***
Приливная волна облизывала берег. Маленький Игорь сидел на корточках, выковыривая из-под мелких камешков кусочки обкатанного морем стекла. Хотя какое это море, так, залив. Ведь море — оно большое, вот как Белое море. Или, еще лучше, Баренцево море. И оно такое соленое, что мелкие ранки на пальцах жжет, если дотронуться до воды. — А почему они боятся соли? — Потому что мы все когда-то вышли из соленой воды, а они приходят из другого мира, где соли нет. Игорь сжал в ладони стекляшки, на просвет похожие на овальные капельки цвета, и догнал отца, который неспешно шел по берегу, обходя гранитные валуны. Казалось, что чуть подальше сосны сливаются с линией прибоя и растут прямо из воды. — А что еще? — Железо их жжет. Сталь тоже подходит, это ведь сплав железа с углеродом. Немного угля в железе не помешает, — отец наклонился и поднял из песка плоский камешек, убрал в карман. Потом, в конце прогулки, они будут пускать по воде «блинчики». — Железо и соль, вот только раньше найти их было не так просто, так что справлялись огнем, едва удавалось отделить паразита от носителя. Но отделяли даже тогда солью. — Огонь-после-соли! — Игорь вскарабкался на валун и, расставив руки, замахал ими, как будто это были крылья. Из кулака просыпалось несколько кусочков вылизанного волнами стекла. — Соль-железо, соль-железо! А почему они не улетали? У них ведь крылья! — Потому что человек летать не может, — Константин подхватил сына и усадил себе на плечо. — А они не могут долго жить без человека. — Когда я вырасту, то всех-всех тебе помогу поймать! — У нас в Питере он всего один остался. И я надеюсь его найти до того, как ты вырастешь. Но знания… — Лишними не будут! — Игорь поднял руку, снова разглядывая небо через цветные стеклышки. — Соль-железо… Я не хочу, чтобы люди страдали. Через пять лет лейтенант Константин Гром отправился на расследование. Рядом с детским домом в сарае на берегу Финского залива были заживо сожжены трое мальчишек, известных своими попаданиями в детскую комнату милиции. Довести дело лейтенант Гром уже не успел. Игорь знал почему, ведь именно он нашел обгоревшее тело.***
Следующий выстрел лег в грудь. Гром переломил обрез и вставил следующие два патрона, но в тот момент, когда он с щелчком вернул ствол на место, чутье заставило упасть и перекатиться. Струя пламени прошла над головой. Он нырнул за диван, сжимая дробовик. — Игорь! Игорь-Игорь-Игорь, — свист, как будто подзывая собаку. — Здесь не спрятаться, Игорь! Вылезай, закончим быстро. Такое количество соли мне не повредит! Но я не в обиде, так что убью тебя быстро. Гром вытащил из кармана дымовую шашку и с сомнением на нее посмотрел. В теории, даже нечисть не должна видеть сквозь дым. Шашка, брошенная в центр офиса, зашипела, и Гром выглянул из-за дивана, чтобы в последний момент посмотреть над клубами дыма на своего врага. Посмотреть в нечеловеческие злые желтые глаза. Глаза горели ненавистью. Первой реальной эмоцией за вечер. Тварь стояла, прижимая одну руку к быстро восстанавливающемуся лицу. На груди прямо сквозь пластины торчали перья, как будто броня была не одеждой, а частью тела. От омерзительного зрелища замутило. Под покровом дыма Гром снова перекатился, зарядил сдвоенный туда, где он в последний раз видел тварь. Судя по ответному злому вою — попал. Перезарядка, еще выстрелы. Патронов оставалось всего три, но было похоже, что их не хватит, уж слишком мало соли несли заряды. Дымовую завесу снова прорезало струей огня, два заряда ушли в пустоту, стеклянный короб вокруг одной из статуй лопнул, разлетевшись звенящими осколками. Гром снова переломил дробовик, перезаряжая.***
