***
1941 год, середина июня
Как только началась война, первыми узнали старосты. Они молча ходили по школе, и делали вид, что ничего не случилось, лишь изредка переглядываясь тревожными взглядами. Любивший посмеяться над всеми Малфой вдруг затих. Лили, очень ответственно относившаяся к учёбе, вдруг перестала слушать на уроке, а к Ремусу вернулись панические атаки, которые, казалось, уже давно ушли. Даже Макгоногал побледнела, и начала проводить ночные осмотры. А ещё страшнее было первокурсникам. Они не знали, что происходит, но видели — это что-то нехорошее. Видели страх в глазах старост, но не понимали, почему. Однако, когда старшие курсы насмешливо говорили, что будет просто сложные экзамены, дети понимали — дело не в экзаменах. И были правы. Спустя неделю молчать было уже нельзя. Тогда Дамблдор собрал всех учеников, и обьявил о войне. Тогда сотни весёлых лиц, ждавших выпускной и счастливую взрослую жизнь, стали хмурыми и серьёзными. Дети становились взрослыми — и подавали заявки на фронт. Они понимали, что не вернуться домой и не увидят любимые глаза, но всё равно шли — уж лучше умереть, чем сидеть, как трус, в закрытой школе, и ждать спасения, пока на фронте умирают бойцы, а враги жгут города и деревни. Тогда кого-то отправили в тыл, кого-то — в авиацию, разведку, пехоту… И вот ещё недавние ребята прощались на вокзале, откуда поезда увозили их на смерть. Все они, такие разные, помоложе и постарше, юноши и девушки, родные и совсем незнакомые стояли обнявшись в слезах. Старые большие часы на вокзале пробили шесть утра. Солнце ещё не поднялось, а первые партии бойцов уже увозили. Это были пехотинцы, так необходимые в бою. С ними уехала и Лили. Несмотря на отговоры родителей, так боявшихся потерять любимую дочь, она понимала — её стране, её Родине, которую она так любила, нужна помощь, и пропускать её мольбы о помощи она была не в силах. Под гулкий гудок девушка села в переполненный вагон, где столпилось множество мужчин и женщин. Они были суровыми и чуствительными, взрослыми и совсем юными, но все поголовно плакали. Плакали, прощаясь с детьми, с родителями, с друзьями, с супругами, с любимыми. Протиснувшись к окну, Лили ещё раз взглянула на своих друзей, что печально махали ей, на рыдающих родителей и Петунью, и на Джеймса, такого любимого Джеймса, которого она в последний раз поцеловала на прощанье. Ещё секунда, и поезд тронулся. Следующим набором увозили лётчиков. В такое опасное дело пошёл Сириус. Он обладал отличным здоровьем, живым умом и крепким телосложением, и растрачивать это не собирался. Обняв на прощанье Джеймса, Сириус остановился перед Ремусом, не смея сказать ни слова. Они ведь так недавно обрели счастье, так недавно признались в любви друг другу! Тяжело вздохнув, Блэк, возможно, в последний раз заглянул в свои любимые серые глаза и крепко обнял любимого, после чего надел авиационную шапку и поспешил на уходящий поезд. Народу в вагоне было не так много, и Сириус знал — не вернётся домой больше половины таких смелых, добрых и сильных ребят. Таких пламенно и горячо любимых кем-то ребят. Стрелки часов неторопливо перемещались к восьми часам утра. Станция пустела — кто-то ушёл домой, кого-то увезли на фронт. Однако, Ремус и Джеймс остались стоять на станции. Они никогда особо не общались, но теперь стояли обнявшись, с одинаковой печалью в глазах. — Готов умереть? Тихий и слегка хриплый от слёз голос Джеймса прервал немую тишину. — Всегда готов. — ответил Ремус. Ему было даже смешно от такого вопроса. Больных в армию не брали, но когда дело касалось войны, всем было всё равно, если у тебя целы конечности. И даже ВИЧ не мог помешать юноше бороться за свою жизнь, за жизнь соотечественников, за своё будущее. И вот, приехал самый последний поезд на фронт. Поезд, которые отвезёт врачей и медсестёр спасать жизни бойцов. Кто-то из них будет день и ночь работать в госпиталях, а кто-то сидеть в окопах, доставая солдат из-под бомб. Зайдя в вагон, Ремус увидел — он также был полон. Полон совсем молоденьких пареньков и девочек. Да что уж говорить — он и сам был одним из них. Толпы у окна не было — все, кого провожали эти люди, уехали с другими составами. Поезд тронулся. «-Защити Лили, пожалуйста, защити её! Я не смогу это сделать, но ты — сможешь. Не дай ей погибнуть, умоляю!..» А он и не даст. Он не позволит бойцам умирать толпами. Он будет работать где угодно, днём и ночью, и будет бороться за жизнь каждого. Солнце наконец взошло и озарило платформы такими ласковыми, невоенными лучами. Джеймс остался один — из-за ужасного зрения путь на фронт ему закрыт. Но сдаваться он не собирался, и потому отправился на завод, производить автоматы. Ведь именно от этих автоматов может зависить исход боя. Исход боя его любимой Лили или лучшего друга Сириуса. Пджав губы, юнаша понуро вышел из вокзала, и державшись всеми силами, чтобы не зареветь, направился к заводу. Это было красивое аккуратное здание из красного кирпича, где раньше делали такую вкусную газировку! Подумать только, сколько таких мест разрушили, а сколько ещё будет разрушено? Джеймс получил «пропуск» и подошёл к станку. За час его и ещё тысячи тыловиков научили, как собирать автомат из литых таким же заводом деталей. И вот, когда кто-то взял в руки оборудование станка, кто-то — пулемёт, кто-то — штурвал, а кто-то — бинты,Война началась.
