2013, май
Спортивная сумка не очень вместительная, поэтому Ойкава не сдает ее в багаж, а закидывает на верхнюю полку, как ручную кладь. Он едет налегке, все еще не зная, что ждет его впереди. Узнав, что Хосе Бланко возвращается в Аргентину, Ойкава понял — вот он, шанс, и на следующий же день, созвонившись с ним, взял билеты. Сейчас он сидит в гигантской железной птице, прямо у нее в брюхе, и, когда заводятся двигатели, Ойкаве кажется, что это урчит ее голодный желудок. С благодарностью приняв пакет от стюарда, Ойкава положил его в кармашек переднего кресла и не сводил с него взгляда весь полет. Его мутило. Он не впервые летел на самолете, но именно этот раз стал особенным. Сейчас он покидает дом; все остается позади: Иваизуми, всегда умевший подобрать ключик к его чувствам, Ханамаки и Матсукава, без розыгрышей которых Ойкава наконец-то сможет спокойно спать по ночам, глупое соперничество с Ушиджимой, которое и соперничеством нельзя было назвать по-настоящему — Ушиджима и за соперника его не считал, наверное. Кагеяма тоже остается позади. Он пока еще второгодка, но Ойкава все равно знает, что в будущем его будет разрывать от предложений команд V-лиги. И ух, как же Кагеяма бесит его! Хочется поскорее размазать его морду по стене, но лучше, конечно же, смотреть на него сверху вниз, когда он его одолеет. Ойкава дрожит от предвкушения и чуть не пропускает посадку. Все свое путешествие до Аргентины проходит мимолетно — строя планы на ближайшие годы, Ойкава слишком мало уделяет внимания окружающему миру. Когда под ногами — разгоряченный асфальт перед аэропортом Хорхе Ньюбери, позади — спокойная Ла-Плата и рой взлетающих и садящихся самолетов, Ойкава понимает, что у него нет пути назад.***
2014, январь
Он усердно тренируется, старается так, что только ночью, лежа в кровати и чувствуя, как из-под легких тюлевых занавесок струится прохладный ветерок, унимается биение сердца. По ночам Ойкава поворачивает голову к распахнутому балкону, слушает негромкую мелодию жизни пригорода, разглядывает стены соседского дома, почти белого в лунном свете и расслабляется. Каждое утро он встает, идет на пробежку, возвращается на завтрак, потом бежит в спортзал, где Хосе тренирует «молодняк». Понемногу он начинает привыкать к новой жизни; к незнакомому языку, местным традициям, темпераментным людям. К иностранцам тут особое отношения — все стараются быть внимательными и вежливыми, но стоит отвернуться, как разгораются страсти. Первые пару недель Ойкава трясся от страха, когда позади него начинались разборки с переходами на личности — не он ли сделал что-то не так? — но после перестал, уже улавливая, что в незнакомых словах не было враждебных интонаций. Просто тут привыкли так общаться. Единственное, что поразило в людях, которых Ойкава встречал — тактильность. Поцеловать друг друга, обняться, пожать руку — все это было в порядке вещей даже для тех, кто был малознаком. Ойкава вечно увиливал от неловких объятий, смачных чмоков в щеку и оборонялся так, будто его хотят съесть. Хосе до сих пор смеется над тем, как Ойкава порой шугается появившихся в поле зрения. Только в спортзале он чувствует себя комфортнее: люди, с которыми Ойкава занимается, постоянно шутят о его «японском воспитании» и подначивают, но не лезут, что облегчает командную работу. А еще, усек Ойкава, вокруг никому нельзя верить. Кроме Хосе, конечно. Все обещания, вырывавшиеся из чужих уст, будто стирались ветром, как ластиком. И на следующий день тебе никто ничего не должен. Ох, Ойкава, а где твои старые — уже ненужные, конечно, — кроссовки для пробежек? Вон они, на сыне соседской тетушки, ходит он в них в школу, а после — ужасно! — пинает ими футбольный мяч во дворе с мальчишкой, «одолжившим» у Ойкавы футболку и с девчонкой, у которой в волосах были его заколки. Ойкава никогда не злится на них. Потому что соседская тетушка кормит его до отвалу, девчонка почти каждый день оставляет у его комнаты энергетические батончики и питьевую воду, и даже старый дед с соседней улицы всегда помогает ему чем может — чинит телевизор, настраивает радио, дает инструменты. В общем, Ойкаве нравится. Он трудится, не покладая рук, и, наконец-то, в один прекрасный, душный день, обливаясь от пота и стоя на сводящихся судорогой ногах, держит в руках приглашение.***
2015, июнь
Он полтора года сидит даже не во втором составе, а в запасе. Тренировки стали еще труднее, чем раньше, но Ойкава благодарен Хосе за то, что хоть как-то, но подготовил его к этому. Его мало кто зовет по фамилии, чаще — по имени, в два слога, обрывисто — «То-ру», хах, если бы он действительно стал моделью, о чем мечтала его сестрица, то взял бы себе такой псевдоним. Но в напряженной атмосфере матчей, пусть и товарищеских или тренировочных, с основным составом, это прозвище — его исковерканное имя — становится символом. Слыша его, Ойкава всегда бросает взгляд на мяч, либо в прыжке — совершая подачу, либо в погоне за ним, когда он покидает четкую, везде одинаковую, линию площадки. На него надеются, в него верят, и Ойкава верит в себя тоже, потому что ради чего еще он выжимает из себя все, до приятной, но болезненной тяжести в мышцах? Его берут во