Как два пьяных натурфилософа лекарство от чумы открывали

Если бы Пьеро попросили вкратце рассказать, как им с Антоном удалось сделать одно из величайших открытий этого столетия, он не решился бы ответить честно. Заведение, в которое привел его Соколов, не было "Золотой Кошкой", как Пьеро поначалу опасался. Обычное питейное заведение, каких до блокады было немало по всем углам Дануолла, а теперь можно было по пальцам пересчитать. Да и пойло в них нынче разливали: если хочешь отравиться, то хлебнуть из Ренхевена было бы менее надежно. Сам Пьеро в этом понимал немного, но зато кое-что понимал в смешении веществ и изготовлении эссенций и мог предположить, что пиво не должно пахнуть мокрой собачьей шерстью, а цвет виски не может иметь столь дивный изумрудный оттенок. Изначально он, конечно, не собирался никуда идти. Всю предыдущую неделю они с Антоном разбирали дневники доктора Гальвани, те самые, которые тот долго прятал даже от коллег и которые после обнаружения вызвали в обществе бурю протестов и требований остановить ужасные эксперименты. Соколов воспользовался своим авторитетом, и дневники перешли ему к вящей радости их автора. Семь дней Пьеро корпел над заковыристым почерком, а Антон то, не стесняясь в выражениях, называл Гальвани последним шарлатаном, то путал страницы рукописей в попытках найти более подробные описания опытов, и, в конце концов, подвел итог, что это всё никуда не годится. Он уверенно заявил, что в них нет ни одной новой и свежей мысли, что записи стоило предать огню еще неделю назад и что доктор Гальвани — подражатель и дурак. И еще — что им с Пьеро просто необходимо расслабиться. Обоим, причем Джоплину в первую очередь. Пьеро протестовал, обосновывая это тем, что на них возложена громадная ответственность, и когда весь город стонет от чумы, они — единственные, у кого в руках есть возможность дать ей отпор. Они не должны отвлекаться, они не имеют права терять время, они — последний оплот и надежда Островной Империи, в конце концов! Но Антон тоже умел настоять на своем, не прибегая при этом к излишней патетике. А после третьего стакана бренди Пьеро был с ним уже согласен. Первый Джоплин цедил долго и нехотя. Он был подавлен из-за неудач в изысканиях и мысленно всё время возвращался к оставленным в лаборатории записям и крысам. А еще голос разума взывал к его чувству ответственности, и голосу разума категорически не нравилось это заведение, этот бренди, и — в данный момент — этот упрямый Соколов, притащивший его сюда, мешающий думать о важном и теперь предлагающий «по второй». Пьеро чувствовал себя здесь не в своей тарелке. Но Антон этого, конечно, не замечал: он громогласно ругал выпивку, о чем-то спорил с хозяином, подмигивал пробегающим мимо служанкам и чуть не придушил Джоплина, когда тот снова попробовал заикнуться об оставленных в лаборатории дневниках Гальвани. Нет, размышлять о завтрашних экспериментах в такой обстановке было решительно невозможно. — Вы просили вторую бутылку, сэр. Будет ли вам угодно еще что-нибудь? Пьеро поднял взгляд и в один момент забыл и про дневники Гальвани, и про чуму, и про то, что они — «последний оплот и надежда». Про стакан в руке он тоже благополучно забыл. — Сударыня, — пришел на выручку Соколов, — Нам будет угодно, чтобы вы разбавили наше скучное мужское общество своей прекрасной персоной! Мы будем счастливы, не так ли, Пьеро? Пьеро торопливо закивал, и бренди плеснул на штаны. Джоплин сразу же почувствовал себя самым несчастным человеком: это надо было так оконфузиться. Второй стакан он добил за раз — для храбрости и восстановления душевного равновесия. Прелестную служанку, которая к ним подошла, звали Алисией, а к тому моменту, как Пьеро высушил, наконец, брюки и уже аккуратнее расправился с третьим стаканом, к ним присоединились Берта и Молли. Соколов доверительно сообщил Джоплину, что глава Академии Натурфилософии здесь частный и желанный гость, и хозяин вовсе не против позволить ему некоторые вольности. Действительно, думал Пьеро, груз ответственности вовсе не должен ежесекундно давить на плечи. Это не значит, что