По итогам экспертизы, тело Константина Грома горело всего несколько минут, пока не догорел пропитавший одежду керосин. Причем подожгли его заживо. Убийцу так и не вычислили. Но Игорь, который и нашел тело, проверяя, куда запропастился отец, помнил и непереносимую вонь паленого мяса, и туман над водой, и успевший смазаться рисунок на песке — с длинным вороньим клювом и крыльями. С тех пор Игорь терпеть не мог гулять по берегу залива, где раньше обожал собирать цветные стеклышки. Уже потом он при первой же возможности продал дачу в Сестрорецке. Тогда его преследовали кошмары. В них горело море, горел Питер. Все было черно-белым в сравнении с оранжевыми языками пламени. А он все бежал и бежал, выбиваясь из сил, но ничего не мог поделать, люди корчились и кричали, огонь слизывал мясо с их костей, здания рушились, а из-под земли начинали вырываться острые скалы, круша улицы. А ему было очень надо успеть, надо сильнее жизни, хотя он и сам не знал, куда. Просто надо. Надо кого-то спасти. Кого-то, кто был слишком далеко, и добраться к нему сквозь огонь и камень Игорь никак не мог, хотя бежал, выбиваясь из сил, пока не падал замертво, пока его не поглощали огонь и камень. По знакомым проспектам и незнакомым проулкам, которые потом оказывались в реальности точно такими, как во сне. Но ни один маршрут не позволял пройти даже десятую часть пути, он чувствовал. Ему бы крылья, чтобы пролететь над всем этим, но человек ведь не может летать.***
На самом деле последние бесполезные выстрелы были больше отвлекающим маневром, чтобы обезопасить себя на пару секунд от огнеметов, пока тварь с воем царапает себе лицо. У последнего патрона Гром разгрыз пластиковую гильзу, на язык просыпалась соль. Он вывалился из дыма как молния из штормового облака, и тут же пошел в атаку, перехватывая руку твари, заламывая, чтобы струя пламени ударила мимо. С размаху пригвоздил пойманную руку к столу и выдернул из наруча капсулу с топливом. Зажатая в зубах гильза скользила, прижатая языком пластиковая прокладка, не дающая высыпаться соли, постоянно грозилась выпасть. Тварь попыталась ударить Грома, но он поднырнул под кулак и с неожиданной даже для себя силой перебросил худощавое тело, которому даже броня не добавила массы, на стол. Пользуясь тем, что тварь оглушило ударом, содрал пояс и разломал второй наруч. Оглушить удалось ненадолго, но Гром был к этому готов — соскользнувшая со стола тварь попала прямо в душащий захват. Он изо всех сил надавил локтем на шею, не давая вырваться, игнорируя пальцы, которые когтями драли толстую кожу куртки. Свободной рукой он дотянулся и вытащил изо рта патрон с солью, зубами подцепил пластиковую накладку. — Отличная попытка, — прохрипела тварь, жмурясь и жадно хватая воздух. — Марг… Гром воспользовался моментом, чтобы запихнуть в открытый рот патрон, соль посыпалась твари в горло, вырвав дикий крик боли. Пальцы с когтями так сильно вцепились в душащую руку, что мышцы почти онемели. Из булькающего горла текла все та же черная жижа, желтые глаза закатывались. Гром прижался щекой к голове Чумного Доктора, чтобы губы были ближе к уху. — Отпусти Сергея. Ответный болезненный клекот, полный издевки, не мог бы издать человек. Гром нахмурился и стиснул зубы, намереваясь додушить до потери сознания. Раскрывшиеся из спины твари черные крылья откинули его прочь.***
Оценки в школе катились вниз. Днем Игорь мечтал найти и уничтожить того, кто убил его отца, а каждую ночь пытался спасти кого-то, кого он даже не знал. Надо было утешить мать, которая слегла от горя, но у Игоря на это не было сил, из-за чего совесть грызла. Дядя Федя и тетя Лена взяли его к себе, надеясь помочь, но в их квартире с бесконечно-высокими потолками становилось только хуже. За окном постоянно клубилась воронья стая. Это тянулось и тянулось целых три года. В какой-то момент Игорь просто сломался. И в ту ночь он провалился не в знакомый рушащийся город, а в вязкую пустоту, которая не была ни белой, ни черной. — Я не хочу больше, — Игорь свернулся в комок, стараясь стать меньше спрятаться от чужого пронзающего взгляда. — Не могу. Я хочу умереть, только бы все это закончилось. Дай мне умереть, пожалуйста. Сожаление и смирение были осязаемыми. И молчаливое обещание того, что от судьбы все равно не удастся уйти, только ненадолго спрятаться. А потом его как будто обняло пламя, заживо сжигая. Боль была настолько непереносимой, что Игорь даже не успел закричать, только провалился еще глубже, теряя сознание. Утром он впервые за долгие три года проснулся отдохнувшим, оставив в пустоте сна и кошмары, и воспоминания, и свое предопределение. И первым же решением Грома стало последовать по стопам отцам и защищать город, чтобы люди были в безопасности. Дневники и записи отца, которые Гром порывался выбросить, забрал и вывез на свою дачу дядя Федя. И Гром слишком уважал чету Прокопенко, чтобы на эту тему спорить.***