второй состав в середине июня, буквально за неделю до матча, и у него опускаются руки. Не потому, что он разочарован тому, что это произошло через чертовых полтора года, а потому, что не мог стереть слезы счастья с лица грязными пальцами в почерневшем по краям тейпе. Вместо того, чтобы сдаться, потому что ты не «гений», выбрать путь, полный терний и теней… Хосе был прав, понимает Ойкава как никогда отчетливо. Ему хочется взобраться на самую высокую точку мира, чтобы оттуда прокричать всем: он, голый и босой, чужак в незнакомой стране, но он — смог! Смог доказать, что, даже если ты не «гений», если вложить все, что у тебя есть, до последней капли, в дело, которое ты любишь всей душой, то, несомненно, получится. Хосе поздравляет его бутылочкой саке, но Ойкава противится, как-никак, ему всего двадцать. В следующем месяце, правда, двадцать один, но день рождения — такая морока. Впервые Ойкава пьет по-настоящему. Не пиво, тайком принесенное в клубную комнату на «совещание» третьегодок, не алкогольный коктейль с вечеринки в честь выпуска. Он поддается напору Хосе и первую чарку выплевывает на пол, от жжения во рту его морщит, а Хосе заливисто смеется. Ойкаву поздравляют всей командой следующим же вечером, а уже с утра он приступает к тренировкам в соседнем спортзале. Застыв в дверях, Ойкава широко распахивает глаза от того, что уже с порога видно, насколько здесь выше уровень. А ведь над вторым составом — основной, и только взяв себя в руки, преодолев еще больше испытаний и приложив еще больше усердия, он сможет подняться. Поэтому, после этой мысли, он не медлит ни секунды.***
2016, июнь
Иногда Ойкава пролистывает соцсети, чтобы быть в курсе того, как дела на родине. Уже как полтора года Карасуно вошли в топ-3 по Японии, с тех пор взгляд Ойкавы нацелен на Кагеяму. Сначала блестящие матчи в молодежке, а уже сейчас его имя значится в официальных списках представителей Японии на олимпиаде. Ойкава завистливо покусывает губы, потому что пока у него нет ни шанса, ни права представлять Аргентину, но к следующей олимпиаде у него точно получится! Тем более, мотивации работать над собой стало в два раза больше. Ведь теперь Кагеяма с Ушивакой в одной команде. Ох, как же вопил Ойкава в подушку, когда прочитал об этом в блоге, просто невероятно. Не проиграв во втором составе и полугода, Ойкава оказался в основном. Но в этом сезоне у него не было шанса себя проявить — просто ни единого! Он был в основе, но сидел в запасных, и почему-то еще ни разу тренер не выводил его на площадку. Зато у Ойкавы стало больше возможностей наблюдать за тем, как работает его команда друг с другом, отмечать привычки, пределы, смену настроений. Его вывели на поле только в мае, и то — в качестве пинч-подающего. Ойкава понимал, что как связующий сейчас уступает, у него, несмотря на то, сколько он провел тренировочных игр и сколько смотрел на команду со стороны, все еще не хватало чего-то для того, чтобы выступить в основе. В июне Ойкава собирает вещи, потому что тренер устроил с одной командой из Рио товарищеский матч. Целая неделя в Рио, подумать только. Ойкава привык к смене обстановки еще со школы. Частые ночевки у друзей — в основном, у Иваизуми, — тренировочные лагери, а с тех пор, как он проживает в Аргентине, выездные игры в другие города, а зачастую и страны. Из-за приглашения в Club Atletico тоже пришлось переехать. А потом еще раз. Размышляя о том, понадобится ли еще один тюбик крема от загара, или хватит того, что есть, Ойкава пялится в стену. В комнату стучит хозяин, Ойкава цыкает, застегивая сумку, и выходит, передавая ключи. Его не будет неделю. Но возвращение в это место не станет возвращением домой. Что вообще он считает домом? Ойкава хмурится. Берет телефон, снимает блокировку, открывает галерею. Ему было уютно в самой первой комнате, что он снимал. Родительский же дом вызывает ностальгические чувства, но где его собственное место? В Рио чуть жарче. Ойкава, поправляя сумку на плече, вылезает из автобуса и идет за сокомандниками, особенно не поддерживая диалог. У них в клубе есть иностранцы, помимо него, все предпочитают общаться на английском, однако сейчас в основном слышались фразы на испанском. Удивительно, что от Аргентины до Бразилии — рукой подать, а официальные языки разные. Португальский чем-то царапал слух, к испанскому Ойкава уже привык. Языки, может, и родственные, но это совсем не то, как если бы Ойкава приехал с одного конца Японии на другой и проследил разницу в диалектах. В первый же день им дали всего пару часов на то, чтобы закинуть вещи и отдохнуть. Во второй половине дня Ойкава садится в тот же автобус, что довозил их от аэропорта до отеля, едет в спорт-комплекс. И впервые играет с первых минут. Основной связующий, который раздает ему указания со скамейки, совсем не ревнует. Кажется, он искренне пытается втянуть Ойкаву в команду, понимая, что когда-то придется уступить место. Ойкава счастлив до чертиков — он подает лучше, чем когда бы то ни было. Доводки либеро, даже самые неуклюжие ввиду мощных атак оппонента, Ойкава превращает в идеальные пасы. Он на кончиках пальцев ощущает, как сила и восторг зудят, переполняя его. Пляж в Рио