misunderstanding destroys everything

Уже поздно. Около полуночи, а его нет. Опять. Сложно засыпать одной, без него в столь прохладную ночь, когда ноябрь прямо-таки расцветает по улицам Пусана. Листва окончательно опала, даря земле прекрасное пёстрое покрывало, согревающее в минусовую температуру. Даже листва проявляет заботу к земле, а он что? Где он вновь находится: на работе или другую согревает этой осенней ночью? Поднимаю глаза на часы, стоящие на прикроватной тумбе, выполненной в чёрном цвете. Горько из-за боли, раздающейся где-то в глубине, приподнимаю уголки своих губ в некой улыбке, определённо грустной улыбке. На душе подобно одинокой чёрной кошке скребут, ранят, оставляя неглубокие, с одной стороны, но до одури кровоточащие с другой — раны. А цифры на циферблате часов только под ребра ударяют. 12:48 a.m. — Прекрасно, — бесцветно бросаю я, понимая, что если нормально не посплю, то завтра на работе буду настоящим выжатым лимоном. Тяжело вздыхаю, чувствуя одну лишь тяжесть, подобно огромному камню, который кинули в мою душу, чтоб он давил меня ещё больше, чем долгое отсутствие Чимина. Глаза невольно переходят с циферблата на наше совместное фото, стоящее в рамке с лёгкой мягкой подсветкой для глаз, на тумбочке рядом с будильником. Сердце кровоточит от столь нежных воспоминаний, словно бы его сжали с такой силой, что местами разорвалась ткань органа. Я до сих пор помню момент, когда была сделана эта фотография. Это было так незабываемо, душевно и стыдно одновременно. Странное комбо, да? Мои глаза невольно наполняются ненужной влагой, когда я по памяти вижу на фотографии каждую детальку. Чимин меня, тогда очень смутил; из-за чего на фотографии, я с пунцовым оттенком щёчек, которые он сжал и немного тянул, так и вгоняя в меня в краску, своим этим «Минджи, твои щёчки, как же я их люблю». Он сам широко улыбался, что его прекрасные глаза были похожи на милые щёлочки. Помню, что смотрела на него, подняв свои глазки вверх, утопая в его взгляде, наполненном добротой, любовью, трепетом. Да и сама дарила ему те же эмоции во взгляде, правда, из-за его смущающих словечек, я обиженно надула губки, как маленькая девочка. Именно тогда нас сфотографировал случайный прохожий, добродушный аджосси, лет так пятидесяти, может чуть больше. Оказывается, он был фотографом, а увидев нас он не смог не продолжить наблюдение и вовсе не сдержался, сфотографировав нас. «Вы такие влюбленные, — улыбался аджосси, когда передавал это запоминающееся фото в руки Чими. — Я уверен, что ваш судьбоносный союз будет вечен. Ты, парень, береги её, — указав добрыми глазами, произнёс мужчина, — а ты в свою очередь верь ему. Тогда у вас будет вечная гармония в любви. Надеюсь, что вы вспомните мои слова на вашей свадьбе, дети». До сих пор помню то смущение на лице Пака, когда мужчина пошел дальше, а мы уже рассматривали свою случайную фотографию. Помню, как он сказал: — Этот аджосси прав. Мы точно будем вечны друг другу. * * * — Ах-ха, — глухой и без эмоциональный смешок срывается с уст, — тогда я верила в это, но сейчас... Сейчас я не верю, не верю твоему обыденному слову, не верю ничему. Откидываюсь вновь на помятую ранее подушку, закрываю глаза, жмурясь, стараясь держаться, но это так чертовски сложно... — Чимин... Ты... — слова будто бы испаряются, горло першит, неприятное ощущение. В ушах будто бы какие-то иные шумы, но слышно все сквозь какую-то оболочку. Так глухо, словно из-под толщи воды. Слёзы одна за одной плавно стекают по вискам, впитываясь в подушку-подружку. — Нет, я не буду плакать... — сама себе твержу, дабы не давать столь большой порыв чувствам. «Да