Крылья были большими. Почти непереносимо-блестящими, с отливом в синеву, они перекрыли большую часть рельефа с Пергамского алтаря. Дым успел рассеяться, так что ничто больше не скрывало от взгляда Грома фигуру Чумного Доктора. Уголки его губ проела соль, оставив черные корки, а бледное лицо как будто покрыло брызгами черной краски там, куда Гром стрелял. Принявшая достаточно зарядов соли грудь ерошилась перьями, и теперь было видно, что перья покрывали все тело до самого подбородка. Черные пальцы заканчивались острыми птичьими когтями. Рыжие волосы казались пламенем. Тварь удовлетворенно качнула головой, птичьим движением разминая передавленную шею. — Ты пытался, — прозвучало с издевательским наигранным сочувствием. — Жаль, но теперь я не могу убить тебя быстро. Ведь ты мне офис разнес. Гром попытался отползти, не в силах оторвать взгляд от тошнотворного зрелища неестественно скривившегося лица. Как будто сквозь знакомые черты прорывалось все больше птичьего, вымарывая то, что в лице оставалось человеческого.***
На даче Прокопенко Гром собирался просто заманить Дубина в кладовку, но там из-под полок торчал знакомый бок чемодана. Старого, советского. Знакомого чем-то неуловимым, как будто из другой жизни. Игнорируя загалдевших Диму и Юлю, Гром с мясом вырвал заклинившие замки из рассохшихся за годы пазов. Неверяще коснулся задрожавшими пальцами отцовских дневников. Откинул обложку. За его плечом потрясенно охнули Дима и Юля, но Гром смотрел сквозь страницу. Сквозь страницу, на которой было схематичное изображение птичьего черепа, до боли похожее на маску Чумного Доктора. — Соль-железо, — выдохнул Гром. В его голове заклубились воспоминания, которых у него никогда не было. Воспоминания, которые объясняли так много нестыковок. — Что? — переспросил Дима. — Соль и железо, — Гром уронил дневник обратно. — Дим, тайник прямо у входа, половица чуть отходит. Мне нужен оттуда обрез и порох. Юль, найди коробку с гильзами, она где-то в кладовке. А я в дом за солью. Объясню, пока буду патроны крутить.***
Когтистая рука была сильна, слишком сильна, чтобы принадлежать человеку. Гром вцепился в запястье, пытаясь отбиться, но пальцы впустую скользили по перьям. Его протащило и вздернуло в воздух за воротник, как будто он был нашкодившим щенком. Огненно-желтые глаза слабо светились. — Умрешь так же, как твой отец, — пообещала тварь, занося руку. — Вини не меня, а свою дурную проснувшуюся кровь. Жаль, конечно, что ты весь такой чистенький, иначе мы могли бы стать отличными друзьями. И вместе мы бы… — Сожри пуд соли! — яростный голос Пчелкиной ввинтился в уши. — А до тех пор его друзья мы! Падал на пол Гром под почти ультразвуковой вой изогнувшейся твари. Килограммовый пакет соли, запущенный крепкой ручкой Юли, ударил ровно между лопаток и разорвался, осев белой пылью на крыльях и спине. Черные перья плавились под солью, причиняя твари почти непереносимые муки. Мимо прижавшейся спиной к стене Юли, которая круглыми глазами смотрела на происходящее, в офис вбежал Дима с четырьмя мешками соли по пять кило. — Близко не подходите!!! — напомнил Гром, кидаясь к все еще вопящей твари. Завалил на пол и прижал коленом, перебарывая отвращение схватился за основания крыла, пальцы тут же увязли, но Гром скрипнул зубами, сдавливая и выламывая. — Круг! Не вляпайся только! — Круг, круг, — Дима засуетился, перочинным ножом проковыривая в одном пакете дыру. Гром сломал второе крыло и изо всех сил обнял бьющуюся воющую тварь, чтобы летящие во все стороны брызги плавящихся перьев не попали на Диму, пока тот бежал вокруг, щедро обсыпая пол вокруг солью. Толстая линия круга замкнулась капканом, теперь оставалось только не выпустить тварь. Повисшее молчание было угрожающим, если не сказать пугающим. Дима продолжал рассыпать вокруг