***
1942 год, начало декабря
Лили и другие оставишиеся солдатки сидели в окопах. Было совсем раннее утро, а воздух пах хвоёй и морозной свободой. Это затишье перед бурей — сейчас хорошо, но дальше будет страшно. Девушки это знали, и чтобы успокоиться, шёптом рассказывали друг другу свои любимые стихи. «Качается рожь несжатая. Шагают бойцы по ней. Шагаем и мы-девчата, Похожие на парней. Нет, это горят не хаты — То юность моя в огне… Идут по войне девчата, Похожие на парней.» Тихий, звонкий голос Лили прозвучал в ласковой тишине будто призывом подять свои нежные женские руки и взять автомат. Так уж получилось, что девушка попала в «женский отряд». В нём не было парней — всех их поголовно убили полгода назад. Много тогда было слёз пролито — думали, дальше никак. Но ничего, они ещё прорвутся! А в авиации затишья не было. Громкий свист разбудил казармы, и приказал: «К бою!». Надев форму, Сириус, как и десятки других ребят, прыгнул в военный истребитель. Он уже привык к жуткому шуму, и разбирался во всех кнопках, которых было сотни, уже по привычке приматывал валенки к ногам верёвкой. И вот, по крику командира, вертолёты начали взлетать. «Первый, второй, третий!» — Улетели те, кто спал с Сириусом в одной казарме. «Четвёртый, пятый, шестой!» — Последним взлетел и сам юноша. Лёгкие вновь наполнились воздухом, смешанным с бензином, а в сердце прокралось волнительное ожидание боя. Неожиданно раздался выстрел — четвёртый летательный аппарат взорвался, и подстреленной птицей упал на погоревшую землю. Его пилоту было всего ничего — не больше восемнадцати. Казалось, Сириус совсем недавно с ним разговаривал, шутил, а тот рассказывал про родную деревню и любимую девушку, которая его ждёт. Он был таким живым, так громко и тепло дышал, а теперь он мёртвым догорает в истребителе жестокой и мучительной смертью. Что же скажут его родителям? А седьмой отряд военных врачей тем временем находился в гуще сражений. Кто-то защивал бойцов, находясь в окопах, а кто-то вытаскивал солдат из-под горящих обломков. К последним относился и Ремус. Вместе с десятью своими товарищами он залезал в горящие танки, и вытаскивал людей — мёртвых и ещё живых. Какое тогда было счастье, когда человек открывал глаза, и радостные доктора, перепачканные сажей, сквозь пули тащили его к спасению. Иногда приходилось спасать и самих врачей, попавших в горячую зону. Этим сейчас и занимался седьмой — экстренный отряд. У них и у самих были автоматы — иногда товарищей приходилось буквально отбивать из рук врагов. — Тут живой! Его придавило, надо поднять крыло, а я дальше сам вытащу. — прокричал один из медиков в свой отряд. Не прошло и минуты, как крыло поднялось. Ремус и его товарищ по несчатью голыми руками держали горячее железо, совсем не жалея себя. А чего жалеть — солдатам под раскалёнными обломками потяжелее будет, а тут и потерпеть можно! «Военный врач! Что может быть смелее Врача, что дарит жизнь в бою! Чья служба много тяжелее, Про жизнь совсем не думая свою.» А в тылу тем временем работа шла полным ходом. Тысячи людей, голыми ногами стоя на старой картонке, изготавливали оружие и пропитание. В их числе были Джеймс и Питер — один собирал автоматы, а другой, не смыкая глаз, готовил еду для фронтовиков. На заводах всегла было шумно, но не в этот ранний час — лишь несколько станков работали под светом старой керосиновой лампы. Там, не жалея рук, работал и Джеймс. Он сильно похудел и отрастил волосы, но не сломался — тихонько напевая весёлую военную песенку, из-под его станка выходили десятки автоматов в час. Что поделать — а по другому никак! Именно так, медленно, но верно, минута за минутой, час за часом, год за годом, солдаты фронта и бойцы тыла приближались к победе.1945 год, начало мая