про него можно забыть, но ведь всегда можно позволить себе некоторые вольности? И даже нужно: если взять и перевести взор куда-нибудь за пределы привычной обстановки, можно увидеть что-то новое, что-то потрясающее, что-то красивое. Говорят ведь, что у каждого есть какой-то горизонт взглядов, но если не смотреть по сторонам, то он сузится и станет бесконечно малым. Превратится в точку зрения, так сказать. Вот у них с Антоном была у каждого своя точка зрения, что порождало непримиримые противоречия между ними. А теперь на общем горизонте можно разглядеть перспективы блестящих открытий. Это, конечно, не значит, что какие-то проблемы разрешатся сами, есть же в мире такие страшные силы, как война, голод... Чума, в конце концов. Тут, конечно, с какой стороны ни смотри, всё равно решение надо искать путем упорной работы и тщательного анализа. — Вы полагаете, уважаемый коллега? — голос Соколова вырвал его из размышлений, и Пьеро запоздало сообразил, что рассуждал он вслух, и, более того, что его внимательно слушали. А заинтересованный взгляд Алисии дал понять: отступать некуда. — Я полагаю, — твердо ответил Пьеро. Хотел еще добавить, что готов поклясться, но передумал. Натурфилософы не клянутся, не имея должной аргументации. — А вы как полагаете, милая? Соколов, вальяжно расположившись между Молли и Бертой и приобнимая обеих за плечи, явно был настроен развить тему. Возможно, потому что выводы Пьеро, наконец, стали пересекаться с его собственными идеями о необходимости предаться возлияниям хотя бы на один вечер. Потому что куда чума от них денется? Точнее — куда они денутся от чумы? «Милая» — Молли уже полчаса как сидела, склонив голову на широкое плечо Соколова и восхищенно глядя на него — зарделась. — А я вот что думаю. Упорной работой и этими... анализами можно себе горб заработать. А кому-то и так по жизни везет. Может, эти они Чужому поклоняются? Господа некоторые поклоняются и вон как живут. — Не говори ерунды, Молли, — шикнула на нее Берта. — Сейчас все плохо живут, а поклонение Чужому до добра еще никого не доводило. На Флит-стрит, говорят, алтарь нашли. Так вся улица там от болезни и померла. — Ничего не вся. Алисия там жила и вот живая сидит. Да, Алисия? Ты еще скажи, что им Аббатство помогло. Ничего не помогло, выгнали с семьей из дома, и привет. Дискуссия явно сворачивала в стороннее русло, но Соколов расслабленно улыбался и не торопился спорить с девушками или подводить итог. — В Аббатстве свое дело знают. Спугнули они Чужого, вот Алисия и не заболела. Кто тут еще помочь мог? Чуть хрипловатый голос Алисии, до этого молчаливо сидящей по правую руку от Пьеро, перебил возмущение Берты. — Катились бы они все в Бездну: и Чужой, и Аббатство. Нам с братом только отец помогал, и то, потому что на китобойном судне ходил и имел с этого деньги. А теперь, когда нас выселили, а отец снова уплыл в Морли, больше и некому. Хоть упорно трудись, хоть Чужому молись. Слова Алисии прозвучали столь отчаянно и гордо, что Пьеро испытал острый порыв обязательно ей в чем-нибудь помочь, о чем немедленно и сообщил. Соколов добродушно рассмеялся. — Что же, уважаемый коллега, похоже, наше дело обречено, и спасет нас или чудо, или отец Алисии! Кстати, милая сударыня, когда он вернется? Было бы крайне любопытно с ним побеседовать... Пьеро отставил пустой стакан. Мыслей была тьма, а вот сосредоточиться и думать получалось уже не очень. Пока Антон говорил, Джоплин снял очки и протер стекла полой куртки. Потом надел снова, но четкости и ясности в голове не прибавилось. Алисия с упоением и жестикуляцией рассказывала Соколову про отца и про то, что до чумы и блокады с Морли на кораблях привозили целые контейнеры разной снеди, и отцу удавалось притащить немного диковинных продуктов в дом — тех, которые подпортились за плавание: яблоки, колбасы и даже сыры... Берта перебила ее и пожаловалась, что сколько она ни видела морлийских сыров, те вечно оказываются в плесени, видимо, на Морли совершенно не умеют их готовить! Пьеро, желая снова вклиниться в разговор, возразил, что на Морли разводят особые плесневелые