соль и перешел уже ко второму мешку, а Гром отпустил тварь ровно настолько, чтобы дать развернуться. Когтистая рука полоснула его по щеке, но Грому было плевать, он развернул бьющееся под собой тело лицом вверх, поймал руки, за запястья прижимая их к полу. Пальцы снова скользили по перьям, заставляя скрипеть зубами в попытках не дать твари вывернуться. — Игорь! Он резко поднял голову на Юлю, которая все еще прижималась к стене, но при этом быстро разматывала моток вязальной проволоки. Железо. Со спутанными запястьями дело пошло лучше. Гром коленом надавил на грудь бьющейся твари, впервые глядя в желтые глаза с полным ощущением контроля над ситуацией. Дима, умница, просолил половину офиса и удрал в сторону выхода, буквально выволок за собой Юлю и закрыл стеклянные двери. Их испуганные глаза следили за каждым движением твари, которая выворачивалась и мела крыльями, с болью их поджимая, когда перья касались соли. — Сергей, ты должен меня услышать, — Гром уперся твари в лоб, не давая вертеть головой. — Сопротивляйся. Я помогу. Ты сильнее, раз столько лет протянул с одержимостью. Сопротивляйся! — Пошел… нахер! — прошипела тварь, но Гром успел увидеть проблеск в глазах, как будто искру синевы в горящей желтизне, и ему этого хватило. Он схватил тварь за челюсть и всыпал между разжатых зубов полную горсть соли, набранной прямо из круга. Казалось, что за уговорами и основательным просаливанием твари прошло несколько вечностей. От соли жгло ссадины и глаза, она забивала рот, заставляя отплевываться, но отпор становился все слабее, а потом и вовсе перешел в редкие конвульсии. У Сергея Разумовского глаза и правда были голубые. Полные ужаса и отчаяния. Гром голыми руками выдирал из его тела перья, которые лопались под пальцами, разлетались во все стороны, но падали на соль и шипели, растекались в черную лужу и исчезали, истаяв. Как будто в последнем рывке, тварь попыталась броситься на Грома, но Сергей уперся, упрямо потянул свое тело в другую сторону. Огромные переломанные крылья как будто начали выдираться из его тела, собираясь в один ком перьев. В историях отца не было ничего о том, насколько мучителен процесс разделения. Упрямство Сергея поражало. — Проволоку! — крикнул Гром, когда ком перьев и черной жижи развернулся в какое-то гротескное подобие вороны-переростка. Юля приоткрыла стеклянную дверь и кинула моток проволоки, к счастью, не пытаясь зайти, потому что птица сейчас вцепилась бы в кого угодно, пытаясь найти себе нового носителя. Гром подхватил проволоку и едва успел увернуться от удара мощным клювом. Вцепился в крыло, а кое-как поднявшийся Сергей навалился на ворону с другой стороны. В четыре руки они замотали в проволоку крылья и лапы, стянули тело и клюв. Проволока резала черные перья, зажимая костлявое птичье тело в капкан… С Разумовским они после этого сидели спина к спине, тяжело привалившись друг к другу и пытаясь отдышаться. Ворона на них моргала злым желтым глазом, но была стянута качественнее, чем кусок ветчины. В какой-то момент Сергей зашевелился, дотянулся до круга соли и зачерпнул, как будто пытался убедиться, что соль больше его не жжет. Даже попробовал на язык, а потом залупил полную горсть вороне в голову. Та в ответ только и могла, что заклекотать горлом. — Все воспоминания в итоге вернутся? — Фиг знает, — честно ответил Гром, ощупывая свою располосованную щеку. — У меня вернулись, когда отцовские дневники увидел. — Ты же Игорь Константинович… Ведь Константин Гром расследовал то дело о пожаре. Кажется, он считал меня потенциальной жертвой… — Сергей застонал, вцепился себе в волосы. — Что же я натворил? — Натворил не ты, — сквозь стеклянную дверь Гром поманил Диму с Юлей. Теперь, стянутая железом и обсыпанная солью, тварь была не так опасна для людей. — Одержимость не контролируется. Ты прости, что я так долго. Соль хрустела под ногами Димы, а Юля осталась у дверей, оттуда сделав несколько фото. Гром сначала хотел ее остановить, но решил это отложить до лучших времен. Пчелкина хоть и была шустрой, как настоящая пчела, но она наверняка додумается не выкладывать