великолепный. Ойкава с парой ребят из команды и вызвавшимся быть гидом противником, прогуливались неспешно. Тренер отпустил их на все четыре стороны, сообщив лишь, что если они похерят свое расписание и диету, будут в ответе за это сами. Но Ойкава впервые позволяет себе расслабиться вне постели. Пока они бродят по набережной, темнеет, зажигаются фонари; Ойкаву расспрашивают о планах на будущее, о том, где играл раньше, сокомадники хмыкают, когда Ойкава путается в английских словах, делясь воспоминаниями о Японии. В итоге, один сокомандник видит красивую девчонку и пытается познакомиться, он остается в комании Паоло и, кажется, Энцу. Они берут прохладных напитков, спускаются к пляжу ближе. Каменная насыпь от набережной растворяется в будто светящемся в темноте песке. Ойкава улыбается. Разговаривая, они доходят до сеток, где играют в пляжный волейбол, и едва не спотыкается, услышав давно позабытый японский язык. — Классный удар! — вопит один в один как в старшей школе. — Чего? — кричит Ойкава. — Серьезно? — и не может справиться с эмоциями. Он отстает от компании и делает два шага в сторону человека, которого ожидал увидеть здесь меньше всего. Действительно, думает Ойкава. Следя за успехами Кагеямы, Ойкава упустил из виду кое-что не менее интригующее. Коротышку Карасуно! — Это вообще возможно? — поражается вслух Ойкава, разглядывая знакомую лохматую макушку и совсем слегка повзрослевшее, чуть строже очерченное, чем в прошлом, лицо. Коротышка не изменил манере обзывать его и тыкать пальцем, а спутники Ойкавы интересуются, знает ли он Коротышку. Конечно, знает! Как Ойкава мог забыть столь нахальную вертлявую малявку, что, несмотря на свою абсолютно непригодную физическую форму, эволюционировала безумно быстро. Ойкава отвечает не сразу, пытаясь подобрать префектуре аналог в английском, Коротышка все вопит, и Ойкаву это умиляет — все такой же энергичный, Коротышка дарит Ойкаве давно позабытые чувства тоски по родной земле. Обычно, Ойкава старается не вспоминать, что Карасуно отобрали у него шанс поквитаться с Ушивакой и сразиться с ним еще раз на пике своих возможностей того времени. Но сейчас, глядя на Коротышку, Ойкава понимает, что не испытывает к нему негатива. Коротышка улыбается искренне, тянется к нему, опаляя своей солнечной аурой доброжелательности. Вокруг Коротышки всегда витает что-то такое, от чего Ойкаве немного не по себе, будто сейчас тот что-то выкинет, и на площадке он оправдывал свою непредсказуемость на все сто процентов. Были моменты и наоборот, когда Коротышка своим телом давал ему столько информации, что считать его действия было легко. Но теперь этого нет. Перед Ойкавой всего лишь старый соперник. Ойкава никогда не признается, но благодаря Карасуно и Коротышке в частности, он, уходя с матча за представительство префектуры на национальных, чувствовал себя отомщенным. Зависть к Кагеяме ушла уже тогда, когда он впервые поговорил с Хосе по душам, а вот нелюбовь к Ушиваке и его методам игры осталась до сих пор. Спутники Ойкавы напомнили, что время поужинать, он прощается с ними, поглядывая на Коротышку и думая, что с ним не заблудится, и зовет его перекусить. Ойкаве хотелось поговорить — даже не из-за того, что он уже давно не разговаривал на японском, а просто так. С тем, с кем разделил значимую часть своего прошлого. Нужно всегда идти вперед, но забывать — не стоит. Ойкава бережно хранит все ступени своего нелегкого пути в памяти, благодарит высшие силы и себя за то, что не остановился и пошел своей дорогой, не сломившись под гнетом чужой гениальности и самоуверенности. Ойкава знает, что все, что он сейчас имеет, он заслужил. Коротышка, по всей видимости, тоже не стоит на месте. Но что же он все-таки тут забыл? Ужин проходит за разговорами. Ойкава подтрунивает над посеявшем кошелек Коротышкой и угощает его щедро, заказав чуть ли не половину меню в тесном ресторанчике. Коротышка выглядит довольным, Ойкава завидует немного, он редко улыбался по-настоящему, а из Коротышки так и прет. Вопрос о Кагеяме висит в воздухе, и Коротышка интуитивно, что ли, чувствует его ложь, но больше к теме не возвращается, расспрашивая о том, чем занимается Ойкава. И радуется его успехам так, что Ойкава не может отвести взгляда. Волосы Коротышки стали короче и бледнее, выгорели на палящем солнце даже сильнее, чем у него. И тоже стали жестче. Ойкава поэтому и стал стричься короче — непослушные волосы сложнее расчесывать и укладывать, кончики секлись сильнее, но Ойкаве волос было не жаль. Не ради них он здесь. И не ради мечты сестренки, верно? Еще не особо поздно, так что на предложение Коротышки вернуться на пляж и сыграть с ним Ойкава принимает. И чувствовал Ойкава незримо, что после своего рассказа о Хосе, тот стал уважать его чуть больше, чем ранее. Все же, не зря, наверное, Коротышка звал его «Великий Король» — не мог он так звать того, чью силу бы не признавал. Что-что, а Коротышка, как и Кагеяма, в проявлении чувств был честен. Это Ойкава в нем ценит, особенно когда Коротышка объясняет ему основы пляжного волейбола. Ойкава был слишком в себе уверен. А потом облажался. И хотел было разозлиться — и на себя, и на Коротышку, и на весь мир, но