грибы, придающие особый пикантный вкус некоторым блюдам, и, возможно, моряки забраковали те продукты просто по незнанию. Соколов тут же предложил провести эксперимент: попросить Алисию сравнить те подпортившиеся сыры с местными. Если плесень на них окажется одинаковая, то значит, Берта права. Пока они с Пьеро отвлекали и хозяина заведения вопросами о выдержке местного виски, технологиях его охлаждения и нюансах хранения, заставляя того бледнеть и заикаться, Молли сбегала в кладовую и принесла «образцы». Среди них, помимо зачем-то захваченных ей тивианских груш, по большей части гнилых, и серконской колбасы, испортить которую не могло, кажется, ничто, оказалось только два вида сыра. Первый — пролежавший в кладовой неделю. И второй — оставшийся еще с того месяца. Плесень нашлась на обоих, но выяснилось, что Алисия совершенно не помнит, как выглядели те самые, которые они пробовали на Флит-стрит. Ведь они их не разглядывали, а ели. Когда вторая бутылка подошла к концу, Пьеро посетовал о том, что перед исключением из Академии Натурфилософии он готовил занимательную работу, в которой развенчивал миф о пагубном действии музыки смотрителей на чумных крыс, но так и не успел представить ее перед сообществом натурфилософов. Антон предложил не терять времени и доложить всё сейчас ему лично. По блату, ибо он, так сказать, имеет полномочия. Из стульев и поломанного стола в углу они соорудили кафедру, но она оказалась слишком высокой для Пьеро, и тому пришлось лезть на стол. Когда-то в детстве он с прочей ребятней построил плот в небольшой заводи. Залезть на стол в этот раз оказалось почти так же сложно, как когда-то на тот плот. Доклад, а также принесенные Молли «образцы» и заказанные Антоном по этому поводу бутылки бренди, собрали вокруг себя приличную аудиторию скучающих постояльцев кабака, включая хозяина. Слушатели, правда, оказались более заинтересованы халявной выпивкой, чем докладом, но аплодировали охотно. То, что происходило после доклада, Пьеро помнил смутно. Запомнилось только, как он случайно схватился за грудь пришедшей на помощь Алисии, слезая со стола, а потом долго извинялся и обещал, что следующее свое изобретение он посвятит ей. И еще то, что Соколов поймал где-то крысу, чтобы опровергнуть тезисы из доклада Джоплина. Служанки пронзительно возмущались этому факту — это он тоже запомнил. И — совсем смутно — как они, несмотря на всеобщие протесты, вдвоем на подвернувшейся под руку посуде изображали музыку смотрителей. Кажется, у них даже получилось, и за это их чуть не побили. *** Ночь была сырой и душной, и воздух в подворотне был немногим свежее, чем в кабаке. Пьеро мутило, но, несмотря на это, он был почти счастлив. Они с Соколовым, поддерживая друг друга за плечи и раскачиваясь из стороны в сторону, пытались миновать порог забегаловки. Порог уже пару минут оказывал им сопротивление. — Я уверен, это были те самые морлийские грибы. Морлийские грибы, Антон! — не переставал отчего-то радоваться Пьеро, — Плесень, я имею в виду. И я более чем уверен, что это всё-таки были не местные грибы, а те самые грибы... Плесень, я хотел сказать, которую на Морли специально разводят, да-да! Морлийскую плесень! — Это дануолльская плесень, — парировал Соколов серьезным тоном, — Если она была изготовлена в Дануолле, и притом естественным путем, то она не может быть какой-либо еще. — Но сыр-то был морлийский! Значит, возможно, и плесень. И знаете еще что, — Пьеро понизил голос до шепота и признался не в тему, — Она назвала меня очень интересным и талантливым. — Кто? Плесень? — искренне изумился Соколов, — Нет? А, та служанка. Сосредоточьтесь, Пьеро, дохлую крысу вам в закуску! У нас впереди чертова лестница, а рядом с ней — чертова канава! Вы же не собираетесь преодолевать препятствие ползком? Если вы свалитесь здесь, то утонете в луже, и завтра мне одному придется беседовать с Гальвани о его работах. Нет, Пьеро, вы обязаны завтра быть в Академии. Да можете вы уже идти ровнее?! — Не могу, — признался Пьеро, чуть утихая, — Я себя чувствую как-то...