такое. — Эээ, простите, что прерываю, — Дима с опаской вытянул шею, разглядывая тварь. — А это нормально, что проволока вся ржавая? — Нет, — Гром почувствовал себя так, как будто ему плеснули за шиворот ледяной воды. Рано расслабляться. — Сильно? — В пятнах вся, — отчитался Дима. — И пятна растут. — И что делать? — Сергей поднялся и, собрав с пола еще соли, с каким-то жестоким исследовательским интересом медленно высыпал на перья, заставив те плавиться. — Засыпать солью целиком? — А что останется — сжечь, — решил Гром, переглянувшись с Сергеем. Все было кончено через несколько минут. Обсыпанная солью тварь в пламени огнемета вспыхнула, как будто ее черные вязкие перья были из тонкой бумаги, не осталось ни сажи, ни дыма, но Дима все же засыпал солью выжженное пятно на полу. Над городом начинал заниматься рассвет. Стоя перед окном, Сергей задумчиво вертел в пальцах капсулу с топливом — Гром сразу узнал это выражение лица, он сам с таким лицом всего несколькими часами ранее сидел над чемоданом с отцовскими дневниками. Как будто почувствовав взгляд, Сергей поднял глаза и тряхнул головой, откидывая огненно-рыжую челку. Рыжую, как огонь из забытых детских кошмаров Грома. — Мы наконец справились, да? — Ага, — Гром шагнул ближе, вставая рядом и разглядывая город. У Юли перехватило дыхание и она достала телефон. Вот только если черную тварь она успешно сняла, то пару огромных полупрозрачных бело-светящихся крыльев камера не видела. Она покосилась на Диму, думая, что у нее галлюцинации, но тот тоже с отвисшей челюстью таращил глаза, как будто увидел привидение. Гром все также стоял у окна, а за его спиной мели пол длинными маховыми перьями самые настоящие крылья, пусть и призрачные. Одно крыло Гром плотно прижимал к спине, а другим приобнимал Сергея. Мягкие перья просвечивали и было видно, что под ними даже не сминается одежда, но теплое свечение как будто обнимало, укутывало, даже с такого расстояния дарило чувство безопасности. Зрелище было завораживающим. А потом Гром обернулся, явно своих крыльев не видя и не чувствуя. Юля моргнула и видение пропало. У Димы, судя по всему, тоже, потому что он яростно протирал очки. — Короче, я звоню Прокопенко, — объявил Гром, доставая телефон. — Пусть обратно меня в камеру забирает. — Игорь… — неуверенно сказал Сергей и замолк, как будто не зная, что делать дальше. — Ты нужнее городу, — наконец улыбнулся Гром, похлопав Сергея по предплечью. — Особенно когда не одержим. А на меня улики и доказательства неопровержимые. Вы и без меня справитесь. Сергей пару секунд выглядел так, как будто его пнули, а потом упрямо сощурился. — Улики делал я. Опровергнуть тоже смогу. Чумной Доктор может еще послужить. Думаю, ты меня вообще сегодня спасал. От Чумного Доктора, который проник в башню с целью меня сжечь, и чья личность, увы и ах, так и осталась в тайне. — А я, — добавила Юля, повиснув на плече поморщившегося Грома. — Немного подогну в нужную сторону общественное мнение в своих расследованиях. — Они на основе моих выкладок дело шили, так что я знаю, как все оформить, чтобы все совпало, — с готовность предложил Дима. — И, думаю, обрез стоит вернуть в тайник. Звонить Прокопенко не стали, вызвав его и наряд полиции гораздо более надежным способом. Юля и Дима едва успели уехать, отправившись создавать себе алиби в одном надежном маленьком баре. Вернувшись с Сергеем в офис, где взрывом повышибало окна и вынесло одну из статуй, Гром свесился и посмотрел вниз. Статуя упала намного ближе к входу, чем он надеялся. — Федор Иванович меня убьет, — с неестественным спокойствием констатировал Гром. — Это был его любимый мотоцикл.***