оказалось, что Коротышка и думать не стал об издевках над ним, он принял слабость Ойкавы и смеялся не надменно, а… ну, просто смеялся. Так что, Ойкава, перебрасываясь с Коротышкой фразами, обронил, что не против встретиться еще. Ну, то есть, «в следующий раз ты угощаешь» звучит совсем не так, но подразумевал Ойкава именно это. И в матче против явно более опытных игроков Ойкава снова лажает, а Коротышка снова объясняет, протягивает руку помощи. И как никогда Ойкава цепляется за нее. Они встречаются всю неделю, обмениваются номерами — хотя связываться проще в соцсетях, и Ойкава слегка краснеет после того, как Шое публикует их фотографию с немного провокационной подписью. Ойкава представляет себе лицо Кагеямы, когда тот увидит ее — и совершенно не представляет, что лицо у Ушиваки будет абсолютно таким же. Расстались они на хорошей ноте, обещая поддерживать связь, поэтому, уже в самолете, Ойкава начинает немного скучать. Все же, все это время ему чего-то не хватало, а Коротышка сумел сделать так, чтобы Ойкава, наконец-то, стал чувствовать себя дома. Закрывая глаза, Ойкава впервые за долго время молится.***
Прическа Кагеямы стала еще смешнее, — Ойкава задумчиво нависает над распахнутым холодильником. На последнем году он коротко подстригся, но это — нечто, — Ойкава вертит в руках пачку апельсинового сока. Я боюсь, что Куними-чан как-то в этом замешан, — Ойкава набирает ответное сообщение, прихлебывая сок из граненого стакана. Пляжи, наверное, везде одинаковые, рассуждает Ойкава, выходя на улицу. Он напялил солнечные очки, на ноги натянул пляжные шлепки уже предвкушая, как песок будет натирать ступни и колоть между пальцев, и отправился к океану. Просто потому что. На периферии пестрят броские вывески галантерей, фудкортов и продуктовых, под ногами вымощенная белым камнем дорога иссечена тонкими линиями теней, от которых развевались тени флагов. Солнце палит во всю дурь, по икрам раздражающе стекают капельки пота, на затылке, думает Ойкава, опять вьются влажные волосы. Мне Яотоме написал, что из-за этого теперь, когда Кагеяма злится, на его лбу видны морщины как у шарпея, — Ойкава, не стесняясь, хохочет, представляя себе Кагеяму с собачьей мордой. Он отсылает какой-то веселящийся смайлик, просит прощения у человека, которого задевает плечом, отрывается от телефона, чтобы окинуть панорамным взглядом побережье. Спрашивает, кто такой Яотоме. Наш кохай, пришел, когда мы были второгодками. Он тоже связующий. И он подружился с Кагеямой. Представляете, Ойкава-сан! Он подружился с Кагеямой! Ойкава уберегает «Шое» для личной встречи, печатает: Но ты же тоже его друг, Коротышка. Конечно, отсутствие способности Тобио-чана к коммуникации — неопровержимый факт, однако, завести друга может даже идиот. Спасибо, Ойкава-сан! Ойкава смеется, прикрыв кулаком губы. Он слишком долго стоит на месте, поток местных вперемешку с туристами обтекает его неохотно, и ему приходится дислоцироваться к небольшой зоне отдыха с пластиковыми столами и стульями. Усевшись под зонтом, Ойкава снова берет в руки телефон. Знаешь, благодаря чему я спокойно сплю по ночам? М? Благодаря тому, что представляю лицо Ушиваки-чана, когда Тобио-чан пасует ему, как хочет, а после орет на него и они по-тупому, как два болвана, сверлят друг друга взглядами. К следующему сообщению прикреплена фотография, и Ойкава вздергивает бровь. А потом расплывается в ехидной улыбке. Я не знаю, откуда у тебя это, и знать не хочу. Но это, определенно, лучшее, что я когда-либо видел. Хе-хе. Я поддерживаю связь почти со всеми! У меня есть много интересных фоток. Хотите, покажу? Ойкава спускается к воде, достает из рюкзака полотенце, расстилает его и плюхается на спину. Выкручивает яркость на телефоне на максимум, зарывается ступнями в песок, сбросив обувь, и целых двадцать минут с довольной мордой комментирует коллекцию фотографий Коротышки. Иногда пересылает что-то, прилепляя в редакторе мемные фразочки, и Коротышка нечленораздельной латиницей пытается передать свою реакцию. Ойкава про себя думает, какой же он гениальный меминатор. А потом делает селфи, прикрепляет эту подпись, и Коротышка незамедлительно говорит, что опубликует это в своем блоге, если он не перестанет издеваться над его мышцами живота и легкими, потому что уже задыхается от смеха. Эй, Ойкава-сан? Ойкава вместо того, чтобы сразу же ответить, проводить указательным пальцем по экрану, цепляя аватар Коротышки ногтем. А? А давайте вечером созвонимся в скайпе! Ойкава переворачивается на живот, потому что слепнет от яркого белого пятна на небе, потом соглашается — почему нет? Сегодня у него законный выходной, как бы ни хотелось, но отдыхать — это необходимость. С этим у них строго. Ойкаве хватило единственного раза, когда он ослушался указания тренера и поперся отрабатывать подачи после матча. А после получил травму, которая напоминает о себе и сейчас — в виде фиксатора на колене. Поэтому, после ничегонеделанья на песке, Ойкава еще немного бродит по окрестностям, уже достаточно знакомым, чтобы не потеряться, затаривается в магазинчиках всякой ерундой — мотком тейпа, бинтами, заживляющей мазью, парочкой футболок с миниатюрной летающей тарелкой