минут наблюдал, как Серёжа хомячит оладьи со скоростью бурундука. — Как ты прошел на верхние этажи? У тебя же не было доступа. — Не то чтобы это сложно, — Олег пожимает плечами. — У вас тут легко затеряться в толпе. Никакой офисной одежды и айтишники, полностью погруженные в свои компьютеры. Даже слон может незамеченным пройти. — А что ты скажешь о нашей современной и баснословно дорогой системе безопасности и многочисленной профессиональной охране? — Скажу, что она нужна, — Волков мягко усмехается, запутывая пальцы в рыжих волосах. — Ясно, — Серёжа раздраженно свистит носом. — То есть, в таком случае, я не могу быть уверен в том, что нахожусь под защитой в собственном офисе, хм… Телохранителя нанять, что ли? У тебя случайно никого на примете нет? — Разумовский поднимает на Олега глаза, упираясь затылком в его ключицу. — Ну, знаешь, кого-то большого и сильного, умеющего управляться с оружием и разбираться с бандитами, и, при всем этом, желательно спокойного, чтобы терпел все мои капризы, и вообще, таскал на ручках, холил и лелеял? У меня просто есть один знакомый, но я не знаю, согласится ли он, потому что чисто юридически он мертв… — Ты на что-то намекаешь? — весело интересуется Олег. Сергей протягивает руку за его шею, склоняя ближе к себе, и улыбается ему в губы. — Ага.

***

Серёжа нервничает ужасно: выступления перед публикой – совсем не его стезя. Ему бы тихо писать свои коды в уютном офисе, читать, свернувшись клубочком в тёплых руках Олега, объедаться фастфудом, а потом ластиться к Волкову, который отказывается с ним разговаривать, пока Разумовский не поест чего-то нормального. Вместо этого он надевает рубашку от Армани, всё утро трясется в панической атаке, пока взволнованный Олег стирает слёзы с его щек и предлагает отменить всё к чертям, и тщетно пытается совладать со своими мыслями вот уже двадцать минут. Марго, только недавно получившая визуальную форму, читает заготовленную рекламным отделом речь. Серёжа безостановочно вертит в руках очки, норовя сломать дужку, и прокусывает губы до глубоких ранок. Боль, которая должна была отрезвлять, подступает нервной тошнотой к горлу. — А вдруг им не понравится? Тёплые ладони ложатся на плечи; Серёжа ежится от пронизывающего приятного контраста с ледяной кожей через тонкую ткань рубашки. — Серёж, — Олег оставляет долгий поцелуй на макушке и склоняется ближе к его уху. — Это дело всей твоей жизни. Это революция. — Ну а если… Договорить Разумовский не успевает. Тело, прижатое к стене, не сопротивляется – не сопротивляется и Серёжа, когда Олег целует его неожиданно глубоко, мокро и развязно. В животе разливается тепло, и сколько бы ни прошло времени, каждый раз, когда Олег так его целует, у Серёжи вновь разжигается пламя в сердце, а из лопаток безболезненно режутся белые крылья. — Никаких но, — безапелляционно заявляет Волков и отбирает у Серёжи из рук очки, надевая их на него и придирчиво осматривая. Дыхание у Разумовского выравнивается почти непроизвольно, и это уже можно считать за победу. — Пойди и порви их. Я в тебя верю. Серёжа кивает и отпускает его руку, напоследок покрепче сжав пальцы. В свете прожекторов ему практически больно: чужие взгляды оставляют на нем ожоги, в голове некстати всплывают воспоминания о том, как он наизусть читал сто сорок седьмой сонет Шекспира перед одноклассниками. Олег тогда сказал – представь, что здесь только я, и ничего не бойся. Сергей оборачивается на робкую миллисекунду – ему этого хватает, чтобы поймать откровенно любующийся взгляд голубых глаз и ласковую ухмылку. Всё идет хорошо – он уже почти заканчивает, с предвкушением надеясь провести свободные десять минут лежа в обнимку с Олегом на диване, но всплывающее уведомление привлекает своим заголовком, и Серёжа, напрочь забывая, что экран его телефона транслируется примерно тысяче людей (ему пришлось сменить локскрин с фотографии Олега на логотип «Вместе», вот настолько всё плохо), открывает ссылку. Осуждающий шепот, пронесшийся по рядам, невидимой рукой подталкивает Серёжу в спину. Он хрипит в микрофон жалкое «извините», подбирает телефон и уносится к лифтам. Ребёнок внутри него жалобно зовет Олега, взрослый – пытается придумать, что делать со связывающей запястья паникой. Марго бодро вещает что-то из динамика: Разумовский зажимает микрофон рукой, отрезает строгое «меня нет» и снова сбегает. Немое и отчаянное «оставьте меня» разбивается вспышками фотоаппаратов и эхом шагов в коридоре. — Тише, тише, — тёплые руки ловят его, резко затягивая в тесный закоулок