Лежа в своей одиночной камере предварительного заключения, Гром думал. Приехавшему Прокопенко и наряду полиции изображающий умирающего лебедя Сергей дал такие показания, что Гром сам заслушался. По накалу страстей его, Грома, борьба с Чумным Доктором сделала бы честь любому боевику, а о благородстве и мужестве было в пору писать баллады. Но офис и правда походил на поле боя, а раскиданные вокруг запчасти от костюма Чумного Доктора было трудно подделать. Но Гром все еще был под следствием, так что в машину его сажали в наручниках. Чему он был крайне рад, потому что только бывшие коллеги и закон смогли защитить его от гнева Прокопенко, когда тот наконец рассмотрел, на каком именно мотоцикле приехал к башне Разумовского Гром. А главное — что с этим мотоциклом в итоге стало. Оставшиеся после драки с тварью синяки ныли, тянуло раны на щеке. Поворочавшись, Гром наконец нашел удобное положение. Отключился он быстро, казалось, что допросы за день его измотали гораздо сильнее, чем бой до этого. К счастью, Сергей его достаточно хорошо проинструктировал насчет легенды, так что отвечать было просто. Сон наваливался плавно и медленно, как приливная волна. Город казался игрушечным. Маленькие дома, как детальные модельки, теснились внизу вдоль улиц. Муравейники спальных кварталов и кольцо КАДа. По трамвайным путям, между проводов. Под мостами и снова вверх, почти касаясь окон старых домов. Город горел, его дробили прущие из-под земли скалы, но сильные белые крылья были достаточно быстры, позволяя нырять и взмывать, уворачиваться и лавировать. Полет дарил ту свободу, которой, как теперь становилось понятно, он жаждал все эти годы, сам того не зная. По Неве, мимо знакомых набережных. Внизу, на зеркально-гладкой воде, отражался белый светящийся силуэт. Теперь он видел. В своем бесконечном полете он наконец видел, что это не кошмар, а просто отражение больного города. Вот только с земли этого не увидеть. Нужны крылья. Люди внизу корчились и исчезали, потом снова появлялись. Шли, бежали, горели. Только один человек стоял спокойно, привалившись к ограждению Троицкого моста и вглядываясь в небо пылающими огнем глазами птичьей маски. Вместо брони — плащ, вместо птичьих повадок — спокойная уверенность. Этого человека он знал. Знал давно, преследуя в своих детских снах его крик о помощи. Снова узнал недавно, наконец ободрав с него корку одержимости. Он спикировал, целясь приземлиться человеку на плечо… И проснулся от стука в дверь камеры. — Гром, на выход! Его встретили аплодисменты и свист коллег, которые уже знали о героическом противостоянии Грома и Чумного Доктора на верхнем этаже башни Разумовского. Дубин улыбался так, как будто лично отбелил имя майора Игоря Грома, а Юля — и кто ее только пустил в отделение? — тут же ослепила вспышкой. Сергей, засунув руки в карманы толстовки, сонно щурился и осматривался с нескрываемым отвращением человека, разбуженного против воли. — Он в такси все время дрых, — тут же сдала его Юля. — Разумовский, пару слов о том, чем вы занимались ночью? — Дорогу искал и ждал одну облезлую белую птицу, — огрызнулся Сергей. Крепко пожал руку Грому, а потом за все ту же руку притянул его ближе, якобы чтобы похлопать по спине, а на деле прошипеть на ухо: — Игорь, ради всего святого, сходи забери ксиву, а потом поедем где-нибудь позавтракаем. Иначе я Пчелкину грохну. — Давай вот без этого, — погрозил Гром пальцем. — И птица была не облезлая… Стоп, что забрать? — Только не спрашивай, как я это сделал. Едва за Громом закрылась дверь в кабинет Прокопенко, как самодовольно раздувшийся Дубин достал из кармана штанов сотку, разгладил и положил на бывший рабочий стол Грома, который еще никто не занял. Сергей тут же подхватил, невозмутимо положив сверху пару пятитысячных купюр. — Да быть такого не может, — встретил ставку Цветков, и это как будто прорвало плотину. Деньги посыпались на стол, вытряхиваемые из кошельков, карманов, курток. Гора стремительно росла, а зычный невнятный рявк в исполнении Прокопенко заставил расстаться с деньгами даже самых упорных. Вышедший из кабинета Гром окинул взглядом отдел, кучу денег на своем столе… и молча достал из кармана жетон, продемонстрировав его всем собравшимся. Традиционный обреченный стон сменился очередным раундом оваций. — Будем считать, что я так в честь возвращения проставился, — объявил он, кивнув на гору денег, а потом сбежал по лестнице и подошел к Юле с Димой и Сергею, которые его ждали. Понизил голос. — И это, в выходные мы все к Федору Иванычу пельмени лепить пойдем. Ближайшие полгода. Отрабатываем мотоцикл… друзья.