на груди, берет фруктов и минеральной воды, в ресторанчике на углу соседнего дома заказывает навынос курицу с овощами и салат. А уже в шесть, разложив еду на столе, раскрывает ноутбук и набирает контакт «Хината Шое». — Рискнул пригласить тебя на ужин, если ты не против, — улыбается Ойкава открыто. Коротышка написал пару минут назад, что еще не ужинал. — Ох. Вы приглашаете меня на свидание, Ойкава-сан? — рдеет Коротышка, отводя глаза и чуть наклоняя голову, отчего половину лица скрывает козырек бейсболки. — Почему бы и нет, — он находит это смущение довольно милым. — Давай, я знаю, я слишком великолепен, чтобы ты мог отказать. Коротышка подрывается с места, гремит чем-то на кухне, обменивается репликой с соседом — упомянул как-то, что снимает комнату и у него крайне замкнутый сосед, помешанный на японской культуре, но при этом не обращающий на Коротышку внимания. Все это Ойкава слышит приглушенно и терпеливо ждет. Блеснули влажные руки, расставляя перед ним — точнее, перед камерой, — две тарелки и стакан с торчащим ярлычком чайного пакетика. — Шое, — он зовет его по имени второй раз, из-за чего Коротышка вздрагивает, плюхается на стул и пододвигается ближе. — Что, Ойкава-сан? — удивленно вопрошает Коро… Нет. Шое. Ойкава смакует его имя, подбирая что-нибудь милое в виде прозвища, но не выходит. — Чтобы ты знал, полотенца изобрели тысячи лет назад. Шое мило чихает, тыльной стороной ладони потирает нос, а потом говорит: — У нас чистых не осталось. Приятного аппетита, Ойкава-сан! Они оба, кажется, не привыкли молча есть, поэтому уже через половину минуты Шое с натянутыми круглыми щеками щебечет про нюансы пляжного волейбола, а Ойкава внимательно внимает, кивает головой, разбавляет его реплики своими мыслями, мысленно отмечая, что Шое не только стал рассудительнее, но и… мудрее? Именно благодаря ему Ойкава задумался об основах и именно из-за него стал применять немного иной подход к тренировкам, что явно отметил тренер. — Знаете, Ойкава-сан, я вот подумал о том, что иногда просто необходимо остановиться и решить, что делать дальше. В школе я обычно сразу пытался справиться с проблемами сразу и не строил никаких планов. Поэтому так долго осваивал блок, прием, п-подачи… А сейчас я точно знаю, чего хочу. Вы удивитесь, когда увидите меня в следующий раз, обещаю! — Надеюсь, это взаимно, — Ойкава отодвигает пустые контейнеры влево и опирается локтями на стол. — Но иногда бывает так, что нужное решение приходит спонтанно. Просто нужно подождать, и когда этот момент придет, ты… захлебнешься от пришедшей в голову идеи. — У вас такое было? — Ага, совсем недавно. Когда мы играли с тобой против тех ребят, помнишь? Я сказал тебе, что вернулся к основам. — Ох, это был такой момент! — Шое взмахивает руками и всасывает последнюю порцию лапши, облизывает коротко уголки рта, испачканные соусом. — Что ж, в следующий раз, когда вы покажете класс, я буду гордиться собой. — Эй! Я всегда показываю класс! — деланно хмурится Ойкава, а потом они вместе смеются. — Что ж, спасибо вам, Ойкава-сан! За беседу, ужин, и… — Шое закусывает губу. Ойкава едва сдерживается, чтобы, как дурак, не ткнуть пальцем в монитор туда, где алеет кончик носа. — Ну, такое необычное свидание. — И тебе спасибо, Шое. В следующий раз ты приглашаешь, — подмигивает Ойкава и отключается. Когда ноутбук уходит в спящий режим, а Ойкава все еще пялится в пространство перед собой, ему кажется, будто он что-то упускает.***
2017, февраль
Спустя сотни часов в скайпе, тысячи сообщений во всех возможных соцсетях и десятки самых глупых фотографий, они, наконец, снова встречаются лично. На этот раз Шое поджидает его у выхода из аэропорта, и Ойкава идет к нему, не вынимая руки из карманов, опасаясь, что иначе раздавит Шое в объятиях. Снова выездные игры, но в этот раз они в Рио на день раньше, поэтому этот день Ойкава заполняет Шое; его загорелыми окрепшими руками, изредка касающихся его плеча или локтя, его улыбкой, откровенной и чутка уязвимой, его щурящимися глазами — не то от солнца, не то от переполняющего предвосхищения, Ойкава трепещет. Они в шутку — в шутку ли? — обозначали свои посиделки в скайпе свиданиями. Но сейчас, когда Ойкава говорит: — Надеюсь, ты выбрал хорошее место для свидания, — кончики ушей Шое краснеют, сам он потирает шею и переминается с ноги на ногу, а Ойкаве будто под дых заехали, все становится на свои места. На невинные шутки уже совсем непохоже, когда горячая, чуть тронутая потом ладонь, сжимает его пальцы. И Ойкава попросту следует за маленьким, эфемерным чувством окрыляющего счастья, которое можно разглядеть на прилипшей к спине футболке, на алеющей блестящей шее и маленьких, аккуратных мочках ушей. Шое ведет его, не расцепляя рук, Ойкава — плывет, широкими шагами стараясь не отстать — Шое пружинит по раскаленному тротуару, будто не замечая, как вокруг них все буквально плавится. Они целуются в переулке у мусорок — это не самое романтичное место для первого поцелуя, но Ойкава не чувствует зловония, ему ноздри щекочет соленый запах Шое, его руки скрещены у него за спиной и крепко прижимают к себе, Шое на носочках тянется к его губам и прерывисто целует, целует его