за стеной. Сил хватает только на то, чтобы обнять Олега за талию и прижаться щекой к его плечу, уткнувшись в жесткую ткань пиджака. — Холодно, — на грани измученного стона жалуется Разумовский, когда расстроенные отсутствием сенсаций журналисты окончательно расходятся. Рядом с Олегом можно побыть маленьким капризным мальчиком. Рядом с Олегом безопасно, надежно и спокойно – здесь Серёжу никто не тронет, не доведет до слез, не заставит вариться в пучине стыда и ненависти. — Сейчас, — Волков осторожно отстраняет его, снимает с себя пиджак и укрывает сломанные дрожью плечи. Серёжу окутывает тяжёлый древесный аромат одеколона, но даже через него он чувствует сладость выпечки – сегодня на завтрак он получил лучшие в своей жизни круассаны с шоколадом, но от волнения не смог доесть даже один. — Так лучше? Разумовский лишь несчастно кивает. Олег высовывается из-за угла, оценивая обстановку, а потом берет Серёжу за руку, переплетая пальцы – будто в одно движение обрубает птичьи когти, которыми Сергей готовился защищаться от обидчиков. Не надо ни от кого защищаться. У тебя всегда есть я. Как только створки лифта захлопываются, Серёжа снова ныряет Волкову под руку, крепко прижимаясь к его боку. Всё, чего ему хочется – расплакаться от бессилия и проснуться в своей кровати с осознанием, что это был лишь сон с кошмарным завершением. — Марго, — тихо зовет Волков. Разумовский иногда ему поражался: Олег даже с искином умудрился найти общий язык, и теперь они обменивались фразочками волков из мемов с пугающей периодичностью, что, вообще-то, должно было бесить, но на деле только вызывало неконтролируемую улыбку. — Всегда тут, Олег. — Отмени все встречи до конца дня. — Уже сделано. Серёжа лишь пожимает плечами на вопросительный взгляд. Он бы не продержался там и пяти минут, нет смысла отрицать очевидное. — Олег, это бред, — Серёжа носится по офису, только и успевая сдувать пряди, падающие на глаза. — Получается, закон бессилен перед этими людьми? Они воруют, насилуют, убивают, и всё сходит им с рук! Внутри ураганом поднимается злость, пылающая жарким, нехорошим пламенем, и, что страшнее всего – Сергей не хочет её заглушать. Ему хочется посмотреть, как Гречкина до смерти изобьют в тюрьме, хочется увидеть, как судья, вынесший приговор, проведет остаток дней в нищете, хочется понаблюдать, как снесут здание этого чёртового суда. Фемида дарит народу горькую последнюю усмешку и вонзает нож в свое сердце – картина, достойная лучших музеев мира. — Я пытаюсь, — Серёжа отчаянно сжимает кулаки, уже не сдерживая гнев. — Пытаюсь сделать жизнь простых людей лучше, но вот это… Руку перехватывают за запястье. Олег мягко забирает у него очки, откладывая их на стол. — Иди-ка сюда, — Волков тянет его к дивану, подталкивая Серёжу и усаживаясь рядом. — Во-первых, в таком состоянии ты ничего не решишь, — Олег закидывает ноги Разумовского себе на колени, стаскивает со ступней тяжелые кеды и разминает щиколотки. Сергей едва слышно хнычет, подаваясь ближе к его рукам. Ураган внутри немного, но успокаивается от тёплых прикосновений – Серёжа послушно забирается под приглашающе раскрытый плед, устраиваясь у Олега на плече. — Отдохни, ладно? Ты весь день на нервах. Нельзя заботиться о других, не позаботившись перед этим о себе. — Сказал мне человек, ушедший в армию. — Не остри, — советует Олег, невесомо щелкнув его по носу. — Я не знаю, что делать, — обессиленно признается Серёжа. — Серёж, солнце, послушай меня, — Олег поднимает его лицо за подбородок и заглядывает в глаза. — Порой ты забываешь, что в тебе очень много особенного, знаешь? Что ты не только умный до небес, но ещё и добрый, и смелый, и сильный. Всё ещё тот мальчик Серёжа, которого я встретил, когда мне было три года, а это было очень давно, чтобы ты знал. Я знаю, на что способны твои гениальные мозги и твоя тяга к справедливости. Ты обязательно найдешь способ упечь этого урода за решетку и отомстить за ту девочку. А сделать это можно по-разному. Например, посмотреть историю банковских счетов Гречкина и того судьи, а потом скинуть их одной небезызвестной журналистке… Серёжин забег с места к ноутбуку прерывается, не успев начаться. — Но всё это будет завтра, — стальным тоном объявляет Олег, укладывая тяжелую ладонь Серёже на бедро, чтобы точно никуда не сбежал. — А сегодня у тебя по плану плотный ужин, горячий душ и девятичасовой сон. Договорились? Разумовский смотрит ему в глаза и не может поверить, что жил когда-то без него. — Договорились, — соглашается Серёжа и тянется за поцелуем.