Карты, из которых прорастают вишни

В Кеттердаме было солнечно. Каз назвал это дурным предзнаменованием, Уайлен – редкой удачей, а Джеспер, с минуту послушав их препирательства, со значением поглядел на свои револьверы, точно предсказательница на карточную колоду, сгреб в охапку расшитые драгоценными камнями и лавровыми листьями подушки и тяжелые покрывала и сообщил, что сегодня они с прохладцей ужинают в купчиковом саду. Возражения не принимаются, а если таковые вдруг имеются, они могут написать ему письменную претензию, а он рассмотрит ее как-нибудь потом. Так они и оказались снаружи, скрытые от любопытных глаз цветущими вишнями и садовой оградой, увитой диким виноградом, как ловкими туловищами петляющих змей. Вопреки людской молве, в фамильном особняке Ван-Эков на Гельштрате уже давно не пахло старыми деньгами и дорогой кожей и не собиралась жирующая знать. Нынешний хозяин поместья распорядился оставить геральдическую символику прежней, не выкорчевал кощунственные мозаики с фасадов и не гнушался старинной элегантности, но под его рукой святыми забытое место пробудилось от праздного глумливого дурмана и наполнилось весельем и свободой воли. Что до Инеж, у той не было одного дома. Она следовала за цирковым караваном и молитвенными напевами, кралась за прихрамывающей на одну ногу одинокой тенью, преследовала идущие под эгидой благородных мореплавателей флотилии, сколоченные на рабском труде и великом горе. Инеж шла туда, куда вела ее истинная вера, и за служение Святые снова даровали ей покой дома, что звучал мелодией флейты и источал запахи масляных красок и пороха. Сегодня к ним присоединились и разнеслись по всему Гельштрату ароматы сладкого тамариндового чатни, горячих лепешек и пряного чечевичного супа, так что пробегающие мимо дети останавливались и пытались заглянуть между спаянными на манер лаврового венка прутьями ограды. За это нужно было благодарить королеву Равки, которая отправила Инеж в новое плавание с сулийскими специями, так напоминавшими маленький лагерь из разноцветных шатров, зеркальные бусины в волосах, надежность и привычность каната. От всего другого, что насылал Призраку Штурмхонд, она отказалась, но специи взяла и в этот день готовила сулийский ужин, знакомый ей с малых лет, для еще одной своей семьи. Встретились две привязанности, два ее мира, в которых находилось место горестям и заботам, и вере в высшую цель. Инеж вернулась в дом проверить на плите суп, ноги в кожаных тапочках двигались по затейливым мозаичным плиткам неслышно – того же нельзя было сказать про тяжелые шаги Каза позади нее, гремящие, как игральные моряцкие кости в бархатном мешочке. Инеж вспомнила легкую и очень уж изящную походку бывшего равкианского короля и с теплотой в сердце осознала, какой родной и привычной стала для нее хромота Каза, глухое топанье ног, означающее его приближение. Она втянула носом воздух и улыбнулась: в кухне, переделанной на новый лад, с заставленным жестянками с печеньем и запачканными кистями столом, пахло весной, традиционными для ее народа кушаньями и мылом от чистой рубашки Каза. Суп бурлил в медном котелке, из сада просачивались меж стен и витражей звуки флейты и кряхтения Джеспера, тренирующего свою гришийскую силу на коврах и тканях, стоивших целое состояние для других, но не для юного купчика, знающего, что богатства – это не акции компаний и чайные сервизы из сусального золота. Инеж обернулась: Каз уже стоял напротив нее, трости при нем не было, но осанку он держал благородно и горделиво, хотя без хлопающего на ветру пальто и сурового взгляда чистых глаз, причесанный и гладковыбритый, в простой белой рубахе и недорогих подтяжках он походил скорее на пуританского юношу из провинции с безупречными манерами, чем на того, кто помыкал отъявленными мерзавцами из Бочки. Но Инеж знала, каких усилий стоило ему стоять без опоры и в эту бестревожную, хранимую Святыми минуту позволить их ладоням отыскать друг друга. Ее – горячей и грубой от корабельных дел, от шероховатых рукояток ее верных союзников-клинков, и его – прохладной и гладкой, как поверхность лакированного лимонно-желтого буфета в гостиной купчика. Призрак снова улыбнулась, но теперь уже Казу Бреккеру, ее Казу, с которым она делила тайны и истории из моря и с которым в Клепке они засыпали рядом, соприкасаясь коленками, как дети. А если Инеж и засматривалась порой на него спящего дольше обычного, желая коснуться его губ и сомкнутых век в нежной ласке, то не спешила и хранила это в своем сердце, ведая о том, что всему в святом замысле предназначено свое время и однажды, шаг за шагом, они придут к новым началам, ведь на то была не одна их воля, но воля свыше.