губы, подбородок, мажет по щеке, сжимает руками поясницу Ойкава и тот пытается успеть словить каждый поцелуй. Он сдвигает привычно красующуюся на голове Шое бейсболку козырьком назад, подхватывает его под бедра, резко выдыхая — оказывается, тяжелый, — и, уже находясь вровень с ним взглядами, целует по-настоящему. Не то чтобы до этого было иначе. Просто. Просто теперь он горит изнутри, потому что внутри Шое горячо и влажно, его слюна вязкая — чертова жажда, — а зубы ровные и маленькие. У Ойкавы внутри вспыхивают и сгорают звездочки, внутри него — ночь, внутри любовь. Неожиданно пришедшая, но слишком громкая, чтобы игнорировать ее, задвинув подальше. Ойкава может позволить себе иметь все, что захочет. Сейчас он хочет держать Шое за руки, носом вжиматься в изгиб шеи и кружить его в объятиях, стоя по щиколотку в океане.***
Шое приглашает его в комнату, Ойкава отправляет тренеру сообщение, что останется на ночь у друга, а утром будет на тренировке вовремя, и соглашается, не дожидаясь ответа. Он ведет себя эгоистично. Впрочем, как и всегда, но сейчас он позволяет себе получить капельку тепла, которой так не хватало блядских четыре года. Шое ложится в его ладони идеально, Ойкава всю ночь не выпускает его, обнимая. Они смотрят дурацкое псевдодокументальное кино, ужинают какой-то ерундой — луковыми кольцами с соусом, — запивают его диетической колой, но этот «ужин» удовлетворил аппетит Ойкавы лучше, чем тщательно составленное меню тренера; потому что аппетит в нем играет совсем другой. Они снова долго целуются, Ойкава не понимает того, что происходит с ним и какого черта его так заводит тот, кто совсем недавно был нескладным подростком. Все его тупые мысли прерывает пыхтение и влажный блеск самых глубоких темных глаз. Ойкава обхватывает еще не до конца утратившее круглость лицо и проводит большими пальцами по светлым, выжженным и почти незаметным бровям. — Ойкава-сан, — бормочет Шое, он дышит глубоко, а Ойкава даже знать не хочет, как выглядит со стороны сам. — Шое, — Ойкава прикусывает его за подбородок, чувствует, как в волосы вплетаются огрубевшие пальцы, пытается найти место для своих сейчас совсем неуместно длинных ног. — Ойкава-сан.***
Ива-чан, как мужчины занимаются сексом? Идиот, загугли. У тебя совсем крыша поехала? М-м-м, просто, может, у тебя есть какой-то опыт… Твою мать, ты конченный, Ойкава, знай это!***
Ойкава возвращается в Аргентину, Шое остается в Бразилии. Они не говорят о том, что между ними, ничего. Никакой сентиментальной ерунды, глупых пустых обещаний и обреченных взглядов. Просто Шое приходит его проводить, на регистрации машет ему рукой и притягивает за футболку через ленточное ограждение, чтобы подарить безумно воздушный поцелуй, совершенно не смущаясь ни людей вокруг, ни сокомандников Ойкавы. Ойкава треплет его по макушке, обводит ушную раковину венеровым холмом, смотрит щемяще-нежно, и после Шое уходит, напоследок задержав его ладони в своих на мгновение. От надоедливых расспросов Ойкава отмахивается, и до самого момента, пока по громкой связи стюард не просит перевести в авиа-режим все устройства, строчит Шое дурацкие милости. Шое шлет ему кучу каомодзи. Прислонившись к иллюминатору лбом, Ойкава прикрывает глаза. Прямо под ним размашисто раскинулось крыло самолета. Рабочие в форменных жилетах о чем-то спорят, активно жестикулируя, Ойкава глушит нарастающий гул наушниками-капельками. В голове вертятся дурацкие обрывки их диалогов, всплывают в памяти обрывки фотографий, на языке будто застыл вкус соли и чего-то кисло-сладкого. Свалившись в дрему, Ойкава слушает размеренные гитарные переборы, у него под веками сейчас все алое и плывут пятна, словно он смотрит на солнце. У него не было серьезных отношений раньше. Покинув Японию, Ойкава так и не свыкся с местным колоритом окончательно, все девушки казались ему во всем чересчур — чересчур говорливыми, чересчур откровенно одевающимися, чересчур страстными. А о мужчинах он и не думал даже. Но Шое очень милый. Вне площадки, на ней он — монстр, но наедине… Он смелый, даже чувствовавший его неопытность Ойкава удивлен. Если Шое хотел что-то опробовать, он себя не сдерживал. Поэтому, когда на пробу он запустил подушечки пальцев вниз по животу, под резинку белья Ойкавы, того хлестануло волной возбуждения. Неожиданным было то, как уверенно Шое изучал границы между ними, как беззастенчиво искал на теле Ойкавы слабые места, как зацеловывал его коленки — и под коленками, как без брезгливости водил кончиком языка по его слегка проступающим ребрам. Ойкава был менее смел; Ойкава касался осторожно, каждый раз спрашивая себя, хочет ли он этого. Он не был с мужчиной. Поэтому все три вечера, проведенные вместе, они читали язык тела друг друга и лобызались в обнимку на узкой кровати. Ойкава не уверен в том, хочет ли попробовать заняться сексом, и они отложили этот вопрос до следующей встречи.***