Над полями больше не было слышно вертолётов. В лесах не слышны были перестрелки. В госпиталях начили медленно освобождаться койки. Солдаты ехали домой. И вот, спустя столько лет, станция потрёпанного жизнью и дважды сожжённого вокзала снова наполнилась людьми. Мамы, папы, жёны, мужья, друзья и дети собрались на платформе, выискивая глазами подходящий поезд, и всей душой надеясь, что увидят там своих родных. Там стоял и Джеймс. Наконец, когда часы пробили ровно двенадцать ударов, на станции прозвучал по-прежнему громкий гудок. — Авиация едет! Авиация едет! — кричали худые, но радостные дети, и хлопали в ладошки, дёргая взрослых за рукава. Джеймс, проталкиваясь через толпу, высматривал Сириуса — своего лучшего друга, обещавшего, что вернётся. — Там ещё поезд! Танкисты! — И моряки! — Пехотинцы! Поезда один за другим стремительно пребывали на станцию. Машинист знал — их всех кто-то трепетно и верно ждёт. На вокзале становилось всё больше и больше людей. Джеймс судорожно оглядывался по сторонам, выискивая хоть кого-то знакомого. Неожиданно, на него со смехом навалилось что-то тяжёлое. Что-то тёплое, живое, пахнущее табаком и бензином. Всё-таки Сириус сдержал обещание. Солнце освещало площадь яркими, тёплыми майскими лучами, и казалось, впервые за четыре года был слышен смех, а рыдания были от счастья. Сзади на Джеймса прыгнула Лили — её когда-то длинные ярко-рыжие волосы выцвели, слегка поседели и едва доставали до плеч, но это была его Лили, его родная и любимая, долгожданная Лили. — А вы не видели Ремуса? Смех в компании стих. Почти все поезда ушли, и народа было не так много. Лили поникла, Джеймс поджал губы, а Сириус, подумавший о самом страшном для него исходе, и вовсе чуть не заплакал. Вдруг, Блэк выпустил юношу из обьятий, и нахмурившись, но с надеждой в глазах, подошёл к самому краю платформы. — Ещё один едет. Последний. Звучный гудок, эхом раздавшийся по вокзалу, заглушил все звуки. Поезд остановился. Двери открылись. Через минуту слегка удивлённый, но всё равно счастливый Ремус стоял в обьятьях своих друзей. Сириус от счастья готов был чуть ли не плясать — он бегал от Лили, крепко обнимая её, к Джеймсу, которого трепал по голове, потом к Лунатику, которого нежно целовал в щёку, а потом снова по кругу.Хоть Родина и была потрёпана, сера и грязна, она выстояла, а значит отстроим! Возьмём краски и молотки в руки, пойдём работать на поля… Да хоть куда! Главное, что пока мы живы, мы ещё сможем всё исправить, а остальное — ерунда!
" Сороковые, роковые, Военные и фронтовые, Где извещенья похоронные И перестуки эшелонные. Гудят накатанные рельсы. Просторно. Холодно. Высоко. И погорельцы, погорельцы Кочуют с запада к востоку… А это я на полустанке В своей замурзанной ушанке, Где звездочка не уставная, А вырезанная из банки. Да, это я на белом свете, Худой, веселый и задорный. И у меня табак в кисете, И у меня мундштук наборный. И я с девчонкой балагурю, И больше нужного хромаю, И пайку надвое ломаю, И все на свете понимаю. Как это было! Как совпало — Война, беда, мечта и юность! И это все в меня запало И лишь потом во мне очнулось!.. Сороковые, роковые, Свинцовые, пороховые… Война гуляет по России, А мы такие молодые!»