кому ты это говоришь, дура!» — раздаётся мой внутренний голос с нотками стали, разрезающей все проблемы. Переворачиваюсь на бок, поджимая колени ближе к изнывающей груди, обильнее заворачиваю свою тушку в одеяло, забывая про влагу на лице. Шмыгаю носом, лишь бы окончательно не распустить нюни, однако, всё, как всегда, идёт по ненужному пути. Слёзы слишком бурно стекают на подушку, марая её, губы предательски подрагивают. Больно. Дико больно не засыпать в объятиях любимого, а отключаться от усталости и всего накопившегося без объятий нужного человека. 01:36 a.m. Тихий щелчок из-за ключ-карты, которым открыли входную дверь, скрип, а затем свет в прихожей. Пак, как мышка, разувается, ставя чёрные туфли в шкафчик для обуви. Чёрное пальто скидывает с себя, вешая на плечики, а затем в шкаф для верхней одежды, куда следом кладём серый с красной крупной клеткой шарф, который дарила ему та единственная, спящая в спальне, скорее всего глубоко обидевшись на него за задержку на работе. Бесшумно передвигается по квартире, не забывая выключить свет в прихожей. Первым делом идёт на кухню, где с особым упоением решает поесть. Он сильно скучает по стряпне, приготовленной руками хозяйки его сердца. Каково его удивление, когда едва приятно тёплая, это значит, что она разогрела её максимум минут 40-50 назад, плюс оставила ближе к теплу, около чайника. — Она меня ждала? — себе под нос задает вопрос Чимин, начав поздний ужин, уплетая за обе щеки приготовленное ею блюдо. «Она меня всегда ждёт...» — съев всё полностью, с приятным чувством сытости желудка, он убрал тарелку и прочие приборы в посудомоечную машину, включив ту на ночь, как и обычно. Душ — для очищения после трудоёмкого рабочего дня — помогает снять напряжение и рабочую суету. Чимин выходит из ванной комнаты в шортах, в которых обычно спит, и с полотенцем на голове, «суша» своим мокрые тёмные волосы. Полотенце по привычке вешает на ручку гардеробной комнаты, а после аккуратно ложиться рядом с девушкой, сжавшейся в комочек. «Милая... — ладонь Чимина трепетно убирает локон с лица спящей, а благодаря лунному свету в окно, тот замечает пятно на подушке и слипшиеся из-за слёз ресницы на лице девушки. — Прости» Парень невесомо поглаживает её по щёчке, наплевав на огромную давящую на плечи усталость. Он большим пальцем чувствует сухость кожи на щеке, а значит та точно плакала, скорее всего достаточно долго... — Прости меня, — шепчет Чимин, ощущая огромный груз вины. Она не должна плакать, её должно окружать счастье, но не печаль. — Прости меня, малышка, — просит тот, касаясь виска в поцелуе, похожим на порхание мотылька. — Прости меня, за этот трудный месяц... Эта чёртова работа, — устало вздохнул Пак, заприметив мурашки на женском плече. — Замёрзла, иди сюда, — ему ответ не нужен, он знает, что сон её после слёз крепок. Рука расправляет немного скомканное одеяло, располагается на изгибе талии, придвинув к тёплой груди, где вина и злость на себя танго пляшут. Укрывает обоих, прижимает тельце к себе, согревая. — Спокойной ночи, Джи... — шепчет тот, куда-то в плечо, оставив и так нежный невесомый поцелуй, а после закрывается носом в женские длинные светлые волосы, вдыхая любимый запах. Запах ромашкового шампуня, которым та пользуется. Последнее, что он чувствует перед тем, как погрузиться в сон – тихий сбитый вздох девушки, а после ручки, которые по любимой привычке обнимают его руку, прижав к груди, тем самым переместив её с талии. Скорее всего, что она долго плакала, раз так тяжело вздохнула. От этого сердце Пака крошится на микрочастицы, а желание поговорить с утра становится превыше всего...