О-о-о, вы видели задницу Кагеямы? Она стала такой упругой! Я не хочу обсуждать задницу Тобио-чана. Лучше бы обсудил твою. В моей нет ничего интересного. Вот у вас задница что надо! Я все еще жалею, что не оставил на ней ни одного укуса. В следующий раз вы так легко не отделаетесь! Ты слишком пылкий, засранец. Меня не особо волнует мнение других, но когда все пялятся из-за засосов, неловко даже мне! Когда займемся любовью, вас будет волновать исключительно то, как бы ходить прямо и не хвататься за поясницу, так что засосы это мелочи. Чего? С чего это ты взял, что ты — и меня? А с чего это вы взяли, что я вам уступлю? Это не соревнование, это банальная логика. Я не могу позволить себе быть не в форме лишнюю минуту. Говорят, к этому быстро привыкаешь. И вы привыкнете! Шое. Да, Ойкава-сан? Я тебя придушу.***
2017, декабрь
Шое говорит, что сегодня закончился его финальный матч, так что скоро он вернется в Японию. Зачем, спрашивает Ойкава. Зачем ты возвращаешься туда, где нет меня, не спрашивает он. — Я приехал только на два года. Все когда-либо подходит к концу. Ойкава не может сглотнуть — в горле застревает невысказанная обида. — У меня, как и у вас, Ойкава-сан, есть цель. Только достигнув ее, я смогу почувствовать себя свободным. Ох, вы плачете? — Шое едва ли не прилипает к экрану. — Из-за чего? — невесело усмехается Ойкава. — Ну у вас было такое странное выражение. Дождитесь марта, пожалуйста. У моих друзей свадьба будет, — Шое сминает губы и теребит немного отросшую завитушку на виске. — После нее я заеду к вам. На недельку. Может, две. А уже потом… не знаю, когда я вернусь к вам, не уверен, сколько времени займет то, чего я хочу. Но я знаю, чего я хочу, кроме этого. Вас. И… Надеюсь, вы дождетесь. Ойкава смаргивает непрошенную слезу. И начинает рыдать, сопливо и совершенно некрасиво — такой отвратительный плач совершенно не подходит его идеальному лицу, искажая черты, которыми он так гордится, но он бессовестно рыдает, стискивая подушку, которую до этого держал на коленях, и Шое растерянно перевод взгляд то на него, то куда-то в стороны, словно ищет, на чем сосредоточиться. — Ты-ы-ы, — Ойкава всхлипывает, задыхаясь, в легких тесно, — ты такой тупой, Коротышка! А на следующий день просыпается с мешками под глазами, опухшей рожей и с ноутбуком под боком, на экране которого видна кровать Шое и копна вихрастых волос, остальные части Шое скрыты тонкой белой простыней. Ойкава слышит его сопение и тяжелые постанывания. Иногда сквозь сон Шое бормочет его имя — смущающе, потому что Ойкава не знал, что во сне — или фантазиях? — Шое зовет его по имени. И имя его впервые слетали с чужих уст так правильно. Ойкава вжимает лицо в отсыревшую подушку и снова засыпает, но уже гораздо легче.***
2018, март
— Я! Я опоздал, но!.. — задыхаясь, пытается выговорить Шое; он упирается ладонями в коленки, чуть согнувшись, и пытается восстановить дыхание. Они просто шли по одной из торговых улочек, по которой Ойкава ходит каждый божий день, но тут Шое сорвался с места, сказал ему идти, что догонит, и Ойкава пошел дальше, слегка возмутившись. Они только полчаса назад встретились, а Шое уже пытался от него сбежать. Ойкава, конечно, знает, что сам себе всякое придумывает, но избавиться от липких мыслишек не может. — Чего? — разворачиваясь, Ойкава замечает в руках Шое небольшой картонный пакетик. — В конце февраля!.. Год и две недели назад, вот, — Шое тяжело вбирает в себя воздух, а после палит очередью, — у нас была годовщина две недели назад и я совсем забыл вас поздравить, поэтому, пожалуйста, примите от меня небольшой подарок! Глядя, как Шое протягивает ему пакетик в глубоком поклоне, Ойкава теряется. — Шое, ты чего? — шепчет он. — Иди сюда, ладно тебе, все в порядке. — Но я не вспомнил даже когда ехал к вам. — Да я и сам забыл совершенно. Обычно я никогда таким не занимался, ну… Не отмечал такие даты, да и вообще… Ха, да, наверное потому, что впервые серьезно у меня с тобой. Шое ладонью водит по затылку, смотрит исподлобья, но взгляд у него скорее упрямый. В пакетике самая обычная бижутерия. Колечко на цепочке. Ойкава в порыве делает шаг вперед и стискивает Шое в руках, прижимает его голову к своей груди — чтоб тот слышал стук, отчаянный и полный любви. Грудная клетка не предназначена для такого количества счастья, которым одаривает его Шое. Ойкава даже не знает, заслужил ли он его вообще. Они держатся за руки, не стесняясь, едят одно мороженое на двоих, плещут друг на друга водой из бутылок в театральной ссоре, бросают друг другу мяч, который Ойкава предусмотрительно взял с собой, бегают наперегонки с соседскими мальчишками по импровизированному футбольному полю на пустыре, взбираются на самую высокую точку набережной; целуются. Ойкава сидит на широких перилах спиной к набирающим силу волнам, Шое стоит между его ног, сжимает бедра. У них одно дыхание на двоих. У них все время мира. Ветер путается в волосах Ойкавы, ласково чешет затылок, подбрасывает прядки на макушке, и Шое ласково гладит его по голове, в глазах у него плещется то, от чего у Ойкавы по телу разливается томная нега. Они делают фотографию, не меняя позы, Шое жмется к Ойкаве и обнимает его за талию, Ойкава губами касается лба Шое, чуть выше виска. Из вредности Ойкава отправляет ее Кагеяме, Шое только хмыкает и дерзко прикусывает его за кадык. И, когда Ойкава смеется, буквально мурчит от вибрации.***