аморфно. Возможно, я даже не утону. Как вы думаете, Антон, если я приду к ней завтра?.. — В таком вот аморфном состоянии? — Нет, в другом. В более твердом. То есть, в более трезвом, я хотел сказать. — В другом состоянии я рассчитываю вас видеть завтра в Академии на встрече с Гальвани. — Кажется, разумнее будет утонуть, — сделал вывод Пьеро, и тут же про него забыл, — Вы не помните, где она живет, Антон? На Флит-стрит? — На Флит-стрит теперь живет только чума и эта ваша плесень, — пробубнил Соколов, которому столь романтическое настроение коллеги уже успело надоесть. Пьеро покачнулся, не удержался на ногах и сел на пятую точку словно бы от удивления. Антон отпустил его, чтобы не рухнуть следом, ухватился за фонарный столб и устоял. Пару секунд пьяные натурфилософы молча смотрели в темноту. Заговорили одновременно. — Возможно ли, что... — Может быть, дело в том, что... — Если со всей Флит-стрит не заболела только семья Алисии, то, вероятно, нам нужно поговорить с ней подробнее. — Я с радостью, — оживился Пьеро, — Послушайте, Антон, разница между ее семьей и всеми остальными жителями Флит-стрит только в том, что ее отец привозил из Морли продукты? — Но некоторые морлийские продукты употребляют повсеместно, и это мало кого спасало. — Значит, речь о каком-то редком и деликатесном, которое повсеместно не употребляется? — Пьеро, должен признать, что я готов работать уже даже с этой вашей плесенью. Идем. Пьеро подорвался с места, накренился и взял курс обратно на кабак, и так резво, что Соколов смог догнать и развернуть его в сторону дома, только когда Джоплин уже вломился внутрь. Они снова обнялись, шагнули к выходу и всё-таки споткнулись о тот злополучный порог, который с таким трудом преодолели в первый раз. *** В главной аудитории Академии Наутрфилисофии сегодня было исключительно шумно и людно. Пьеро волновался так, как не волновался никогда, будучи здесь всего лишь студентом. Когда-то он мечтал о том, что будет стоять вот так вот за кафедрой, и полный зал ученых мужей будет внимать ему, но реальность оказалась куда более впечатляющей. Пьеро рассказывал как можно подробнее и о самой вытяжке из необычных плесневелых грибов, и о том, какое действие она оказывает на организмы живых существ, о том, какие эксперименты они провели с Соколовым, и о том, как можно наладить производство этой вытяжки в больших масштабах, дабы излечить от чумы всех в Дануолле. И еще о куче вещей, которые должны были быть, несомненно, интересы всем присутствующим. Однако когда он замолчал, ожидая вопросов, голоса в зале зашелестели совсем о другом. — Расскажите, как вам это удалось? — Да-да, безумно интересен ход ваших мыслей! — Кто из вас первым высказал идею? Пьеро замялся. Соколов, стоявший рядом, приосанился и перехватил внимание публики. — Мы пришли к результату совместными усилиями, — пауза в его речи, наверное, должна была показать значимость этого факта, однако Пьеро она дала время осмыслить ошибку: позволить Соколову отвечать на этот вопрос было плохой идеей. — Вообще, я вам скажу, что заниматься исследованиями в одиночку — неблагодарное занятие. Равно как и выпивать. В зале загалдели. Пьеро взмолился о том, чтобы Антон на этом и закончил. — Однако, — продолжал Соколов, игнорируя его молитвы, — Прежде чем приступить к совместным действиям, нам понадобилось прийти к единодушному пониманию ситуации. Это — и в некоторой степени везение — позволило нам найти ответ. — И всё-таки, — настаивал кто-то в зале, — Решающую роль сыграла ваша интуиция, а не мозги? Так сказать, не процесс логических умозаключений? Хотелось бы услышать подробности! — Ну что вы, конечно, у меня и Пьеро помимо мозгов немало и других, весьма выдающихся органов. Сейчас я всё вам расскажу, господа... В эту секунду Джоплин как никогда желал исчезнуть, испариться, провалиться в Бездну. Его долгожданный доклад грозил быть безнадежно испорченным. Потому что если бы Пьеро попросили вкратце рассказать, как им с Антоном удалось сделать одно из величайших открытий этого столетия, он не сумел бы ответить честно о том, что они с Соколовым, напившись паленого бренди, дебоширили и приставали к служанкам.