Несмотря на приезд Шое, у Ойкавы нет особенного освобождения от тренировок. Поэтому, уточнив у тренера, можно ли его парень заглянет к ним, берет Шое с собой в зал. Они приходят самыми первыми, потому что уснули слишком рано, проснулись задолго до будильника, позавтракали оставленным хозяином в холодильнике рисом с овощными котлетами, успели сделать пару кругов по району. А еще у Шое случайно оказалась с собой волейбольная пара обуви. — Как же давно я не был в зале на самом деле, — говорит Шое. — У меня рядом нет никаких спорт-комплексов, пару раз мы с Сантаной выбрались, конечно, но… было как-то не так. А мне точно можно тут быть? — Тренер разрешил тебе прийти, и, пока никого нет, что такого в том, что ты немного разомнешься? — ухмыляется Ойкава, натягивая сетку. Шое нетерпеливо вертит волейбольный мяч в руках и, когда Ойкава подает знак, подбрасывает его, потом отправляет в сторону Ойкавы нижней передачей, а после разбегается, чтобы пробить с его паса. — Агрх, нет того «бам», слишком… не так! — негодует Шое. — Попробуй чуть выше и сильнее. Ойкава подстраивается под ритм Шое достаточно быстро. Тот невероятно быстро мечется по площадке, накидывая ему с разных точек, под разными углами; мячи в корзине кончаются, когда, наконец-то, Ойкава понимает — он готов сделать идеальный пас. Конечно, он не гений, как Кагеяма. Но у Ойкавы есть то, чего нет у Кагеямы. Они замечают, что не одни, не сразу. Ойкава здоровается с тренером и просит прощения. — За что, Тору? — гогочет старик. — Так я и знал, что не простой этот мелкий. Учитывая, как ты повернут на волейболе, вряд ли ты влюбился в него просто за красивые глаза. — Но у него действительно красивые глаза, — пропевает Ойкава. — Ойкава-сан, — лепечет Шое и инстинктивно прячется за его спину. — Не бойся ты меня, мелкий, — машет старик. — Где играешь? — Н-нигде, но… — Хочешь к нам? Если расскажешь, где научился так играть, могу замолвить словечко. Ойкаву немного грызет изнутри, но с другой стороны он понимает — Шое тоже немало работал над собой. А быть с ним рядом еще чаще волнует Ойкаву больше, чем то, что ему предлагает контракт тот, чьего уважения он сам добивался несколько лет. — Я не могу. Я… Возвращаюсь в Японию. Скорее всего, я подпишу контракт с «Черными Шакалами». — Понятно, — кивает старик и сцепляет руки в замок за спиной. — Хорошая команда, молодое поколение в ней сейчас просто ужасает. — Да, я знаю, — улыбается Шое впервые за разговор. — Я играл против них в старшей школе. Это было… захватывающе. А вы что, все команды мира знаете?! Ойкава приобнял Шое за плечи, подвел к тренеру и буквально утонул в мелодии его голоса. Они сидели на скамье, потихоньку подтягивалась остальная команда, а тренер без умолку болтал с Шое. Ойкава давно не видел тренера таким довольным. — Не хочешь сыграть с нами? Я так понимаю, с Тору ты хорошо взаимодействуешь. — Я! Конечно, с радостью! — и Ойкава ласково сжимает его живот кончиками пальцев. Шое выдерживает полноценную тренировку профессиональной команды с честью — наматывает круги позади всех с воодушевлением, отлично разминается, задействовав все нужные группы мышц, отрабатывает подачи, приемы и блоки; его немало поддерживает Паоло, с которым он за последние полтора года привык сталкиваться, остальная команда щетинится, с подозрением наблюдая за каждым его движением, но Шое непробиваем — боже, он взрастил второго Ушиваку, — панически думает Ойкава, а потом, во время разминочного матча в три сета, пасует ему в каждой опасной ситуации. И Шое его не подводит.***
— Ойкава-сан, — хватает его за край футболки Шое. — Пойдемте на пляж. После школы мы впервые встретились на пляже. Я… хочу провести последний вечер с вами там. Ойкава рассчитывает, сколько им потребуется времени для этого, потом плюет, тащит Шое к автобусной остановке и они едут. Холодает; Ойкава взял из раздевалки запасную олимпийку, свою отдал Шое, и, взяв его ладонь в свою, засунул ее себе в карман. Шое шел медленно, постоянно вертел головой. Ойкава думает — чего тут смотреть, океан везде одинаковый; они бредут босиком по остывающему песку, восходит луна, вода совершает набеги на линию берега, Ойкава хочет целовать Шое, Шое хочет найти звук. Когда Шое останавливается, Ойкава чуть склоняет голову в немом вопросе. Но Шое освобождает ладонь из плена его руки, достает телефон и включает какую-то французскую медленную песню, после кладет телефон обратно в карман и говорит: — Как насчет очень затяжной прелюдии? — щурится Шое, жестом приглашая его на танец. Ойкава подхватывает его, руки Шое смыкаются у него на шее, и они кружатся из стороны в сторону, на мокрой кромке песка остаются их запутанные следы. Ойкава не смыкает глаз, чтобы запомнить все до последней мелочи. Кто знает, сколько ему ждать. Шое слегка подпрыгивает, чтобы чмокнуть его в щеку. Ойкава думает, как он жил без этого. И как будет жить.***
2018, ноябрь
Ойкава знает, что скоро Шое вернется. В руке он сжимает телефон, на котором открыта запись из твиттера, гласящая, что матч «Schweiden Adlers» против «MSBY Black Jackals» закончилась со счетом 1:3. Оказалось, что ждать ему нужно будет гораздо меньше, чем он думал. Один сезон. Ойкава-сан, пишет Шое, эта победа — только моя. Но, если хотите… в следующий раз я посвящу ее вам.